Неистовый Корней
Виртуальная выставка «Неистовый Корней» посвящена жизненному пути поэта, переводчика, литературоведа, критика, мемуариста, теоретика перевода, лингвиста, одного из основоположников детской литературы Корнея Ивановича Чуковского.
Она составлена по материалам выставки, которая проходила в Государственном Литературном музее с апреля 2007 по сентябрь 2008 годов и была приурочена к 125-летию со дня рождения писателя.
Полностью материалы выставки опубликованы в альбоме «Неистовый Корней» / авт.-сост.: Е.Ю.Абакумова, П.М.Крючков, А.Э.Рудник. — М.: Три квадрата, 2009.
Иллюстрации и тексты приводятся из этой книги.
Павел Крючков
ОСТАТЬСЯ ЧУКОВСКИМ
Ему удалось почти невозможное — стать народным писателем еще при жизни. Он это знал и очень этим гордился. Но это же его и печалило. В 1969 году, за несколько месяцев до смерти, Корней Чуковский написал знакомому литератору, каким он — в который раз — увидел себя в глазах читающей России. «Люди при знакомстве со мною были приветливы, но ни один не знал, что я, кроме детских книг и "От 2 до 5", написал хоть что-нибудь другое. "Неужели вы не только детский писатель?" Выходит, что я за все 70 лет литературной работы написал лишь пять-шесть Мойдодыров. Причем книгу "От 2 до 5" воспринимали как сборник анекдотов о забавной детской речи».
Писателю шел восемьдесят восьмой год.
Корней Иванович начал опасаться своего будущего мифа уже после выхода самой первой сказки и часто ревновал свои взрослые книги к детским. Но ведь он — не просто народный, а самый первый наш писатель, тот, чье волшебное имя «корнейчуковский» маленькие дети запоминают одновременно с именами собственных родителей. Если вы попробуете отобрать у малышей «Муху-Цокотуху», «Айболита» или «Телефон», вы словно бы отберете у обычного дня восход солнца или пение птиц.
Трудно поверить, но один из самых знаменитых литераторов упорно считал себя неизвестным.
«С 1914 года по сию пору, — писал он в середине 1960-х Александру Солженицыну,— я для читателей знакомый незнакомец. Автор "Мойдодыра", "От двух до пяти" и "чего-то такого про Некрасова"... А та борьба за правду, за определение писательского я при помощи изучения его стиля, та боевитость, без коей я не мог написать ни строки, — все это пошло псу под хвост...» И далее — доверительные строки о том, что самые главные труды, скорее всего, не смогут войти в собрание его сочинений. Последний, шестой том этого собрания умирающему Чуковскому привезли уже в больницу. «У меня нет ни возможности, ни охоты взглянуть на это долгожданное исчадие цензурного произвола», — записал Корней Иванович в своем дневнике.
Прошло всего сорок лет. Из печати вышел завершительный, пятнадцатый том наиболее полного собрания сочинений Корнея Чуковского. Двумя изданиями выпущена его биография в серии «Жизнь замечательных людей». Международной конференцией и обширной выставкой был отмечен его 125-летний юбилей, успешно работает посвященный ему и его семье интернет-сайт...
...И тем не менее основная часть посетителей его переделкинского музея продолжает изумляться тому, что наследие Чуковского состоит не только из сказок. Миф давно стал реальностью и, очевидно, будет жить долго, потому что ничего лучше его волшебных поэм для малышей русская поэзия не сумела придумать.
Зато наследие Корнея Ивановича стало теперь — благодаря новому историческому витку и трудам его внучки Елены Цезаревны Чуковской — общедоступным. Пятнадцать томов собрания! Для всего «детского» оказалось достаточно первого.
Что же хранят остальные? Кем был этот человек — с выдуманным именем и загадочной биографией, в которой уместилось несколько исторических эпох? И почему, когда он скончался, в самиздате прозвучало, что «умер последний человек, которого еще сколько-нибудь стеснялись»?
Он родился в 1882 году в Петербурге, у Пяти Углов, был крещен Николаем. Затем в метрике следовало имя его матери — «украинской девицы» Екатерины Осиповны Корнейчуковой — и страшное слово: незаконнорожденный. Только своему дневнику Чуковский и доверил беспощадные слова об этом приговоре, вынесенном ему и его сестре Марусе. Он был уверен, что признать себя «незаконным», значит опозорить мать, что быть «байструком» — чудовищно, что пережить этот стыд не удастся никогда. Маленький Коля вряд ли помнил, почему любимая мама забрала его с сестрой из Петербурга в Одессу. Скорее всего, состоятельные родители таинственного столичного студента не захотели принять в дом украинку, которая зарабатывала на жизнь стиркой и стряпней, а молодой человек не посмел их ослушаться. Но если бы много лет спустя его старшая дочь, сама писательница, Лидия Корнеевна Чуковская, не рассказала в своей книге «Памяти детства» трагическую историю, свидетельницей которой она была в раннем детстве, биографы Чуковского могли бы с легкостью написать: «Своего отца он не знал».
Все-таки знал. Будучи уже известным литератором, давно покинув опостылевшую Одессу и живя в финском местечке Куоккала, Чуковский неожиданно привез в дом дедушку своих троих детей. Было обещано, что тот погостит несколько дней, но сын неожиданно и быстро выгнал его. О чем они перед этим беседовали, закрывшись наверху в кабинете, — неизвестно. «Почему никто не обедает?» — как ни в чем не бывало спросил Корней Иванович, закрыв за отцом калитку. Больше об этом человеке в доме никогда не говорили. Можно предположить только, что возможные объяснения сын не принял, не простил, что был навсегда оскорблен за мать. Что какая-то отцовская фраза не могла иметь права на существование. Но его мама всю жизнь любила отца своих незаконнорожденных детей — в одесском доме Корнейчуковых всегда висел портрет бородатого мужчины.
Для Корнея Ивановича быт Одессы его детства навсегда остался символом пошлости, и он всеми силами старался забыть этот город. Во второй половине тридцатых он приехал в Одессу, впервые после того как покинул ее в 1906 году. Но к дому, где прошла его «раздребежженная юность», даже не подошел. Избавиться от прошлого так и не удалось — свой псевдоним, ставший потом именем, сын сделал из маминой фамилии. Его страстью, религией, смыслом жизни с детства стала литература. Вертлявый мальчишка, еще не исключенный из одесской гимназии по указу о «кухаркиных детях», он убегал в парк с книжкой Овидия и читал себе вслух «Науку любви», упиваясь словами, складывающимися в волшебную мелодию. Позже, выучив по растрепанному самоучителю английский, он также будет убегать к морю на волнорез, читая под шум прибоя открытого им для себя поэта Уолта Уитмена. Вряд ли он мог в те годы предположить, что ему предстоит написать об этом великом американце просветительские книги, что предисловие к одной из первых (включающей и его переводы) напишет будущий старший друг — художник Илья Репин.
Вскоре литературным и человеческим идеалом станет для будущего критика его современник Антон Павлович Чехов. Ему Чуковский посвятит всю жизнь, год за годом открывая в любимом писателе то, чего не захотели, не смогли увидеть современники. Тогда, в юности, никто не смог бы догадаться, что за исследования литературной и человеческой судьбы другого русского гения, Некрасова, через шестьдесят лет старейший европейский университет присудит Чуковскому звание Почетного доктора литературы, что ему, кухаркиному сыну, в год его восьмидесятилетия наденут на плечи Оксфордскую шелковую мантию...
Публицистический дебют девятнадцатилетнего Чуковского состоялся в газете «Одесские новости». Туда его отправил старший приятель, чью энергию Чуковский позже сравнит с моцартовской и напишет об исходившей от друга «духовной радиации». Сегодня именем этого яркого писателя, переводчика и знаменитого сиониста в Израиле названы десятки улиц, оно известно всему просвещенному миру: Владимир Жаботинский.
Будущий политический лидер ввел Чуковского в литературу, развил его любовь к языку и сумел разглядеть талант критика. Так, с 1901 года, сначала в «Одесских новостях», потом в других изданиях, начали появляться статьи молодого публициста Чуковского. А поскольку в редакции он был единственным, кто читал приходившие по почте английские и американские газеты, то через два года по рекомендации все того же Жаботинского Чуковский отправляется корреспондентом в Англию.
