Сергей Иосифович Фудель родился в последний день XIX века в семье московского тюремного священника и был крещен в храме Бутырской тюрьмы. Ему предстояло трижды возвращаться в ее стены в качестве узника.
Три ареста, долгие часы допросов, двенадцать лет тюрем и ссылок, а между ними —  солдатская служба в годы войны. С небольшими перерывами, которые были наполнены каждодневным ожиданием нового ареста, эти испытания растянулись на три десятилетия, и окончательно вернуться к семье Фудель смог лишь во второй половине столетия. Запрет на прописку в родном городе налагал несмываемое клеймо неблагонадежности. Дома не было, попытки устроиться хоть где-нибудь всем вместе — проваливались. В университете удалось проучиться лишь год, и даже освоенную в ссылке нудную работу счетовода найти оказалось нелегко человеку с таким прошлым. Из двоих ближайших друзей юности один — священник Сергий Сидоров — расстрелян, другой — художник Николай Чернышев — безвестно сгинул на пути в ссылку. Третий, старший друг Сергей Дурылин, оказавший большое влияние на Сергея в молодые годы, отказался от священнического служения, отошел от Церкви и избегал общения с теми, кто когда-то знал его иным. Самому С.И.Фуделю священником стать не пришлось — по причинам как внешнего, так и внутреннего свойства, о которых говорил он мало и редко. Может быть, одним из главных препятствий был тот высокий образ священства, который запечатлела в его сердце память об отце.
Случившегося на скорбном пути было довольно, чтобы сломить и сильного человека. Сергей Фудель прожил жизнь и встретил смерть с песнью благодарности Богу в душе. Слова, исходившие от избытка сердца, запечатлены в его книгах и письмах. Он стремился поделиться с другими, особенно с молодыми. Поделиться прежде всего свидетельством о том, чту значила для него Церковь, в которой он обрел немеркнущую зарю Духа и причастие вечной жизни.
Фудель считал себя грешным человеком, удостоенным от Господа милости быть другом святых. Святых он знал не из книжек — вернее сказать, не только из них, потому что и книги древних и новых Отцов он нес в своем сердце и знал их, как мало кто. Но в разное время, в разных местах — в Москве начала ХХ века и в глухой провинции послевоенных лет, в тюремных камерах и на ссыльных дорогах, в потаенных храмах катакомбной Церкви и кельях духовников, к которым добирались по ночам окольными тропами, — ему довелось близко общаться с подлинными подвижниками веры, из которых теперь многие уже прославлены всей Русской Церковью как новомученики и исповедники, как свидетели верности Христу в годы ее Голгофы. Он помнил их живое и теплое дыхание, в котором без слов являлась святость Церкви, их огнеобразные слова. Поэтому Сергей Фудель, страдавший от духовной опустошенности эпохи, проникающей даже во внешний двор Церкви, и движимый состраданием к «тем, кто, может быть, никогда не видел святых», хотел донести их благословение, как свое единственное сокровище, до холодеющего под натиском безбожия мира людей, — мира, им трепетно любимого.
Любил он и мир культуры. Ему был дорог всякий отблеск вечности, присутствующий в земном творчестве. Мыслители и поэты были для него собеседниками и спутниками в пустыне долгого одиночества. И этим внутренним опытом постижения человеческого творчества в свете высших духовных ценностей Евангелия С.И.Фудель тоже хотел поделиться со своими младшими современниками, воспитанными на литературоведении с классовым подходом и уж конечно не бывавшими на легендарных собраниях Религиозно-философского общества, где Фуделю в юности не раз довелось присутствовать.
За последние двадцать лет своей немыслимо трудной и неустроенной жизни вдали от больших библиотек, вдали от дружеского круга и постоянного интеллектуального общения Фудель написал два десятка работ — о светоносной Церкви и о ее «темном двойнике», о ее людях, о ее святости. А также о зле в церковной ограде, о котором должно скорбеть, но которого не надо бояться. А еще — о русской культуре, о присутствии Бога в ее путях. Эти книги пронизаны светом, любовью, надеждой и болью. Лишь одна из них полностью была опубликована при его жизни — под придуманным именем, в Париже. И намного сильнее естественной для автора радости оказалась пережитая острая тревога за близких, за возможные последствия для них.
