О.Т. Ермишин
Н.О.Лосский и метафизика его жизни

Жанр мемуаров разнообразен и имеет многовековую историю, и особое место в нем занимают воспоминания, написанные философами. Даже если мемуары философов полны бытописательных деталей и психологических портретов, все равно они имеют почти всегда более значимые цели, чем просто повествование о себе и своей жизни: это может быть опыт самопознания, философская реконструкция прошлого, подведение жизненных итогов и т. д. Философ вольно или невольно стремится использовать материал прожитой жизни для философских рассуждений и выводов. Если, например, Аврелий Августин в «Исповеди» соединил воспоминания с философским трактатом, то в XIX–XX вв. положение меняется: философы преимущественно в жизнеописание включают теоретические умозаключения и философские обобщения. Свои особенности имеют и воспоминания мыслителей русской эмиграции ХХ в. Например, Н.А.Бердяев представил «опыт философской автобиографии» в книге «Самопознание». Большинство же философских авторов, глубоко переживая утрату родины, попытались воскресить потерянную Россию в памяти и мемуарах («Моя родина» С.Н.Булгакова, «Тайна детства» Б.П.Вышеславцева, «Бывшее и несбывшееся» Ф.А.Степуна и др.). Воспоминания Н.О. осского (1870–1965) не примыкают напрямую ни к одному из названных мемуарных направлений. Их оригинальность заключается в определенного рода синтезе разных мемуарных подходов: это одновременно автобиография, рассказ об эпохе, опыт познания или, лучше сказать, интуиции, метафизического видения жизни. Недаром уже во введении Лосский пишет: «И если бы мы обладали полнотою видения, мы нашли бы и здесь, на земле, райские обители».
Человеческая память, как известно, избирательна. Что же Лосский сознательно или бессознательно избрал для того, чтобы описать «жизнь и философский путь», а что оставил за пределами своих мемуаров? В воспоминаниях Лосского жизнь и философия тесно переплетены, одно нельзя понять без другого. Так, для Лосского изначально было характерно острое чувство семьи и родины, которое в сочетании с природной любознательностью и впечатлительностью сыграло большую роль в формировании личности будущего философа. С одной стороны, Лосский был охвачен любовью к природе, ощущением красоты мира, а с другой — ему рано пришлось столкнуться с трагичностью жизни (внезапная смерть отца, самоубийство старшего брата). Подобные противоречия, вероятно, сыграли не последнюю роль в том, что Лосский стал заниматься философией, пытаясь найти гармонию, скрытую за внешней неприглядностью жизни. Именно с точки зрения метафизической гармонии он и рассматривал свою бурную юность, практически не описывая остроты тех личностных конфликтов, с которыми столкнулся в начале жизненного пути. Трудно поверить, что Лосский легко перешел от «детской религиозности» в начале гимназического образования к тому душевному состоянию, когда был исключен из гимназии «за пропаганду социализма и атеизма». Тем не менее в мемуарах один период от другого отделяют всего несколько страниц. Зато приключения за границей описаны Лосским достаточно подробно, и этот период жизни остался для него необъяснимым. Лосский писал: «Алжирские приключения мои закончились благополучно. Провиденциальный смысл их в моей жизни мне не ясен». Безусловно, у Лосского было ощущение собственной «судьбы», или провиденциальной связи событий. Жизнь каждого человека во многом зависит от его личных свойств, а такие особенности Лосского, как воля, целеустремленность и тяга к самообразованию привели его в мир науки, заставили выбрать путь ученого.
<...>
Философские построения Лосского имеют в основе «внутреннюю логику» его личности. Лосскому удалось создать законченную систему, но не в теории, а в своем внутреннем мире. Как можно судить по письмам к родным, помещенным в настоящем издании (см. приложения), Лосский к концу жизни обрел удивительно гармоничное миросозерцание, став воплощением всех тех высоких идеалов, о которых писал в книгах. Вероятно, Лосский — один из немногих мыслителей в истории русской философии, вполне преодолевший мучительные сомнения, разъедающий критицизм и другие особенности антиномичной по природе философской рефлексии. Лосский смог непротиворечиво сочетать для себя философскую науку, религиозную метафизику и личную веру, жизнь в Церкви. Воспоминания и письма Н.О.Лосского служат своеобразным ключом к пониманию этой внутренней гармонии, всеобъемлющего философского синтеза и убежденности мыслителя в том, что основаниями мира являются абсолютное добро, истина и красота.