Как он гордился перед молодой женой Машей, с которой обвенчался накануне отъезда в Лондон (за которой, кстати, еще будет ухаживать Маяковский, гостивший в Куоккале у Чуковских), что они обедают за одним столом с капитаном! И как он оконфузился в Лондоне, когда обнаружилось, что совершенно не понимает английских слов на слух! По одной из легенд, в том самоучителе, который он когда-то приобрел у одесского букиниста, не хватало страниц, посвященных произношению. Молодой писатель Корней Чуковский произносил слова так, как они пишутся: «writer» звучало у него как «вритер»...
Полтора года зарубежной жизни были неровными. Политическая ситуация в России менялась, на горизонте Черного моря замаячил призрак мятежного броненосца «Потемкин» (Чуковский, к тому времени уже вернувшийся в Россию, даже побывает на его борту, захватив с собой провизию для восставших). Итак, «брожение в умах» ширилось, и по решению одесского градоначальника газета перестала продаваться в розницу, гонорары авторам не высылались.
Отправив молодую жену обратно в Одессу, «мистер» Чуковский селился по все более и более бедным адресам, но продолжал ежедневно посещать бесплатный читальный зал библиотеки Британского музея, где читал запоем английских писателей, историков, философов и критиков-публицистов, тех, кто помогал ему вырабатывать собственный стиль, названный впоследствии «парадоксальным и остроумным». Он никого не забыл и в своей оксфордской речи с благодарностью назвал Эдгара По и Диккенса, Томаса Маколея и Честертона, Элиота и Макса Бирбома. В 1962 году с оксфордской трибуны он рассказал про так и не осуществленную мечту: издать на русском сборник лучших английских «эссеев».
А пока, вернувшись в Россию, Корней Иванович затевает издание сатирического журнала «Сигнал», но попадает в тюрьму за «оскорбление высочайшей фамилии», В ожидании суда в одиночной камере он читает себе вслух О.Генри и громко хохочет, пугая надзирателей (русский некролог О.Генри потом предстоит написать именно Чуковскому, в 1910 году его опубликует влиятельная газета «Речь»). Постепенно имя молодого критика становится нарицательным, на него даже рисуют карикатуры, и к печати готовится сразу несколько его книг: собрание избранных статей, исследование «Нат Пинкертон и современная литература» (анализирующее явление, которое впоследствии назовут «массовой культурой») и книжка о самом известном писателе этих лет — Леониде Андрееве. Все три книги выходят в 1908 году, а первый в жизни сборник статей под названием «От Чехова до наших дней» печатается в течение одного года трижды.
Реакция на статьи Корнея Чуковского никогда не была скучной. Узнав из рецензии Чуковского, что скандальный роман «Санин» кажется написанным одним из его персонажей — «не могущим и не хотящим, а все-таки лезущим» на барышню господином, — писатель Арцыбашев попытался вызвать критика на дуэль. Убийственное замечание критика, что Леонид Андреев пишет свои пьесы будто шваброй на заборе, не обидело знаменитого беллетриста. Он заинтересовался такими взглядами на свое творчество, подружился с Чуковским и пригласил его к себе... пожить. А спустя почти столетие именно Корнея Ивановича Чуковского назовут лучшим критиком Серебряного века. И как же он в старости удивится, услышав от Александра Солженицына хвалебную оценку своей первой книжке — «От Чехова до наших дней»!
...В 1906 году семейство Чуковских из Одессы перебирается под Петербург, снимая дачу в финском местечке Куоккала. В этом литературном поселке, похожем на будущие Переделкино или Болшево, живут многие герои «критических рассказов» Чуковского. Близким другом надолго станет для него Илья Репин, Чуковский будет позировать Репину для трех сюжетных картин и одного портрета, практически заставит его написать воспоминания о своей жизни, станет их редактором и напишет о нем самом удивительную книгу.
Кстати, именно знаменитый художник придумал название легендарному домашнему альманаху Чуковского — «Чукоккала», собравшему на своих страницах автографы Конан Дойля и Маяковского, рисунки Шаляпина и... стихи Репина. Альманах «Чукоккала» никогда не был собранием автографов, а всегда — полем для игры. Игра была естественной формой общения Корнея Ивановича и с собственными детьми. Лидия Чуковская точно передает ощущение счастья, которым наполняло общение с отцом ее детство: «В состав воздуха, окружавшего нас, входило и чтение лекций в беседке у Репина, и чтение стихов, и разговоры, и споры, и игра в городки, и другие игры, главным образом литературные, но ни грана умственного безделья», Куоккальское счастье разрушил 1917 год.
Жизнь сломалась. В ноябре 1919 года, после мрачного вечера памяти Леонида Андреева в нетопленом зале Тенишевского училища — недавно престижнейшего петербургского лицея, в котором после революции проходили бесконечные лекции и диспуты, — Чуковский записал в дневнике: «Прежней культурной среды уже нет "Она погибла, и нужно столетие, чтобы создать ее. Сколько-нибудь сложного не понимают. Я люблю Андреева сквозь иронию, но это уже недоступно. Иронию понимают только тонкие люди, а не комиссары».
Однако он еще многое успеет. К 1930 году, за первое послереволюционное десятилетие, будут написаны почти все его главные волшебные сказки: и «Моидодыр», и «Айболит», и «Телефон». Он выдержит многолетнюю битву за них с тогдашними педологами, утверждавшими, что «Крокодил» — пародия на Некрасова, что «Муха-Цокотуха» прославляет кулаков и мещанский быт и что советскому ребенку какая бы то ни было фантазия — во вред. Уже после смерти Сталина писатель Казакевич так и не смог поверить, что «Тараканище» — это не смелая сатира, а своего рода «Ревизор» Гоголя для трехлетних. И что сказка появилась во времена, когда Чуковский ничего не знал о существовании Сталина.
Дневники Чуковского, описывающие его бытие в двадцатые-пятидесятые годы, — чудовищная фантасмагория, наполненная бесконечной борьбой за право быть писателем, страшными потерями родных и близких людей, утратой любимой профессии. Не стало Блока, с которым Чуковский сблизился за годы совместной работы в издательстве «Всемирная литература». В нищете эмиграции умер Леонид Андреев. В лагерях погибнут знакомый с еще куоккальских времен Мандельштам и сосед по Переделкину Исаак Бабель. Сломана его собственная литературная судьба: «Как критик я принужден молчать... судят не по талантам, а по партбилетам. Сделали меня детским писателем. Но позорные истории с моими детскими книгами — их замалчивание, травля, улюлюкание — запрещения их цензурой — заставили меня сойти и с этой арены...» К 1930 году, нагруженный поденной работой, бесконечной редактурой чужих и своих изданий, волоча на себе огромную семью, он уже оставил за спиной разгромленную властями редакцию «Всемирной литературы», где по инициативе Горького возглавлял англо-американский отдел. Оставил загубленные журналы «Русский современник», «Современный Запад», «Дом искусств». Его лучшие книги о Некрасове не вышли из печати даже в хрущевскую оттепель, потому что восставали против привычных советских мифов.
Будущая Ленинская премия за нелюбимое «Мастерство Некрасова» обрадует его разве тем, что «не каждый чиновник сможет теперь плюнуть мне в лицо». И каким горестным воплем прозвучат его слова 1955 года, после того как он перелистает одну из своих самых блестящих книг — исследование о, возможно, самом дорогом ему человеке и поэте, задохнувшемся эпохой иуспевшем осознать, что «огонь революции» был фальшивым. «Я прочитал свою старую книжку о Блоке и с грустью увидел, что вся она обокрадена, ощипана, разграблена нынешними блоковедами... Когда я писал эту книжку, в ней было ново каждое слово, каждая мысль была моим изобретением. Но т.к. книжку мою запретили, изобретениями моими воспользовались ловкачи, прощелыги — и теперь мой приоритет совершенно забыт... Между тем я умею писать только изобретая, только высказывая мысли, которые никем не высказывались. Остальное совсем не занимает меня. Излагать чужое я не мог бы...»
Он пережил и эту эпоху. В мае 1957 года, когда ему — к 75-летию, как и положено «писателю с именем», — в присутствии Хрущева вручали в Кремле орден Ленина, генсек шутливо пожаловался, что устает на работе, а внуки по вечерам заставляют читать «ваших Мойдодыров». Их сфотографировали, но когда в уже антихрущевское время, в семидесятые годы, внучка и наследница писателя Елена Чуковская пришла за фотографией в госархив, изображение опального вождя при ней было отстрижено ножницами. Остался только указующий перст и кусочек носа.