Прошло пятнадцать лет после его кончины, наступившей в 1977 году, прежде чем труды Фуделя начали печататься в России. И только лишь в 2005 году удалось наконец собрать и издать все, что Сергей Иосифович хотел видеть напечатанным. К этому времени уже достигло старшего возраста поколение читателей, которых во времена юности формировали книги Фуделя, распространявшиеся с 60-х годов ушедшего века в русском самиздате. Круг их был, конечно, сравнительно узок, но многие его участники смогли по-разному внести свой вклад в возрождение церковной жизни в России, которое произошло как вымоленное новомучениками Божье чудо, как нечаянная радость — на наших глазах. Некоторые из читателей Фуделя стали священниками, и, думается, особая в том роль принадлежит Сергею Иосифовичу, хоть в собственной его жизни так и не сбылось благословение на священнический путь, данное ему последним оптинским старцем.
«Это был голос, которому веришь», — сказал о читанных в юности книгах Сергея Фуделя один из нынешних пастырей. Подобных признаний читателей С.И.Фуделя и людей, повстречавших его на жизненном пути, можно привести немало. В годы изгнания и одиночества «человеческий голос» Фуделя, звучащий в книге «У стен Церкви», стал незримым собеседником — «и собеседником очень родным» семьи Солженицыных. Многие годы спустя Н.Д.Солженицына вспоминала: «Слова его воспринимались <…> как камертон, по которому можно было выверять само направление мыслей. Для нас он олицетворял связь с церковной культурой высокого духа».
Тихий голос человека, убежденного, что «“учить” людей нельзя, их надо кормить, физически или душевно», питал хлебом жизни в пору духовного голода России. На похороны друга, исповедника веры и, конечно, все же учителя приехало из Москвы множество христиан, большей частью молодых, и многие из них не знали друг друга в лицо. С годами же незримое сообщество друзей и учеников Фуделя разрослось, включив и тех, кто никогда не был знаком с ним лично, как и авторы этой книги.
Близкий к Фуделю в последние годы его жизни Владимир Воробьев, ныне видный московский протоиерей и ректор Свято-Тихоновского гуманитарного университета, вспоминает испытанное им ощущение, что «Сергей Иосифович знает нечто сокровенное, что невозможно рассказать, может быть, даже выразить словами». Хотя в каждом его слове присутствовала особая глубина, каждым из них он умел сказать поразительно много.
Отец Владимир так нарисовал его словесный портрет: «Некоторая печать неизбывной грусти, неотмирности, несовместимости с окружающим миром, печальная улыбка, мгновенный, насквозь видящий взгляд, тихая, неторопливая, ненавязчивая речь, готовность слушать или молчать и молиться».
Впрочем, дети знали Сергея Иосифовича «веселым и всегда радующимся человеком», который часто смеялся. Видно, бывал он разным. Однако, как вспоминает дочь, «всякие лица видела я у него, но никогда не видела в лице его страха или злобы. Никогда». И еще одно свидетельство близкого к семье человека хочется привести: «В разговорах у Фуделей никогда не проскакивало слово осуждения в чей бы то ни было адрес».
Друг передавал духовный облик С.И.Фуделя такими словами: «Ясный и тихий. Быть на молитве рядом с ним — радость, о которой невозможно забыть и трудно рассказать. <…> С.И. любовью не только отогревал свое сердце, но и сердца многих других людей». О том же вспоминал его сын, филолог и писатель Николай Фудель: «Он часто приезжал ко мне, в Москву, привозя с собой тепло и веру <…> Отец для меня — это осуществленная молитва к Богу об умножении любви».
В сегодняшней России «свобода С.И.Фуделя, оплаченная ценой жизненной трагедии, достоинство и скромность — звучат как тихое, но твердое напоминание о пути к стенам подлинной Церкви». Церкви, где исчезает одиночество, где побеждаются злоба и страх.
Его книги пришли к нам из той подспудной эпохи, о которой он говорил: «В наше время видимая жизнь Церкви полна темноты и бессилия», — но принесли с собой свидетельство света и силы. Его упование устремлено было не к реставрации былого благолепия храмов и влияния Церкви среди власть имущих, а к явлению духоносной, эсхатологической свободы первохристианства. Он, так любивший Оптину и Зосимову пустыни времен его детства и юности, думал не о восстановлении их стен, а о путях устроения монастыря в миру, о хранении непрестанной памяти Божией в сутолоке будней, и этой теме посвящал многие страницы своих писаний. Незадолго до смерти он записал: «Конец христианства на земле соединится с его началом», — то есть озарится огнями Пятидесятницы.