«В доме Отца Моего обителей много», — говорит Христос ученикам своим. И не только в Царстве Божием, а и здесь, на земле, обителей бесчисленное множество, и каждый из нас живет в той из них, которую он сам избрал себе. Если она неприглядна, не на кого пенять, кроме как на самого себя: тут же рядом стоящий человек видит совсем другое царство бытия, блещущее красками, полное жизни, богатой и разнообразной. Особенно дети способны проникать в сказочно прекрасные миры.
Когда мне было лет восемь-девять, я с своею матерью часто совершал прогулки по берегу реки или на холме над озером. Как прекрасна и сочна была глубинно-изумрудная зелень листвы; краски всех предметов были не на поверхности их, а шли из глубины, просвечивая друг сквозь друга, как в морской волне. Теперь я редко вижу это эфирное великолепие природы. Только засыпая, в дремоте с закрытыми глазами случается иногда видеть такие образы, пронизанные чистым светом изнутри.
Став взрослым, я видел мир наяву в этом его глубинном аспекте только однажды, в начале выздоровления от тифа. Мне перестилали постель, я подошел к окну и увидел яблони в саду; это было в июне, они уже отцвели, но ликующая яркость и свежесть их листвы была пронизана такою же чарующею жизненностью, как и весною, когда деревья покрыты цветами. На другое утро, только что я открыл глаза, дверь отворилась и в комнату вошла наша деревенская прислуга Настасья, женщина молодая, но грубоватая и неотесанная; однако теперь она мне показалась существом из какого-то другого, высшего мира, — ее тело не было плотным, твердым чурбаном; сотканное из света, оно было лучистым, особенно лучезарны были волосы. Если бы мы видели всех людей в этом аспекте их бытия, сколько новой красоты открылось бы нам.
Стоявший передо мною дух, облегченный светом, явным образом не был существом совершенным, но какие великие возможности красоты и чистоты таились даже и в этом существе. Без сомнения, многие из них осуществлены жизнью благороднейших представителей человеческого рода. И если бы мы обладали полнотою видения, мы нашли бы и здесь, на земле, райские обители.
Художественное видение природы в блистательном великолепии ее жизни, столь обычное для меня в детстве, впоследствии ослабело, но искание выхода из обыденности и стремление к глубокому интимному общению с природою и миром, без которого невозможно духовное творчество, осталось подсознательным мотивом моей тяжелой борьбы в годы юности за право на духовную жизнь и повлияло на все развитие моих философских взглядов. В воспоминаниях своих я опущу очень многие подробности и буду сообщать лишь то, что может объяснить странные приключения моей юности и развитие моих философских учений.

НГ-ExLibris от 09.07.2009 г.