Новое время, названное «оттепелью», окрылило Корнея Ивановича, но ненадолго. Он стал свидетелем публичной казни Пастернака, не спал ночей, придумывая, как спасти товарища по цеху и судьбе. Ничего не получилось. После визита к соседу по Переделкину с поздравлениями по случаю Нобелевской премии Чуковского заставили писать унизительное объяснение о том, как это он осмелился поздравлять «преступника». Между тем, стихи Пастернака еще в двадцатые годы Чуковский назвал гордостью отечественной поэзии, а в старости шутливо мечтал о профессии экскурсовода «по пастернаковским местам» в Переделкине. Корней Иванович первым в мире написал восхищенный отзыв об «Одном дне Ивана Денисовича», давал приют Солженицыну у себя на даче, гордился дружбой с ним и... казнил себя в дневнике, что в угоду цензуре согласился позднее снять его имя в новом издании своей книги об искусстве художественного перевода.
Он мог восхищаться гражданским поведением своей дочери Лидии, тревожиться за нее, но никогда не забывал о том, как присутствовал при обыске в ее квартире. В конце тридцатых он долго хлопотал о расстрелянном зяте, выдающемся физике Матвее Бронштейне, еще не зная, что того нет в живых.
Он ничего не простил, но «приоткрылся» по-настоящему лишь в своих дневниковых записях, хотя там и были вырваны десятки страниц, а о некоторых годах, вроде 1938-го, не было сказано ни слова.
Он успел разувериться во многом, кроме, пожалуй, словесности и детей. В посвящении на его «Крокодиле» стояло: «Своим глубокоуважаемым детям...» В детей он верил. Ради них не покладая рук он строил, как безумный, поселковую библиотеку (считая это важнейшим делом своих последних лет), в видимом и невидимом шредстоянии» перед ними старался не терять себя.
Не будучи уверенным, что у его дневников будут читатели, он рассказал и о той, кто была для него самым чистым человеком в этой долгой жизни. Но младшая дочь Мария, обожаемая Мурочка, ради которой ему хотелось быть выше и лучше самого себя, умерла в 1931 году в возрасте одиннадцати лет.
Вослед за Чеховым он уже очень давно посвятил себя помощи реальным людям, спасая многих от физической и творческой смерти. После революции он «устроил паек» сестре Некрасова Елизавете Рюмлинг, в голодные двадцатые постоянно опекал Анну Ахматову. После смерти Блока помогал членам его семьи. Хлопотал он и о князе-анархисте Кропоткине, и о дочери Ильи Репина, и о писателе Юрии Тынянове...
В разговоре с посторонними, пусть и симпатичными ему людьми, Чуковскому нравилось аранжировать свою судьбу элементами игры, разнообразными «масками». Ими он прикрывался от пошлости жизни, возможно, той самой, о которой, умирая, говорил Борис Пастернак... Так, Корней Иванович не раз рассказывал о своем удивлении, когда в дни оксфордских торжеств, гуляя по Лондону, он наткнулся на памятник королю Георгу V, на приеме у которого был еще в 1916 году. «Я привык встречаться в Москве с памятниками своим друзьям: Маяковскому, Репину, Горькому, Блоку...» В Переделкине, где Чуковский жил последние тридцать лет, многим запомнились его бесконечные актерства и остроумные реплики, которыми он не щадил даже своих собственных детей. «Я счастливый отец, — сообщал он заговорщицки. — Если к власти придут правые, у меня есть Коля, если левые — Лида». Солженицыну он показывал на своем участке то место, где, в случае чего, можно закопать рукописи: «Я так же прятал свою "Чукоккалу"». А своего многолетнего секретаря Клару Лозовскую заставлял, как капризный барин, снимать с себя валенки, приговаривая, что в его доме «крепостное право не отменялось!»
Когда в 1966 году умерла Анна Ахматова, о которой Корней Чуковский писал статьи и в двадцатые и в шестидесятые годы, его скорбная телеграмма в Союз писателей началась словами об изумлении. «Изумительно не то, что она умерла, а то, что она так долго могла жить после всех испытаний — светлая, величавая, гордая...»
Чуковский был и первым, благодарным читателем «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской, написанных отчасти под его влиянием: «Ты понимаешь, что должна записывать каждое ее слово?»
А четырьмя годами ранее, в 1962, он объяснил в дневнике тот удивительный факт, почему беззащитная женщина, на которую обрушилась государственная машина, вооруженная пушками и орудиями пыток, оказалась несокрушимой. «...Мы знаем, так бывает всегда. Слово поэта всегда сильнее всех полицейских насильников. Его не спрячешь, не растопчешь, не убьешь. Это я знаю по себе. В книжке "От двух до пяти" я только изображаю дело так, будто на мои сказки нападали отдельные педологи. Нет, на них ополчилось все государство... Боролись с "чуковщиной" — и были разбиты наголову. Чем? Одеялом, которое убежало, и чудо-деревом, на котором растут башмаки».
Перед смертью, слабеющей рукой, он перечислил на бумаге свои главные книги: сказки, труды о Некрасове, Чехове, Блоке; свои переводы, работы о русском языке и искусстве перевода. Он не знал — победил ли. Если и победил, то кого? Но, как справедливо написал современный критик, «лекарство от жизни» он выбрал для себя точно. Это было то самое Слово. Ради мгновений счастья, когда оно давалось в руки, он и работал, прорываясь через все трагедии. Странная, на первый взгляд, реплика Ахматовой в его дневнике стояла особняком: «Главное — не терять отчаяния»...
Недавно в его обширном архиве обнаружилась афиша военных лет: выступление писателя перед своими читателями. На обороте полустертым карандашом набросаны рукой Чуковского какие-то отдельные словосочетания, — возможно, это были варианты начала статьи или дневниковые заметки. Одна фраза мне показалась особенной, по-моему, она так и просится в название новой будущей книги о Корнее Чуковском: «Я вырос среди поэтов и детей».
Она составлена по материалам выставки, которая проходила в Государственном Литературном музее с апреля 2007 по сентябрь 2008 годов и была приурочена к 125-летию со дня рождения писателя.
Полностью материалы выставки опубликованы в альбоме «Неистовый Корней» / авт.-сост.: Е.Ю.Абакумова, П.М.Крючков, А.Э.Рудник. — М.: Три квадрата, 2009.
Иллюстрации и тексты приводятся из этой книги.
 |  |  |
| К.И.Чуковский. Петербург. 1909
Фотография Д.С.Здобнова. ГЛМ | К.И.Чуковский. Ленинград. 1930
Фотография М.С.Наппельбаума. Собрание Е.Ц.Чуковской | К.И.Чуковский в мантии доктора
литературы Оксфордского университета Переделкино. 1962. ГЛМ |
Павел Крючков
ОСТАТЬСЯ ЧУКОВСКИМ
Ему удалось почти невозможное — стать народным писателем еще при жизни. Он это знал и очень этим гордился. Но это же его и печалило. В 1969 году, за несколько месяцев до смерти, Корней Чуковский написал знакомому литератору, каким он — в который раз — увидел себя в глазах читающей России. «Люди при знакомстве со мною были приветливы, но ни один не знал, что я, кроме детских книг и "От 2 до 5", написал хоть что-нибудь другое. "Неужели вы не только детский писатель?" Выходит, что я за все 70 лет литературной работы написал лишь пять-шесть Мойдодыров. Причем книгу "От 2 до 5" воспринимали как сборник анекдотов о забавной детской речи».
Писателю шел восемьдесят восьмой год.
Корней Иванович начал опасаться своего будущего мифа уже после выхода самой первой сказки и часто ревновал свои взрослые книги к детским. Но ведь он — не просто народный, а самый первый наш писатель, тот, чье волшебное имя «корнейчуковский» маленькие дети запоминают одновременно с именами собственных родителей. Если вы попробуете отобрать у малышей «Муху-Цокотуху», «Айболита» или «Телефон», вы словно бы отберете у обычного дня восход солнца или пение птиц.
Трудно поверить, но один из самых знаменитых литераторов упорно считал себя неизвестным.
«С 1914 года по сию пору, — писал он в середине 1960-х Александру Солженицыну,— я для читателей знакомый незнакомец. Автор "Мойдодыра", "От двух до пяти" и "чего-то такого про Некрасова"... А та борьба за правду, за определение писательского я при помощи изучения его стиля, та боевитость, без коей я не мог написать ни строки, — все это пошло псу под хвост...» И далее — доверительные строки о том, что самые главные труды, скорее всего, не смогут войти в собрание его сочинений. Последний, шестой том этого собрания умирающему Чуковскому привезли уже в больницу. «У меня нет ни возможности, ни охоты взглянуть на это долгожданное исчадие цензурного произвола», — записал Корней Иванович в своем дневнике.
 |
К.И.Чуковский. Листы из Дневника.