Это время еще не настало, и книги Сергея Фуделя не устарели. Церковь Агнца еще пребывает в странствии, святые еще устремлены к небесному Граду. А перед нами простирается столь близкий сердцу Фуделя образ дороги. Дороги, которую он называл путем Отцов. Не сбиться с этого пути многим помогут оставленные им труды, принадлежащие, несомненно, к лучшим страницам русской духовной литературы ХХ века.

Андрей Мартынов
Осколок Серебряного века
Несостоявшаяся альтернатива ушедшей культуры

Бытует утверждение — и довольно спорное, что история не терпит сослагательного наклонения. Поэтому не будет большой ошибкой задаться вопросом: как высокая культура Серебряного века могла бы развиться в дальнейшем, если бы не злосчастные события 1917 года? Один из условных ответов — это культура русского зарубежья, где оказалась значительная часть дореволюционной элиты (Николай Бердяев, Георгий Иванов, Борис Зайцев). Другой — неофициальная культура метрополии (Павел Флоренский, Борис Пастернак, Сергей Дурылин).
Творчество писателя и философа Сергея Иосифовича Фуделя (1900–1977), младшего современника и друга (а в какой-то степени и ученика) все того же Дурылина, показывает возможный алгоритм развития отечественного модернизма. Авторы первой биографии мыслителя протоиерей Николай Балашов и историк литературы Людмила Сараскина детально реконструируют его жизнь. Жизнь трагическую. Три ареста, двенадцать лет ссылок, участие во Второй мировой, извечная нужда и неустроенность. И работа. Обстоятельные труды о Достоевском, Флоренском, славянофилах. Писал в основном уже в конце жизни. Искренне стремился опубликоваться. Но все шло «в стол» или друзьям, а от них в сам- или тамиздат.
Несмотря на то что Серебряный век пришелся в основном на детство героя, Фудель прекрасно чувствовал эпоху, чему свидетельство — его собственные воспоминания. Вот обсуждение доклада Вячеслава Иванова «О границах искусства». Андрей Белый, «подпрыгивая вслед за словами», доказывал, что художник выступает в роли демиурга. На это Вячеслав Иванов ему спокойно возражал, что человеческое творчество отнюдь не всесильно, ибо не способно к одушевлению природы.
Поэтому неудивительно, что направление творчества Фуделя совпадало с вектором основных тем Серебряного века. И это было не механическое повторение или воспроизводство клонов, а творческое, порой немного скептическое осмысление (или переосмысление) наследия. Например, рефлексия по поводу некоторых философских построений отца Павла Флоренского, которого Фудель, между прочим, как мыслителя очень ценил. Писатель критиковал мистический рационализм («головную мистику») автора «Столпа и утверждения истины», его некритичное отношение к Дмитрию Мережковскому. Сергей Иосифович вообще призывал осторожно относиться к учению о софии, восходящему к спекуляциям Владимира Соловьева («метафизическим домыслам»), что, впрочем, не мешало ему с не меньшей осторожностью относиться и к противникам последнего, которых он не без основания упрекал в «тяжелом и безнадежном семинаризме мышления». Впрочем, в полемическом задоре от Фуделя доставалось не только современникам. Чего стоит его характеристика творчества одного из основателей схоластики Фомы Аквинского — «диалектический понос языческого мышления»…
Конечно, нельзя говорить, что, не будь переворота, отечественная культура развивалась бы именно так, как мыслил Фудель в России или, положим, Бунин в эмиграции. Ведь русское зарубежье болезненно переживало разлуку с родиной, что оставило свой отпечаток. В свою очередь, литература метрополии не избежала определенной оглядки на власть, а потому и самоцензуры. Но даже в таких деформированных формах хочется сравнить ее с первоначальными образчиками Серебряного века и вспомнить риторический вопрос одного из его ведущих игроков — замечательного прозаика Аркадия Аверченко: «Эх, кому это мешало?»