Философы не балуют читателей. И не только стилем изложения. Но и нелюбовью к мемуарам. Редкий отечественный, да и зарубежный мыслитель снизойдет до воспоминаний. Николо Аббаньяно или его тезка Николай Бердяев — скорее исключения.
Исключением являются и воспоминания Николая Лосского (1870–1965), которые охватывают практически весь жизненный путь автора классической «Истории русской философии». Николай Онуфриевич вспоминает о детстве, учебе в Витебской гимназии, откуда его исключили за революционные настроения. Кстати, его увлечение левыми течениями было довольно своеобразным: интерес не только к материализму и атеизму, но и к внепартийным идеям. «Меня привлекал к себе Герцен, но не революционною стороною своих писаний, а такими темами, как проблема чести и т.п.» В Цюрихе дискуссиям русских эмигрантов юный Лосский предпочитал красоты окрестных гор и озер.
Вскоре, впрочем, под влиянием философов Алексея Козлова и Владимира Соловьева он отходит от активной политической деятельности. Как признавался сам Лосский, тогда он не подозревал, что, «увлекаясь в то время логикою и гносеологиею, через двадцать лет окажусь в разработке метафизической системы наиболее близким к Соловьеву из всех русских философов».
Интересны воспоминания Лосского о высылке русских интеллектуалов. «Большевицкое правительство обратилось к Германии с просьбою дать нам визы для въезда в Германию. Канцлер Вирт (Карл Йозеф Вирт, подписал Рапалльский договор, после войны удостоен Ленинской премии. — А.М.) ответил, что Германия не Сибирь и ссылать в нее русских граждан нельзя, но если русские ученые и писатели сами обратятся с просьбою дать им визу, Германия охотно окажет им гостеприимство. Тогда правительство в Петербурге освободило от ареста тех из нашей группы, кто был старше пятидесяти лет, и поручило нам достать визы для себя и для своих более молодых товарищей».
Получение виз позволило философу лицезреть различные психотипы чекистов. «Несколько раз пришлось быть на Гороховой улице, в одной из канцелярий Чека, где нас принимал бывший кузнец Козловский. Он был, конечно, только передаточною инстанциею между нами и более значительными властями. Этот Козловский, молодой парень, беседуя с нами, сказал: «Наши старшие решили выслать вас за границу, а по-моему, вас надо просто к стенке поставить». Он сказал это без всякой злости, таким добродушным тоном, что нельзя было возмутиться его простодушною, бессознательною жестокостью и несправедливостью».
Лосский вспоминал, что до ухода чекистов с корабля, шедшего в Германию, он боялся с их стороны провокации. В этом смысле философа больше беспокоила опасность потери свободы, нежели потери родины. Здесь он отличался, например, от своего коллеги Семена Франка, который очень болезненно переживал эмиграцию. Правда, быстро успокоился, решив, что будет знакомить страны рассеяния с высокой русской культурой. А вот писатель Михаил Осоргин не мог успокоиться. Рассказывают, что его утешали даже чекисты: «Да не переживайте вы так, Михаил Андреевич. Скоро наша власть кончится, и вы вернетесь».
Не менее запоминающимися предстают в мемуарах Лосского и картины эмиграции. Вот одна из них. Обычно Бердяева упрекают в сотрудничестве с просоветски настроенной прессой. При этом забывают, что его статьи ничего прокоммунистического не содержали. Например, некролог памяти Ромена Роллана — писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе 1915 года, левого интеллектуала и, как говорили, «большого друга Советского Союза».
Схожая ситуация была и с Лосским. Невольно к ней причастен оказался и Бердяев. Николай Александрович предложил ему прочитать в Религиозно-философской академии публичную лекцию. «Я прочитал лекцию под заглавием «Идеал абсолютного добра как основа мировоззрения». Основная мысль моей лекции была та, что, исходя из христианского идеала Царства Божия, можно решать основные проблемы всех остальных наук. После моей лекции ко мне подошел господин, фамилии которого я не помню, отрекомендовался как заведующий культпросветом Общества советских патриотов и попросил меня прочитать лекцию для этого общества. Пораженный и обрадованный тем, что после лекции, столь решительно подчеркнувшей мое христианское миропонимание, советский деятель предлагает мне прочитать лекцию для их организации, я спросил, на какую тему они хотят слушать лекцию. Он ответил: «На какую вам угодно». Тогда я предложил лекцию «Учение Достоевского об абсолютных ценностях». Я нарочно избрал эту тему, изложенную в моей книге «Достоевский и его христианское миропонимание». В ней выдвинута на первый план мысль об абсолютной ценности каждой индивидуальной личности и вместе с тем о неотъемлемых правах личности. Заведующий культпросветом согласился; через несколько дней моя лекция перед советскими патриотами состоялась, и в газете «Советский патриот» сущность ее была точно изложена.
Вслед за этим мне стали предлагать напечатать в «Советском патриоте» статью о социальной справедливости. В самом начале статьи я указал, что решаю вопрос этот с точки зрения христианского идеала абсолютного добра. Статья эта, а также статья «Критика учения об удовольствии как цели поведения» были напечатаны без изменений. Ухаживание за мною советских деятелей стало пугать меня. Они хитро заманивали меня в свою среду и могли поставить в трудное, сомнительное положение. Поэтому я очень обрадовался, когда вскоре мне удалось уехать в Соединенные Штаты».
Но в отличие от Бердяева никто Лосского не осуждает. Может, и гениального Николая Александровича осуждать не будем? Не судите, да не судимы будете.


Анна Кузнецова
ни дня без книги


Николай Онуфриевич Лосский (1870–1965), автор оригинальной философской системы интуитивизма, прошел через юношеские метания от детской религиозности к социализму и атеизму, на физико-математическом факультете Петербургского университета занимался ботаникой и анатомией, затем познакомился с философом А.А.Козловым, развивавшем концепцию Лейбница, увлекся философией и пришел к созерцанию мира как единства. Однажды он ехал на извозчике по Гороховой и понял: все имманентно всему. «Я сразу почувствовал, что загадка решена, что разработка этой идеи даст ответ на все вопросы, волнующие меня, повернулся к своему другу и произнес эти три слова вслух. Помню я, с каким выражением недоумения посмотрел он на меня. С тех пор идея всепроникающего мирового единства стала руководящей моей мыслью».
Воспоминания Н.О.Лосского публиковались в Мюнхене в 1968 году, в России выходили в 1991 году в трех номерах журнала «Вопросы философии». В данном издании они научно откомментированы, в приложении публикуются письма философа к П.Флоренскому и к сыну Борису и его семье.