Одесса. 1901. Автограф, рисунки. Собрание Е.Ц.Чуковской |
| «Упрощенчество страшное. Подлинно культурные люди окажутся вскоре в такой изоляции, что, напр., Герцен или Тютчев — и все, что они несут с собой, будет задушено массовой полукультурой. Новые шестидесятые годы, но еще круче, еще осатанелее. Для них даже „Pop literature” [„массовая литература] слишком большая вершина. Две-три готовых мыслишки, и хватит на всю жизнь».
К.И.Чуковский. Дневник. 9 мая 1965 «Начальство при помощи радио, и теле, и газет распространяет среди миллионов разухабистые гнусные песни — дабы население не знало ни Ахматовой, ни Блока, ни Мандельштама. И массажистки, и сестры в разговоре цитируют самые вульгарные песни, и никто не знает Пушкина, Баратынского, Жуковского, Фета — никто. В этом океане пошлости купается вся полуинтеллигентная Русь, и те, кто знают и любят поэзию, — это крошечный пруд». К.И.Чуковский. Дневник. 24 марта 1969 | |
Прошло всего сорок лет. Из печати вышел завершительный, пятнадцатый том наиболее полного собрания сочинений Корнея Чуковского. Двумя изданиями выпущена его биография в серии «Жизнь замечательных людей». Международной конференцией и обширной выставкой был отмечен его 125-летний юбилей, успешно работает посвященный ему и его семье интернет-сайт...
...И тем не менее основная часть посетителей его переделкинского музея продолжает изумляться тому, что наследие Чуковского состоит не только из сказок. Миф давно стал реальностью и, очевидно, будет жить долго, потому что ничего лучше его волшебных поэм для малышей русская поэзия не сумела придумать.
Зато наследие Корнея Ивановича стало теперь — благодаря новому историческому витку и трудам его внучки Елены Цезаревны Чуковской — общедоступным. Пятнадцать томов собрания! Для всего «детского» оказалось достаточно первого.
Что же хранят остальные? Кем был этот человек — с выдуманным именем и загадочной биографией, в которой уместилось несколько исторических эпох? И почему, когда он скончался, в самиздате прозвучало, что «умер последний человек, которого еще сколько-нибудь стеснялись»?
 | «Мама моя была
чернобровая, осанистая, высокая женщина. Лицо ее, красивое и правильное, кое-где тронутое оспой, потому что родилась она в крестьянской семье, где натуральная оспа была обычной болезнью. Я никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь назвал мою маму прачкой, и очень удивился бы, если б услышал. Между тем в ту зиму она не разгибая спины стирала чужое белье, и деньги, получаемые ею за стирку, были, кажется, ее единственным заработком». К.И.Чуковский. Серебряный герб |  | «Я родился в
Петербурге в 1882 году, после чего мой отец, петербургский студент, покинул мою мать, крестьянку Полтавской губернии; и она с двумя детьми переехала на житье в Одессу. Вероятно, отец давал ей вначале какие-то деньги на воспитание детей: меня отдали в одесскую гимназию, из пятого класса которой я был несправедливо исключен». К.И.Чуковский. О себе |
| Е.О.Корнейчукова. Одесса. 1880-е
Фотография В.Димо Собрание Е.Ц.Чуковской | Е.О.Корнейчукова с сыном Николаем
и дочерью Марией. Одесса. Около 1885 Фотография А.Хлопонина Собрание Е.Ц.Чуковской |
Он родился в 1882 году в Петербурге, у Пяти Углов, был крещен Николаем. Затем в метрике следовало имя его матери — «украинской девицы» Екатерины Осиповны Корнейчуковой — и страшное слово: незаконнорожденный. Только своему дневнику Чуковский и доверил беспощадные слова об этом приговоре, вынесенном ему и его сестре Марусе. Он был уверен, что признать себя «незаконным», значит опозорить мать, что быть «байструком» — чудовищно, что пережить этот стыд не удастся никогда. Маленький Коля вряд ли помнил, почему любимая мама забрала его с сестрой из Петербурга в Одессу. Скорее всего, состоятельные родители таинственного столичного студента не захотели принять в дом украинку, которая зарабатывала на жизнь стиркой и стряпней, а молодой человек не посмел их ослушаться. Но если бы много лет спустя его старшая дочь, сама писательница, Лидия Корнеевна Чуковская, не рассказала в своей книге «Памяти детства» трагическую историю, свидетельницей которой она была в раннем детстве, биографы Чуковского могли бы с легкостью написать: «Своего отца он не знал».
 | «Я как незаконнорожденный, не
имеющий даже национальности (кто я? еврей? русский? украинец?) — был самым нецельным непростым человеком на земле. Главное: я мучительно стыдился в те годы сказать, что я „незаконный”... Когда дети говорили о своих отцах, дедах, бабках, я только краснел, мялся, лгал, путал. У меня ведь никогда не было такой роскоши, как отец или хотя бы дед. Эта тогдашняя ложь, эта путаница — и есть источник всех моих фальшей и лжей дальнейшего периода... Раздребежжилась моя „честность с собою” еще в молодости. ...Помню, как клоунски я просил всех даже при первом знакомстве — уже усатый — „зовите меня просто Колей”, „а я Коля” и т.д. Это казалось шутовством, но это была боль. И отсюда завелась привычка мешать боль, шутовство и ложь — никогда не показывать людям себя — отсюда, отсюда пошло все остальное. Это понял я только теперь». К.И.Чуковский. Дневник. Гельсингфорс. 3 февраля 1925 |  |
| Коля Корнейчуков. Одесса. 1897
РГАЛИ |
| М.Э.Корнейчукова. Одесса. 1899
Фотография Б.Готлиба Собрание Е.Ц.Чуковской |
Все-таки знал. Будучи уже известным литератором, давно покинув опостылевшую Одессу и живя в финском местечке Куоккала, Чуковский неожиданно привез в дом дедушку своих троих детей. Было обещано, что тот погостит несколько дней, но сын неожиданно и быстро выгнал его. О чем они перед этим беседовали, закрывшись наверху в кабинете, — неизвестно. «Почему никто не обедает?» — как ни в чем не бывало спросил Корней Иванович, закрыв за отцом калитку. Больше об этом человеке в доме никогда не говорили. Можно предположить только, что возможные объяснения сын не принял, не простил, что был навсегда оскорблен за мать. Что какая-то отцовская фраза не могла иметь права на существование. Но его мама всю жизнь любила отца своих незаконнорожденных детей — в одесском доме Корнейчуковых всегда висел портрет бородатого мужчины.
 | Хотя в карты играли во все времена и во всех городах, но ему за ними виделся один
лишь город — Одесса; и одно лишь время — время унижений! — отрочество и юность; и тот мещанский круг торгашей и чиновников, на которых работала его мать. Круг, который презирал его мать, его сестру, и его самого, — мир, где радовались исключению из гимназии „кухаркиных детей”; откуда он („антипат», как прозвала его одна одесская барышня) — мальчик без отца, сгорбленный, неуклюжий, несчастный, в худых башмаках, в искалеченной гимназической фуражке с выломанным гербом, ушел навсегда к труду, к литературе, к стихам, к Тютчеву и Уолту Уитмену. Сначала он расклеивал афиши, помогал малярам, потом стал писать газетные статьи, переводить стихи, сделался литератором, писателем и, главное, на всю жизнь ненасытным, деятельным читателем — не только „антипат”, но, можно сказать, антипод бездельной, бескнижной, невежественной, вульгарной, болоночной и картежной Одессе. Эту Одессу в письме к приятелю он мстительно обозвал однажды „фабрикой пошляков”» Л.К.Чуковская. Памяти детства «Всей своей деятельностью Чуковский показывал, что, в отличие от угрюмого самодовольного, хвастливого невежества, культура всегда весела, открыта для новых впечатлений, благожелательна и скромна. Культура — это непрерывный праздник обогащения, узнавания, радость духовной жизни. Но культура — это и память. Невежество стремится забыть, культура не забывает, и в этом она сродни совести». Ю.М.Лотман. Памяти К.И.Чуковского |
| К.И.Чуковский. Одесса.