Сохранивший веру


Будущий известный богослов и духовный писатель Сергей Фудель родился в семье отца Иосифа, священника русского «Мёртвого дома» — московской Бутырской тюрьмы, — и был крещён в тюремной церкви. Когда ему было пять лет, отец взял его с собой в Оптину пустынь. Спустя годы в своих воспоминаниях С.Фудель так описывал то время: «Есть особое чувство детского благополучия, когда “всё хорошо” и “папа с мамой рядом”. Всё это чувство живёт у меня от того крестного хода среди полей под широкий монастырский благовест». Но после Октябрьской революции Сергею Иосифовичу пришлось претерпеть многое — он трижды возвращался в Бутырскую тюрьму в качестве узника. Годы заключения и перерывы между ними, наполненные томительным и каждодневным ожиданием нового ареста, запрет на переписку, жизнь, полная скитаний, — не сломили мыслителя. Фудель вместе с единомышленниками выступал против церковного «обновленчества, разглядев в соблазне красного «живоцерковничества», переносящего в Церковь идеи и методы революции, апокалипсическую «церковь-блудницу». Сергей Фудель и его работы практически неизвестны широкому читателю — только одно его произведение было опубликовано под вымышленным именем в Париже, а именно книга о Павле Флоренском «Начало познания Церкви». Перу Сергея Фуделя принадлежат такие сочинения, как «Путь отцов», «Церковь верных», «Свет Церкви», «Соборность Церкви и экуменизм», «Наследство Достоевского», «Записки о литургии и Церкви», «Славянофильство и Церковь», и многие другие.


Юлия Зайцева
Новое издание биографии Сергея Фуделя дополнено материалами из архивов ФСБ

Презентация книги заместителя председателя Отдела внешних церковных связей Московского патриархата, протоиерея Николая Балашова и Людмилы Сараскиной «Сергей Фудель» состоялась 3 марта в Доме Русского Зарубежья им. Александра Солженицына. Книга, которую выпустило издательство «Русский путь», является дополненным и исправленным изданием биографии христианского мыслителя, богослова и литературоведа Сергея Иосифовича Фуделя (1900–1977), испытавшего многолетние гонения в годы советской власти. Первое издание книги на русском языке (2005) дополнено новыми материалами из архивов, главным образом, из архива ФСБ, а также фотографиями, многие из которых публикуются впервые. Представленная книга является существенной, но не последней частью «фуделианы», выразил надежду директор издательства «Русский путь» и Дома русского зарубежья Виктор Москвин.
На вечере выступили авторы книги и те, кто был причастен к ее созданию, а также к «открытию» С.Фуделя для читателей — его сочинения распространялись в самиздате в годы застоя, хранились под спудом, и только в 1998 г. в издательстве «Русский путь» вышла первая книга С.И.Фуделя — «Наследство Достоевского», подготовленная Л. Сараскиной. Некоторые сочинения С.Фуделя выходили на Западе, в издательстве «ИМКА-Пресс». Именно благодаря этому издательству открыли для себя Фуделя Александр Исаевич и Наталия Дмитриевна Солженицыны. «Мы очень любили С.Фуделя и читали все, что удавалось найти», — вспоминала на вечере Наталия Дмитриевна. Именно она инициировала подготовку издания первой книги Фуделя на родине.
О том, как произошла ее заочная встреча с Фуделем и как она повлияла на ее жизнь, рассказала известный историк литературы, доктор филологических наук Людмила Сараскина. По ее словам, до 1997 г. ей ничего не было известно о Фуделе, но уже очень многое — о Достоевском, поэтому «полуслепые» машинописные странички можно было воспринять с известным скепсисом: как «еще одно» сочинение о великом писателе. «Но рукопись победила — такие чистые ноты душевной правды редко можно встретить», — вспоминала Л.Сараскина. Тогда же у нее появился «товарищ» и будущий соавтор: она отправила книгу о Достоевском в Новгородскую область, сельскому священнику Николаю Балашову и получила от него подробнейшую рецензию.
После выхода первой книги сын С.И.Фуделя Николай попросил Людмилу Ивановну заняться разбором и публикацией архива отца. Результатом стало трехтомное собрание сочинений С.Фуделя, подготовленное совместно с протоиереем Николаем Балашовым, а также серия публикаций отдельных богословских сочинений автора и теперь уже два издания биографии православного мыслителя.