19 октября 1902 Фотография В.Г.Чеховского Собрание Е.Ц.Чуковской |
Для Корнея Ивановича быт Одессы его детства навсегда остался символом пошлости, и он всеми силами старался забыть этот город. Во второй половине тридцатых он приехал в Одессу, впервые после того как покинул ее в 1906 году. Но к дому, где прошла его «раздребежженная юность», даже не подошел. Избавиться от прошлого так и не удалось — свой псевдоним, ставший потом именем, сын сделал из маминой фамилии. Его страстью, религией, смыслом жизни с детства стала литература. Вертлявый мальчишка, еще не исключенный из одесской гимназии по указу о «кухаркиных детях», он убегал в парк с книжкой Овидия и читал себе вслух «Науку любви», упиваясь словами, складывающимися в волшебную мелодию. Позже, выучив по растрепанному самоучителю английский, он также будет убегать к морю на волнорез, читая под шум прибоя открытого им для себя поэта Уолта Уитмена. Вряд ли он мог в те годы предположить, что ему предстоит написать об этом великом американце просветительские книги, что предисловие к одной из первых (включающей и его переводы) напишет будущий старший друг — художник Илья Репин.
Вскоре литературным и человеческим идеалом станет для будущего критика его современник Антон Павлович Чехов. Ему Чуковский посвятит всю жизнь, год за годом открывая в любимом писателе то, чего не захотели, не смогли увидеть современники. Тогда, в юности, никто не смог бы догадаться, что за исследования литературной и человеческой судьбы другого русского гения, Некрасова, через шестьдесят лет старейший европейский университет присудит Чуковскому звание Почетного доктора литературы, что ему, кухаркиному сыну, в год его восьмидесятилетия наденут на плечи Оксфордскую шелковую мантию...
 |  | «Перепробовав много профессий, я с 1901 года
стал печататься в „Одесских новостях”, писал главным образом статейки о выставках картин и о книгах. Иногда — очень редко — стихи». К.И.Чуковский. О себе «Сейчас вспомнил, что была в Одессе мадам Бухтеева... У нее было нечто вроде детского сада — и туда мама поместила меня, когда мне было лет 5–6. Там было еще 10–15 детей, не больше. Мы маршировали под музыку, рисовали картинки. Самым старшим из нас был кучерявый, с негритянскими губами мальчишка, которого звали Володя Жаботинский. Вот когда я познакомился с будущим национальным героем Израиля — в 1888 или 1889 годах!!!» К.И.Чуковский. Дневник. 12 марта 1968 |
| К.И.Чуковский. Петербург. 1910-е
Фотография на бланке открытого письма. Собрание Е.Ц.Чуковской | В.Е.Жаботинский. 1898
ГЛМ |
Публицистический дебют девятнадцатилетнего Чуковского состоялся в газете «Одесские новости». Туда его отправил старший приятель, чью энергию Чуковский позже сравнит с моцартовской и напишет об исходившей от друга «духовной радиации». Сегодня именем этого яркого писателя, переводчика и знаменитого сиониста в Израиле названы десятки улиц, оно известно всему просвещенному миру: Владимир Жаботинский.
Будущий политический лидер ввел Чуковского в литературу, развил его любовь к языку и сумел разглядеть талант критика. Так, с 1901 года, сначала в «Одесских новостях», потом в других изданиях, начали появляться статьи молодого публициста Чуковского. А поскольку в редакции он был единственным, кто читал приходившие по почте английские и американские газеты, то через два года по рекомендации все того же Жаботинского Чуковский отправляется корреспондентом в Англию.
 |  | На обороте автограф
К.И.Чуковского: «Карточку эту посылаю дорогой моей мамусе и сеструсе. Снял меня один немец — мой сожитель по пансиону. Снял на крыше. И по немецкой своей натуре поставил меня ровнехонько против окна. „Симметрия”, говорит, „главное условие красоты”. Но поелику фотография ничего мне не стоит — я не вступал с ним в споры об основаниях эстетики. Тем более, что у этого немца вся душа — картофельная» |
| Олендорф. Новейший полный
самоучитель английского языка. Спб., 1908 ВГБИЛ | К.И.Чуковский. Лондон. 1904
Собрание Е.Ц.Чуковской |
Как он гордился перед молодой женой Машей, с которой обвенчался накануне отъезда в Лондон (за которой, кстати, еще будет ухаживать Маяковский, гостивший в Куоккале у Чуковских), что они обедают за одним столом с капитаном! И как он оконфузился в Лондоне, когда обнаружилось, что совершенно не понимает английских слов на слух! По одной из легенд, в том самоучителе, который он когда-то приобрел у одесского букиниста, не хватало страниц, посвященных произношению. Молодой писатель Корней Чуковский произносил слова так, как они пишутся: «writer» звучало у него как «вритер»...
 | Если бы англичане создали только читальный зал и ничего больше —
они и тогда заслужили бы имя великой нации. Представьте себе такую громадную комнату, какую вы только когда-либо видали — абсолютно круглую. Стена строена, как по циркулю. Вдоль стены — книги. Книги на 3 сажени высоты. Сверху книги спускаются посредством особых подъемных машин — чем достигается удивительная быстрота их получения. Книг сразу можете брать сколько влезет — хоть сотню... Подходите к полкам и берете их сами. Вам верят, хоть вы не дали им никакой гарантии. Отсутствие надзора здесь просто сказочное: сторожа у входа даже не взглянут никогда, что выносишь из библиотеки... Откуда, казалось бы, им знать, что это мои... — Даже мы не отучили англичан от их веры в человеческую порядочность, — сказал где-то А.Герцен, — и это в самом деле удивительно! Но зато как отрадно, как весело, как успокоительно работать в этой атмосфере доверия, уважения, внимательности! Как оживает здесь человеческое достоинство». К.И.Чуковский. Британский музей. Корреспонденция из Лондона. 17 октября (1 ноября) 1903 |
| Интерьер библиотеки Британского музея
в Лондоне. Конец XIX в. Ксилография ГЛМ |
Полтора года зарубежной жизни были неровными. Политическая ситуация в России менялась, на горизонте Черного моря замаячил призрак мятежного броненосца «Потемкин» (Чуковский, к тому времени уже вернувшийся в Россию, даже побывает на его борту, захватив с собой провизию для восставших). Итак, «брожение в умах» ширилось, и по решению одесского градоначальника газета перестала продаваться в розницу, гонорары авторам не высылались.
Отправив молодую жену обратно в Одессу, «мистер» Чуковский селился по все более и более бедным адресам, но продолжал ежедневно посещать бесплатный читальный зал библиотеки Британского музея, где читал запоем английских писателей, историков, философов и критиков-публицистов, тех, кто помогал ему вырабатывать собственный стиль, названный впоследствии «парадоксальным и остроумным». Он никого не забыл и в своей оксфордской речи с благодарностью назвал Эдгара По и Диккенса, Томаса Маколея и Честертона, Элиота и Макса Бирбома. В 1962 году с оксфордской трибуны он рассказал про так и не осуществленную мечту: издать на русском сборник лучших английских «эссеев».
 |  |  |
| Сигнал. 1905, выпуск 1
ГЛМ | К.И.Чуковский. Петербург. 1909
Фотография Д.С.Здобнова. ГЛМ | К.Чуковский. От Чехова до наших дней:
Литературные портреты. Характеристики. — Спб.-М., Т-во М.О.Вольф, 1908. Собрание Е.Ц.Чуковской |
А пока, вернувшись в Россию, Корней Иванович затевает издание сатирического журнала «Сигнал», но попадает в тюрьму за «оскорбление высочайшей фамилии», В ожидании суда в одиночной камере он читает себе вслух О.Генри и громко хохочет, пугая надзирателей (русский некролог О.Генри потом предстоит написать именно Чуковскому, в 1910 году его опубликует влиятельная газета «Речь»). Постепенно имя молодого критика становится нарицательным, на него даже рисуют карикатуры, и к печати готовится сразу несколько его книг: собрание избранных статей, исследование «Нат Пинкертон и современная литература» (анализирующее явление, которое впоследствии назовут «массовой культурой») и книжка о самом известном писателе этих лет — Леониде Андрееве. Все три книги выходят в 1908 году, а первый в жизни сборник статей под названием «От Чехова до наших дней» печатается в течение одного года трижды.
К.И.Чуковский и Ф.Ф.Фидлер. Петербург. 1914 Фотография К.К.Буллы. Собрание Е.Ц.Чуковской | «Около этого времени — или несколько
раньше — царская цензура распорядилась уничтожить мою книгу об Уолте Уитмене, вышедшую в издательстве И.Д,Сытина. Узнав об этом, я шел по Невскому очень печальный. Встречаю Фидлера. Рассказываю ему о своей беде. Он выражает сочувствие — и вдруг говорит: — Знаете что? Я придумал. Взойдем в эту парадную... и там... Я иду за ним, окрыленный надеждой. Может быть, Фидлер знаком с каким-нибудь влиятельным цензором? С начальником цензуры? С министром? Мы всходим по лестнице на верхний этаж. Я читаю на двери: „Фотограф К.К.Булла”. — Зачем вы привели меня сюда? — А затем, чтобы сняться. Снимемся вдвоем для потомства. Для истории... Я повешу вашу карточку в музей. И напишу на ней крупными буквами: „К.И.Чуковский в тот день, когда цензура запретила его книгу”. Горе мое сразу испарилось. Я засмеялся. — Хорошо, — сказал я. — Я снимусь, но непременно с вами!» К.И.Чуковский. Комментарий к «Чукоккале» |
Реакция на статьи Корнея Чуковского никогда не была скучной. Узнав из рецензии Чуковского, что скандальный роман «Санин» кажется написанным одним из его персонажей — «не могущим и не хотящим, а все-таки лезущим» на барышню господином, — писатель Арцыбашев попытался вызвать критика на дуэль. Убийственное замечание критика, что Леонид Андреев пишет свои пьесы будто шваброй на заборе, не обидело знаменитого беллетриста. Он заинтересовался такими взглядами на свое творчество, подружился с Чуковским и пригласил его к себе... пожить. А спустя почти столетие именно Корнея Ивановича Чуковского назовут лучшим критиком Серебряного века. И как же он в старости удивится, услышав от Александра Солженицына хвалебную оценку своей первой книжке — «От Чехова до наших дней»!
 |  |
| К.И.Чуковский с детьми Бобой, Лидой,
Колей. Куоккала. [1913] Собрание Е.Ц.Чуковской | И.Е.Репин в гостях у Чуковских. Куоккала. 1913.
На диване — К.И. и М.Б.Чуковские, Н.Б.Нордман-Северова, Коля Чуковский; слева — И.Е.Репин и Лида Чуковская. Собрание Е.Ц.Чуковской |
...В 1906 году семейство Чуковских из Одессы перебирается под Петербург, снимая дачу в финском местечке Куоккала. В этом литературном поселке, похожем на будущие Переделкино или Болшево, живут многие герои «критических рассказов» Чуковского. Близким другом надолго станет для него Илья Репин, Чуковский будет позировать Репину для трех сюжетных картин и одного портрета, практически заставит его написать воспоминания о своей жизни, станет их редактором и напишет о нем самом удивительную книгу.
 |  |
| В мастерской Репина в день смерти Л.Н.Толстого. Пенаты. 7 ноября 1910
Фотография К.К.Буллы. Слева направо: К.И.Чуковский, М.Б.Чуковская, И.Е.Репин, Н.Б.Нордман-Северова. ГЛМ | К.И.Чуковский. Репин:
Из воспоминаний. — М., Детгиз, 1959 ГЛМ |
Кстати, именно знаменитый художник придумал название легендарному домашнему альманаху Чуковского — «Чукоккала», собравшему на своих страницах автографы Конан Дойля и Маяковского, рисунки Шаляпина и... стихи Репина. Альманах «Чукоккала» никогда не был собранием автографов, а всегда — полем для игры. Игра была естественной формой общения Корнея Ивановича и с собственными детьми. Лидия Чуковская точно передает ощущение счастья, которым наполняло общение с отцом ее детство: «В состав воздуха, окружавшего нас, входило и чтение лекций в беседке у Репина, и чтение стихов, и разговоры, и споры, и игра в городки, и другие игры, главным образом литературные, но ни грана умственного безделья», Куоккальское счастье разрушил 1917 год.
| О.Э.Мандельштам, К.И.Чуковский,
Б.К.Лившиц, Ю.П.Анненков. Петербург. 1914. Фотография на бланке открытого письма. ГЛМ |
| «Помню, мы втроем, художник Анненков, поэт Мандельштам и я, шли по петербургской улице в августе 1914 г. — и вдруг встретили нашего общего друга, поэта Бен.Лившица, который отправлялся (кажется, добровольцем) на фронт. С бритой головой, в казенных сапогах он — обычно щеголеватый — был неузнаваем. За голенищем сапога была у него деревянная ложка, в руке — глиняная солдатская кружка. Мандельштам предложил пойти в ближайшее фотоателье и сняться (в честь уходящего на фронт Б.Л.)»
К.И.Чуковский — Е.Н.Мухиной. 18 февраля 1968 «Война... Бена [Лившица] берут в солдаты. Очень жалко. Он по мне. Большая личность: находчив, силен, остроумен, сентиментален, в дружбе крепок, и теперь пишет хорошие стихи. Вчера, в среду, я повел его, Арнштама и мраморную муху, Мандельшатама, в Пенаты, и Репину больше всех понравился Бен. Каков он будет, когда его коснется слава, не знаю; но сейчас он очень хорош. Прочитав в газетах о мобилизации, немедленно собрался — и весело зашагал». К.И.Чуковский. Дневник. 15 июля 1914 | |
Жизнь сломалась. В ноябре 1919 года, после мрачного вечера памяти Леонида Андреева в нетопленом зале Тенишевского училища — недавно престижнейшего петербургского лицея, в котором после революции проходили бесконечные лекции и диспуты, — Чуковский записал в дневнике: «Прежней культурной среды уже нет "Она погибла, и нужно столетие, чтобы создать ее. Сколько-нибудь сложного не понимают. Я люблю Андреева сквозь иронию, но это уже недоступно. Иронию понимают только тонкие люди, а не комиссары».
 | Корней Чуковский
и Юрий Анненков. Автор книги и ее иллюстратор грозят грязнулям. «Мойдодыр», 1922–1923 Шарж Ю.П.Анненкова Бумага, тушь ГЛМ |
| «В книге Евгении Гинзбург „Крутой маршрут” есть глава под названием „Тараканище”. Там рассказано, как Евгения Семеновна читает эту сказку дочке. Дело происходит в бараке для ссыльнопоселенцев в начале 1953 года еще при жизни Сталина. „Всех нас поразил второй смысл стиха”, — замечает автор, цитируя строки: „покорилися звери усатому, чтоб ему провалиться, проклятому”.
Лев Копелев, вспоминая свои тюремные годы, пишет: „В Марвинской спецтюрьме мой приятель Гумер Измайлов доказывал, что Чуковского травили и едва не посадили за сказку „Тарканище”, потому что это сатира на Сталина — он тоже рыж и усат”. ...Сказка Корнея Чуковского „Тараканище” писалась в 1921–1922 годах и была опубликована в 1923 году. Вряд ли в те годы Чуковский, далекий от партийных дел, даже слышал о Сталине... „Таркан” — такой же Сталин, как любой другой диктатор в мире. ...Нельзя не задумываться об удивительной способности искусства воплощать действительность и предугадывать будущее, нельзя не сказать о такой неуловимой субстанции, как интуиция художника. ...Очевидно, будущее бросает свою тень на настоящее. Искусство умеет проявить эту тень раньше, чем появился тот, кто ее отбрасывает». Е.Ц.Чуковская. Тень будущего | |
Однако он еще многое успеет. К 1930 году, за первое послереволюционное десятилетие, будут написаны почти все его главные волшебные сказки: и «Моидодыр», и «Айболит», и «Телефон». Он выдержит многолетнюю битву за них с тогдашними педологами, утверждавшими, что «Крокодил» — пародия на Некрасова, что «Муха-Цокотуха» прославляет кулаков и мещанский быт и что советскому ребенку какая бы то ни было фантазия — во вред. Уже после смерти Сталина писатель Казакевич так и не смог поверить, что «Тараканище» — это не смелая сатира, а своего рода «Ревизор» Гоголя для трехлетних. И что сказка появилась во времена, когда Чуковский ничего не знал о существовании Сталина.
 |  | «Его [Блока] вечер В Большом
Драматическом театре, устроенный Домом Искусств в 1921 году, имел огромный успех. театр был переполнен. Моя роль на этом вечере была более чем скромная сказал вступительное слово, и сказал очень плохо, бесцветно. Это огорчило меня. Блок разыскал меня за кулисами, подарил мне цветок и привел с собой фотографа М.Наппельбаума, который по желанию поэта и снял нас вдвоем. На следующий день Блок выразил желание, чтобы гонорар за наше выступление в Большом театре был разделен пополам. Я, сознавая, что такое разделение гонорара неправильно, отказался писать какие бы то ни было заявления об этом. Тогда Блок собственноручно написал... бумагу, не упоминая о распределении надлежащей нам суммы. Эту бумагу я счел себя вправе подписать, хотя, как потом оказалось, Блок все же распределил полученный гонорар по-своему». К.И.Чуковский. Комментарий к «Чуккокале» |
| Автографы А.А.Блока.