А в 2007 г. судьбой С.Фуделя заинтересовался итальянский католический фонд «Христианская Россия», который в течение многих лет собирает материалы о новомучениках и праведниках в России ХХ в. По инициативе сотрудницы фонда Джованны Парравичини была издана на итальянском языке первая биография С.Фуделя, написанная Л.Сараскиной. Последняя отрекомендовала Джованну Парравичини как «крестную маму биографии Фуделя».
Представитель «Христианской России» говорила на вечере об уникальном духовном опыте Фуделя, о его «великой выстраданной потребности поделиться радостным, пасхальным пониманием веры». Она поблагодарила авторов биографии Фуделя не только за огромный труд по обработке и комментированию архивных материалов, но и за то, что им удалось найти точный, адекватный язык, чтобы донести до читателя актуальность опыта Фуделя, его «жизни в свете Евангелия».
О.Николай Балашов вспоминал, что впервые познакомился с самиздатскими рукописями Фуделя в начале 1980-х гг.; эти опусы стали в ряд со многими другими запрещенными тогда религиозными книгами и даже забылись. Но когда о.Николай спустя 20 лет стал работать над изданием рукописей Фуделя, оказалось, что именно Фудель во многом сформировал его восприятие Церкви, «духовной сокровищницы православной традиции».
На презентации священник рассказал также о том, как ему удалось получить доступ к архивам ФСБ, связанным с Фуделем. Знакомство со страшными подробностями следственных дел привело о.Николая к мысли о том, что «сдержанность (со стороны власти — прим. ред.), с которой открываются следственные дела, не лишена оснований». По его словам, эта «сдержанность» связана с «реальной необходимостью защиты тайны личной жизни людей», которые подвергались изощренной психологической обработке и многие из них «незаметно для себя начинали давать показания». «Призыв сделать открытыми очень страшные страницы архивов ФСБ являются недостаточно продуманными и в некоторой степени безответственными», — сказал о.Николай. В этом с ним согласился профессор Владимир Захаров: он опасается, что знакомство с упомянутыми архивами откроет «ящик Пандоры», что есть угроза без должной деликатности «растрепать» бесценные документы людей, «которые совершили свой духовный подвиг».
Как упоминал на вечере о.Николай Балашов, впервые с текстами Фуделя его познакомил Александр Копировский, ныне — профессор Свято-Филаретовского православно-христианского института. Александр Михайлович рассказал о своем личном знакомстве с С.Фуделем, которое началось в середине 1970-х гг. Самое сильное впечатление на него произвела «причастность святости», которую являл С. Фудель, а также его восприятие Церкви как «духовной реальности, общения святых». По словам А. Копировского, многочисленные испытания и страдания Фудель воспринимал «не как победу», а как следствие своего отказа «пойти до конца» (оптинский старец Нектарий благословил его на священство, которого Фудель не принял).
«Через крест к свету», — эти несколько слов, сказанные в 1922 г. Сергею Фуделю на венчании будущим священномучеником, архиепископом Николаем (Добронравовым), стали духовным девизом Фуделя на всю жизнь. Об этом говорила его внучка Мария Николаевна. Она рассказала также о своем общении с дедом и о его последних днях, когда так явственен был «контраст между умирающим телом и силой духа». Выступавшая поблагодарила авторов биографии деда за книгу, в которой «нет ни одной фальшивой ноты, она написана в полной гармонии с внутренним миром Сергея Иосифовича Фуделя».
О личных встречах с С.Фуделем рассказала также Оксана Емельянова — вдова душеприказчика Фуделя, покойного профессора Свято-Тихоновского университета Николая Емельянова. Друг Николая Сергеевича Фуделя Дмитрий Шаховской поведал о том, как к нему попал ставший теперь знаменитым чемодан с рукописями С.И.Фуделя, которые были изданы в трехтомном собрании сочинений. Все архивные материалы, связанные с Фуделем, и легендарный чемодан, в том числе, бережно хранятся в Доме русского зарубежья, сообщил Виктор Москвин.