Петроград. 1919. Лист из «Чукоккалы» Собрание Е.Ц.Чуковской | А.А.Блок и К.И.Чуковский.
Петроград. БДТ. 25 апреля 1921. Фотография М.С.Наппельбаума. ГЛМ |
Дневники Чуковского, описывающие его бытие в двадцатые-пятидесятые годы, — чудовищная фантасмагория, наполненная бесконечной борьбой за право быть писателем, страшными потерями родных и близких людей, утратой любимой профессии. Не стало Блока, с которым Чуковский сблизился за годы совместной работы в издательстве «Всемирная литература». В нищете эмиграции умер Леонид Андреев. В лагерях погибнут знакомый с еще куоккальских времен Мандельштам и сосед по Переделкину Исаак Бабель. Сломана его собственная литературная судьба: «Как критик я принужден молчать... судят не по талантам, а по партбилетам. Сделали меня детским писателем. Но позорные истории с моими детскими книгами — их замалчивание, травля, улюлюкание — запрещения их цензурой — заставили меня сойти и с этой арены...» К 1930 году, нагруженный поденной работой, бесконечной редактурой чужих и своих изданий, волоча на себе огромную семью, он уже оставил за спиной разгромленную властями редакцию «Всемирной литературы», где по инициативе Горького возглавлял англо-американский отдел. Оставил загубленные журналы «Русский современник», «Современный Запад», «Дом искусств». Его лучшие книги о Некрасове не вышли из печати даже в хрущевскую оттепель, потому что восставали против привычных советских мифов.
 |  | «Уже месяц, как я день и ночь сижу над
побуревшими листками, над целой горой бумаг, исписанных вкривь и вкось то карандашом, то чернилами, перечеркнутых, и, замирая, вникаю в эти драгоценные каракули — подлинные манускрипты Некрасова... Их тридцать лет хранил как святыню друг сестры Некрасова [А.Ф.Кони]... и вот теперь осчастливил меня... я не помню таких тревожных самозабвенных упоительно-сладких часов, как те, что провожу теперь». К.И.Чуковский. Новонайденные творения Некрасова |
| Н.А.Некрасов. Петербург. [1870]
Фотография С.Л.Левицкого с дарственной надписью: «Милому другу Ивану Федоровичу Горбунову. Н.Некрасов». Собрание Е.Ц.Чуковской | К.Чуковский. Мастерство Некрасова.
— М.,ГИХЛ, 1952 ГЛМ |
Будущая Ленинская премия за нелюбимое «Мастерство Некрасова» обрадует его разве тем, что «не каждый чиновник сможет теперь плюнуть мне в лицо». И каким горестным воплем прозвучат его слова 1955 года, после того как он перелистает одну из своих самых блестящих книг — исследование о, возможно, самом дорогом ему человеке и поэте, задохнувшемся эпохой иуспевшем осознать, что «огонь революции» был фальшивым. «Я прочитал свою старую книжку о Блоке и с грустью увидел, что вся она обокрадена, ощипана, разграблена нынешними блоковедами... Когда я писал эту книжку, в ней было ново каждое слово, каждая мысль была моим изобретением. Но т.к. книжку мою запретили, изобретениями моими воспользовались ловкачи, прощелыги — и теперь мой приоритет совершенно забыт... Между тем я умею писать только изобретая, только высказывая мысли, которые никем не высказывались. Остальное совсем не занимает меня. Излагать чужое я не мог бы...»
 |  |
| К.И.Чуковский. Оксфорд. 1962
Собрание Е.Ц.Чуковской | К.И.Чуковский с внуками Е.Ц.Чуковской и Д.Н.Чуковским;
Г.Д.Шостакович (жена внука Евгения) со своими детьми Андреем и Колей. Переделкино. [1965]. Собрание Е.Ц.Чуковской |
Он пережил и эту эпоху. В мае 1957 года, когда ему — к 75-летию, как и положено «писателю с именем», — в присутствии Хрущева вручали в Кремле орден Ленина, генсек шутливо пожаловался, что устает на работе, а внуки по вечерам заставляют читать «ваших Мойдодыров». Их сфотографировали, но когда в уже антихрущевское время, в семидесятые годы, внучка и наследница писателя Елена Чуковская пришла за фотографией в госархив, изображение опального вождя при ней было отстрижено ножницами. Остался только указующий перст и кусочек носа.
 |
| В день объявления о присуждении Б.Л.Пастернаку Нобелевской премии.
Переделкино. Дача Пастернака. 23 октября 1958. Слева направо: Н.Т.Табидзе, Е.Ц.Чуковская, К.И.Чуковский, Б.Л.Пастернак, З.Н.Пастернак. Собрание Е.Ц.Чуковской |
Новое время, названное «оттепелью», окрылило Корнея Ивановича, но ненадолго. Он стал свидетелем публичной казни Пастернака, не спал ночей, придумывая, как спасти товарища по цеху и судьбе. Ничего не получилось. После визита к соседу по Переделкину с поздравлениями по случаю Нобелевской премии Чуковского заставили писать унизительное объяснение о том, как это он осмелился поздравлять «преступника». Между тем, стихи Пастернака еще в двадцатые годы Чуковский назвал гордостью отечественной поэзии, а в старости шутливо мечтал о профессии экскурсовода «по пастернаковским местам» в Переделкине. Корней Иванович первым в мире написал восхищенный отзыв об «Одном дне Ивана Денисовича», давал приют Солженицыну у себя на даче, гордился дружбой с ним и... казнил себя в дневнике, что в угоду цензуре согласился позднее снять его имя в новом издании своей книги об искусстве художественного перевода.
 | «Лида даже страшна своим
интеллектуальным напором. Чувствуется в ней стиснутая стальная пружина, которая только и ждет, чтобы распрямиться». К.И.Чуковский. Дневник. 26 августа 1924 «С Лидой у меня установилась тесная дружба. По вечерам мы ведем задушевные беседы — и мне все больше видна ее мучительная судьба впереди. У нее изумительно благородный характер, который не гнется, а только ломается». К.И.Чуковский. Дневник. 17 июля 1925 |
| Л.К.Чуковская. Ленинград. Середина лета 1926.
Фотография из следственного дела ОГПУ. Собрание Е.Ц.Чуковской |
Он мог восхищаться гражданским поведением своей дочери Лидии, тревожиться за нее, но никогда не забывал о том, как присутствовал при обыске в ее квартире. В конце тридцатых он долго хлопотал о расстрелянном зяте, выдающемся физике Матвее Бронштейне, еще не зная, что того нет в живых.
Он ничего не простил, но «приоткрылся» по-настоящему лишь в своих дневниковых записях, хотя там и были вырваны десятки страниц, а о некоторых годах, вроде 1938-го, не было сказано ни слова.
 | Да здравствуют дети,
Все дети на свете, Казанские дети, Рязанские дети. Псковские, Донские, Кубанские дети, Родные, курносые, милые, наши Алеши, Антоши, Наташи и Маши, Глазастые девочки, быстрые мальчики, Живущие в Луге, в Калуге и в Нальчике, и дети с веселых полей Украины, И дети — армяне, и дети грузины, — Ну словом, все дети На нашей планете! Подумать только: все они доживут до 2000 года и встретят этот Новый год на Луне! [Как бы я хотел, чтобы они прочитали лунным детям наши чудесные русские сказки! — зачеркнуто]. Вот обрадуются лунные дети, когда они прочитают им наши чудесные русские сказки! Корней Чуковский 1960-е. ГЛМ |
| К.И.Чуковский выдает детям книги в библиотеке. Переделкино. 1967
Фотография А.Л.Лесса. Собрание Е.Ц.Чуковской |
Он успел разувериться во многом, кроме, пожалуй, словесности и детей. В посвящении на его «Крокодиле» стояло: «Своим глубокоуважаемым детям...» В детей он верил. Ради них не покладая рук он строил, как безумный, поселковую библиотеку (считая это важнейшим делом своих последних лет), в видимом и невидимом шредстоянии» перед ними старался не терять себя.
Мурочка Чуковская. Сестрорецк. 1924 Собрание Е.Ц.Чуковской | 
К.И.Чуковский читает Мурочке свою сказку. Ленинград. 1926 Собрание Е.Ц.Чуковской |
|
«2 1/2 часа тому назад ровно в 11 часов умерла Мурочка. Вчера ночью я дежурил у ее постели, и она сказала: — Лег бы... ведь ты устал... ездил в Ялту... Сегодня она улыбнулась — странно было видеть ее улыбку на таком измученном лице... Так и не докончила Мура рассказывать мне свой сон». К.И.Чуковский. Дневник. Ночь на 11 ноября 1931 | |
Не будучи уверенным, что у его дневников будут читатели, он рассказал и о той, кто была для него самым чистым человеком в этой долгой жизни. Но младшая дочь Мария, обожаемая Мурочка, ради которой ему хотелось быть выше и лучше самого себя, умерла в 1931 году в возрасте одиннадцати лет.
 |  |
| М.Б.Чуковская, К.И.Чуковский с сыном Николаем.
Петербург. 1915. Фотография К.К.Буллы Собрание Е.Ц.Чуковской | К.И.Чуковский с сыновьями Николаем и Борисом.
Ленинград. 1927. Фотография М.С.Наппельбаума Собрание Е.Ц.Чуковской |
|
«Эти дни для меня страшные. Не знаю, где Боба. 90 процентов вероятия, что он убит. Где Коля? Что будет с Лидой? Как cпасется от голода и холода Марина? Это мои четыре раны». К.И.Чуковский. Дневник. 19 октября 1941 | |
Вослед за Чеховым он уже очень давно посвятил себя помощи реальным людям, спасая многих от физической и творческой смерти. После революции он «устроил паек» сестре Некрасова Елизавете Рюмлинг, в голодные двадцатые постоянно опекал Анну Ахматову. После смерти Блока помогал членам его семьи. Хлопотал он и о князе-анархисте Кропоткине, и о дочери Ильи Репина, и о писателе Юрии Тынянове...
 |  |
| К.И Чуковский с дочерью Лидией и сыном Николаем.
Переделкино. 1957 Фотография А.Л.Лесса Собрание Е.Ц.Чуковской | К.И.Чуковский и А.И.Солженицын. Лето 1969
Фотография Н.А,Решетовской. На обороте автограф А.И.Солженицына: «Дорогой Корней Иванович! Это Вам от Натальи Алексеевны. Июнь 1969 г.» Собрание Е.Ц.Чуковской |
В разговоре с посторонними, пусть и симпатичными ему людьми, Чуковскому нравилось аранжировать свою судьбу элементами игры, разнообразными «масками». Ими он прикрывался от пошлости жизни, возможно, той самой, о которой, умирая, говорил Борис Пастернак... Так, Корней Иванович не раз рассказывал о своем удивлении, когда в дни оксфордских торжеств, гуляя по Лондону, он наткнулся на памятник королю Георгу V, на приеме у которого был еще в 1916 году. «Я привык встречаться в Москве с памятниками своим друзьям: Маяковскому, Репину, Горькому, Блоку...» В Переделкине, где Чуковский жил последние тридцать лет, многим запомнились его бесконечные актерства и остроумные реплики, которыми он не щадил даже своих собственных детей. «Я счастливый отец, — сообщал он заговорщицки. — Если к власти придут правые, у меня есть Коля, если левые — Лида». Солженицыну он показывал на своем участке то место, где, в случае чего, можно закопать рукописи: «Я так же прятал свою "Чукоккалу"». А своего многолетнего секретаря Клару Лозовскую заставлял, как капризный барин, снимать с себя валенки, приговаривая, что в его доме «крепостное право не отменялось!»
Когда в 1966 году умерла Анна Ахматова, о которой Корней Чуковский писал статьи и в двадцатые и в шестидесятые годы, его скорбная телеграмма в Союз писателей началась словами об изумлении. «Изумительно не то, что она умерла, а то, что она так долго могла жить после всех испытаний — светлая, величавая, гордая...»
 |  | Я однажды сказала ему
[К.И.Чуковскому], что часто встречаюсь теперь с Анной Ахматовой (когда-то сам же он мельком меня с ней познакомил). В ответ он спросил требовательно- встревоженным голосом: — Я надеюсь, ты понимаешь, что следует записывать каждое ее слово? Я понимала. И этим пониманием обязана я ему, его отношению к поэзии и культуре, его чувству преемственности, „Чукоккале”, тому утру, когда я увидела, с какою осторожностью прикасается он к подлинным рукописям Некрасова». Л.К.Чуковская. Памяти детства |
| Л.К.Чуковская с дочерью Еленой.
Москва. 1943. Собрание Е.Ц.Чуковской | Л.Чуковская. Записки об Анне
Ахматовой. Т.1. — Paris, Ymca-Press, 1976. Собрание Е.Ц.Чуковской |
Чуковский был и первым, благодарным читателем «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской, написанных отчасти под его влиянием: «Ты понимаешь, что должна записывать каждое ее слово?»
А четырьмя годами ранее, в 1962, он объяснил в дневнике тот удивительный факт, почему беззащитная женщина, на которую обрушилась государственная машина, вооруженная пушками и орудиями пыток, оказалась несокрушимой. «...Мы знаем, так бывает всегда. Слово поэта всегда сильнее всех полицейских насильников. Его не спрячешь, не растопчешь, не убьешь. Это я знаю по себе. В книжке "От двух до пяти" я только изображаю дело так, будто на мои сказки нападали отдельные педологи. Нет, на них ополчилось все государство... Боролись с "чуковщиной" — и были разбиты наголову. Чем? Одеялом, которое убежало, и чудо-деревом, на котором растут башмаки».
 | «28 октября 1968 года,
за год до смерти, работая над собранием своих сочинений и пересматривая свои критические статьи десятых и двадцатых годов, написал мне: „Я поглощен своим седьмым томом: в нем будут лучшие мои статьи. Эх, хорошо мне когда-то писалось, а я и не подозревал об этом. Не было такого дня, когда бы я был доволен собою, своей работой, и только теперь, через тысячу лет, я вижу, как добросовестно и старательно я работал”». Л.К.Чуковская. Памяти детства |
| К.И.Чуковский в кабинете. Переделкино. 26 мая 1961
Фотография В.Веселовского. Собрание Е.Ц.Чуковской |
Перед смертью, слабеющей рукой, он перечислил на бумаге свои главные книги: сказки, труды о Некрасове, Чехове, Блоке; свои переводы, работы о русском языке и искусстве перевода. Он не знал — победил ли. Если и победил, то кого? Но, как справедливо написал современный критик, «лекарство от жизни» он выбрал для себя точно. Это было то самое Слово. Ради мгновений счастья, когда оно давалось в руки, он и работал, прорываясь через все трагедии. Странная, на первый взгляд, реплика Ахматовой в его дневнике стояла особняком: «Главное — не терять отчаяния»...
 |  |
| К.И.Чуковский и миссис Гаррисон Солсбери около
библиотеки. Переделкино. 1960-е. Собрание Е.Ц.Чуковской | Дом-музей К.И.Чуковского в Переделкине. 2008
ДМЧ |
Недавно в его обширном архиве обнаружилась афиша военных лет: выступление писателя перед своими читателями. На обороте полустертым карандашом набросаны рукой Чуковского какие-то отдельные словосочетания, — возможно, это были варианты начала статьи или дневниковые заметки. Одна фраза мне показалась особенной, по-моему, она так и просится в название новой будущей книги о Корнее Чуковском: «Я вырос среди поэтов и детей».
 | «Весною его последнего года
я вышла однажды утром на балкон, где он сидел, окутанный пледом, и писал с самого раннего утра, — вышла позвать его завтракать. — Посмотри, — сказала я, не удержавшись, — какой сегодня день, какое небо, как развернулись листья! Он встал, откинув плед, поглядел на небо, на березу, где в скворечнике жили не скворцы, а белка с бельчатами, и вдруг настойчиво, торжественно, празднично, без всякой примеси иронии проговорил: — Надо отблагодарить этот день трудом! И распрямился, потирая спину, — словно только что пилил дрова». Л.К.Чуковская. Памяти детства |
| Личные вещи К.И.Чуковского. ДМЧ |