Вечер завершился репликой молодого человека, который рассказал, что московский турклуб совершает походы по местам, связанным с новомучениками и исповедниками Российскими, и в годовщину кончины С. Фуделя собирается пешком отправиться в Покров — за 101 км, где семье Фуделя было позволено провести последние годы.


Владимир Легойда
БОЖЕСТВЕННОЕ ВЕСЕЛЬЕ ВЕРЫ
Псевдорецензия на настоящую книгу

«На закрытие храмов надо отвечать исканием непрестанной памяти Божией. И это не потому что через это откроются храмы, а потому что этим созидается Незакрываемый Храм». Так писал Сергей Иосифович Фудель в своей сегодня уже прочитанной нами книге «У стен Церкви». В этих словах — не только острейшее понимание того, что следует делать в период гонений, дабы сохранить веру, но и указание, как себя вести, когда храмы открывают. То есть послание нам, в большинстве своем гонений практически не знавшим. Память Божия, стремление быть со Христом — только это способно наполнить открывающиеся сегодня храмы живой молитвой, чтобы они не стали памятником нашему безбожию, как когда-то им стали церкви закрытые, поруганные и разрушенные.
Тексты Сергея Фуделя (1900 — 1977) — человека, ставшего христианином в безбожном XX веке в атеистической советской стране, — правдивы не только потому, что каждая строчка в них оплачена страданием и кровью ссылок и лагерей, но и потому, что в них ясно виден евангельский свет. И книга о Фуделе получилась светлой и глубокой, современной и даже своевременной.
«...Фудель написал два десятка работ — о светоносной Церкви и о ее темном двойнике, о ее людях, о ее святости. А также о зле в церковной ограде, о котором должно скорбеть, но которого не надо бояться». Зло в церковной ограде появилось почти одновременно с самой оградой. Или даже раньше — в первые века существования Церкви, в катакомбах. Но Церковь всегда стояла Правдой Божией, которой никакое зло не страшно. Поэтому — как точно: скорбеть, но не бояться. Вот и сегодня нас пытаются пугать тем злом, которое «вдруг» обнаруживают в церковной ограде или возле нее. Но ответ был дан давно. И другого не будет.
...Сергей Иосифович был убежден, что «учить людей нельзя, их надо кормить, физически и душевно». Вот девиз для современных миссионеров, которые в затянувшемся споре о методах миссии нередко забывают о ее цели. А также о том, что методы должны предопределяться целью. Человека, к которому мы обращаемся со словом Евангелия, нельзя воспринимать как заблудшую душу, нуждающуюся в нашем поучении. Кормить физически включает то, что сегодня несколько отвлеченно-холодно называется социальным служением Церкви, а по сути есть дело любви Христовой, которая не может пройти мимо голодного, страждущего или страдающего. И в далеком неспешном первом веке, и в стремительном двадцать первом этот евангельский призыв одинаково актуален. Он не книжен, он жизненен для нас —  для всех, кто дерзает называть себя христианами. Ведь не спросят потом о многом, что сейчас нас так заботит. А вот об этом — простом и ясном: накормил ли голодного — спросят. Сам Фудель писал так: «Любили ли мы?.. этот вопрос все включает». Есть что ответить? Мне нечего... Кормить душевно не легче. Ведь это значит давать жизнь, питать жизненными соками, а не поучать с высоты своего «духовного опыта». Какой уж там опыт, какое «житие твое»...
«Борьба духа есть постоянный уход от постоянно подступающего зла, в какой бы врубелевский маскарад это демонское зло ни наряжалось. Уход и есть уход, движение по пути, странничество, и в этом смысле духовное странничество, то есть богоискательство, присуще всем этапам веры. Оно есть побег от зла». И опять каждая строчка болью и радостью отдается в сердце. Болью — потому что так щемяще-знакомо, а еще потому, что так тяжел, а подчас кажется, что и вовсе невозможен этот уход и столько разных масок-маскарадов, что Врубелю с его «Демоном» и не снилось... Радостью — потому что писано человеком, совершившим этот побег. Значит, можно. Значит, получается.
...И опять про неустройство в Церкви, про «две Церкви», как иногда говорят сегодня. Все не ново. Все было, и всему даны верные оценки. «Обман действовал всегда, но более крепкие люди, противодействуя ему, всегда искали и всегда находили истинную Церковь: шли в глухие монастыри и леса, к старцам и юродивым, к Амвросию Оптинскому или Иоанну Кронштадтскому, к людям не только правильной веры, но и праведной жизни. Они-то и есть истинная Церковь, живущая и в городах, и в пустынях, а всякое зло людей, только причисляющих себя к ней, есть, как говорил отец Валентин Свенцицкий, зло и грех не Церкви, а против Церкви». Искали и всегда находили — вот что важно, Не боролись за чистоту рядов, не обличали других. Но искали и находили. И тем самым исправляли и себя, и мир вокруг. И разве может быть по-другому?
«...Фудель, вполне усвоив, что Евангелие с другими книгами путать нельзя, сумел показать всем своим дальнейшим опытом, что в любящем сердце можно уместить и Евангелие, и суровых Отцов пустыни, и вместе с тем Пушкина и Тютчева, Бориса Пастернака и Вячеслава Иванова, Достоевского и Метерлинка, Экзюпери и даже Рэя Брэдбери, — все они оказались в каком-то смысле спутниками на трудном скитальческом пути... Главное в том, что “Христа в душе уже нельзя ни с чем путать, да и невозможно, ибо если увидишь, что Он — Солнце, то как же солнце спутаешь с фонарем”». Это опять для нас и про нас, открывавших для себя Евангелие не только через классическую русскую литературу и философию, но и через М. Булгакова и рок-музыку. А потом, хотя бы слегка прикоснувшись к глубинам святоотеческой мысли, к сложной простоте евангельских слов, убиравших с полок Достоевского и Толстого, перестававших слушать классическую музыку и ходить в театр. И даже втайне — или явно — гордившихся этим: «Я больше Достоевского не читаю...» А чем тут гордиться? Просто не надо путать Солнце с фонарем. Тогда и фонарь будет полезен.
«Есть вера-обычай и есть вера-ощущение. Нам всегда удобнее пребывать в первой, каков бы ни был в нас этот обычай — бытовой или рациональный, как у сектантов. Обычай ни к чему духовно трудному не обязывает. Вера-ощущение требует подвига жизни: труда любви и смирения. И только она дает ощущение Церкви, которого в нас так ужасно мало, о котором мы часто даже и не слышали». Как много и сегодня веры-обычая. Как мало веры-ощущения. И вокруг, и в нас самих. И еще: как спокойно пребывать в вере-обычае — все ясно-понятно; красиво и благочестиво, внешне-церковно. Только без креста. А значит — без Христа. То есть не-Церковь.
«Веру... можно только показать живым дыханием правды. Убедить можно только убедительностью своего личного счастья в ней, заразительностью своего божественного веселья веры. Только этим путем передается она, и для этой передачи рождаются слова духоносные». Вот это очень просто и легко понять. И очень сложно исполнить. Может, потому мы порой и сталкиваемся с «неутешительной социологией», что нет в нас самих личного счастья в вере? И еще — как прекрасно: божественное веселье веры. Это ответ тем, кто считает христианство серым и унылым.
«Нет иных врат в Церковь, кроме как через личный крест». А вот это очень неприятно, потому что не хочется. А хочется комфорта и «простого человеческого счастья». Только нет его, этого счастья, без любви Христовой. А она — на кресте. Но почему она так важна, эта любовь? Что она меняет? И как обрести счастье через крест? Разве это возможно? А вот как. «Человек без Христа видит вокруг себя одних врагов или создает их себе, с ними борется и от них изнемогает. Христос снимает это наваждение, у человека открываются глаза на мир и людей как на детей Божиих, в темноту сердца падает луч Пасхи». Как трудно любить людей, глядя на них своими глазами: один глуп, другой безобразен, третий слишком умен, четвертый — излишне красив. Но это именно наше зрение искажено, именно оно — без Христа — и не позволяет нормально видеть.
«В Церковь начинаешь верить и ею начинаешь жить, только почувствовав ее дыхание, — никакие статьи здесь не помогут». Все сказано — добавить нечего.

P.S. Я сердечно благодарю авторов книги «Сергей Фудель» протоиерея Николая Балашова и Людмилу Сараскину за то, что они сумели подарить нам — кому-то впервые, кому-то в очередной раз — радость общения с человеком, которому нельзя не верить.