• Содержание
• Выдержки из предисловий
• Рецензии
• Перейти на страницу об авторе
• Читать избранные цитаты из «Дневника и писем из тюрьмы»
• Выставка «Русские участники французского Сопротивления»
• Видеозапись встречи ридинг-группы, посвященной обсуждению книги Бориса Вильде «Дневник и письма из тюрьмы»
  

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие к французскому изданию

Д.Вейон. От Санкт-Петербурга до Мон-Валерьен

ТЮРЕМНЫЙ ДНЕВНИК
Примечания

ПИСЬМА ИЗ ТЮРЬМЫ
Примечания

Ф.Бедарида. «Свет, просвещающий смерть»
Приложение

Библиография

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЙ

 
ОТ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА ДО МОН-ВАЛЕРЬЕН

26 марта 1941 года капитан СС Дюринг и его подчиненные задерживают Бориса Вильде, направлявшегося в кафе на площади Пигаль на встречу с Симоной Мартен-Шоффье, которая должна была передать ему фальшивые документы. Так началось «дело Вильде», тесно переплетенное с «делом Музея человека».
К моменту ареста Вильде, молодому этнологу, было тридцать два года. Жизнь его «была сплошным необыкновенным приключением», — пишет в своих воспоминаниях Аньес Гюмбер, одна из товарищей по Сопротивлению. Русский по рождению — родился в Санкт-Петербурге 25 июня 1908 года, — после революции 1917 года он с семьей был вынужден бежать в Эстонию, где прошли его детство и учеба. Вместе с другими детьми он получает среднее образование в Тартуском лицее. Юноша очень рано раскрывается, проявив явное литературное дарование, пишет поэмы. Поступив в университет, он продолжает самостоятельно зарабатывать на жизнь, трудясь на заводе, однако его, мягко говоря, антиконформистская деятельность привлекает к себе излишнее внимание и его высылают в Латвию, откуда он в 1930 году перебирается в Германию. Ему двадцать два. После трудных лет в Берлине в сентябре 1932 он переезжает в Париж. Насколько значимым для принятия этого решения было общение с Андре Жидом, приезжавшим в Берлин с лекцией? Мы не знаем. Известно только, что последний предложил Вильде свое содействие во французской столице. Решающей оказалась его встреча с Полем Ривэ, директором Музея человека, поскольку она развернула карьеру Вильде в сторону этнологии, что не мешало молодому ученому продолжать изучение немецкого и японского языков. Желая усовершенствовать свой французский, он откликается на предложение брать уроки в обмен на уроки русского. Предложение исходило от Ирен Лот, одной из трех дочерей историка Фердинана Лота, работавшей в то время библиотекарем в Сорбонне. В июле 1934 года они поженились. В своей новой семье Вильде обретает любовь и понимание. Получив в 1936 году французское гражданство, он работает в отделе северных культур Музея человека и в 1937 году едет в научную экспедицию в Эстонию, а годом позже — в Финляндию (для изучения финского языка). Его жажда освоения языков неутолима: продолжая занятия японским, он принимается за китайский. Во время войны его мобилизуют в артиллерийские войска, сперва бригадиром, а затем квартирмейстером. Попав в июне 1940 года в плен в районе гор Юра, он совершает побег и, несмотря на ранение колена, пройдя 300 километров пешком, в начале июля 1940 года возвращается в Париж. Сразу по возвращении Борис Вильде, не желая оставаться в бездействии перед лицом оккупантов, вырабатывает, при содействии Поля Ривэ, план дальнейших действий: разумеется, антифашистская пропаганда, но также и связь с британскими спецслужбами для передачи военнополитических сведений, облегчения пересылки добровольцев и освобожденных военнопленных. Первое упоминание о листовке датируется августом 1940 года. Вильде помогают коллеги из Музея человека — антрополог Анатолий Левицкий и библиотекарь Ивонн Оддон. Позже к ним присоединяются и другие: Аньес Гюмбер, Клод Авелин, Жан Кассу, Марсель Абраам, а также Пьер Броссолет и этнолог Жермен Тийон. Борис Вильде быстро становится «руководителем этой антифашистской деятельности», главой небольшой группы. Он поддерживает связь с группой Андре Вейль-Кюриэля, с профессурой Сорбонны, адвокатами. В это время во Франции существуют очаги борьбы, еще не называемые «сопротивлением» и выполняющие самые разные функции: распространение листовок, сбор информации и т.д. В конце сентября 1940 года борцам из Музея человека удается выпустить несколько сотен экземпляров листовки, озаглавленной «Виши ведет войну». Но они видят цель в том, чтобы идти дальше и создать газету, редактором которой избран Жан Кассу. Найдено и название — «Резистанс», а первый номер выходит 15 декабря 1940 года. Начиная с декабря Борис Вильде и Анатолий Левицкий стараются расширить свою деятельность в провинции, налаживают контакты в свободной зоне (Тулузе, Марселе, Лионе, Лазурном Береге) и на западе Франции, по-прежнему продолжая попытки объединения маленьких группок, возникающих в интеллектуальных и университетских кругах в самом Париже. По словам Жермен Тийон, работа подпольной группы Музея человека в этот период была прекрасно организована. Однако туда удалось внедриться «паршивой овце»: Альбер Гаво служил осведомителем у капитана Дюринга <...>.


 
 «СВЕТ, ПРОСВЕЩАЮЩИЙ СМЕРТЬ»

Дневник Бориса Вильде, в котором он, сидя в одиночной камере, изо дня в день записывает свои мысли — эти, как он их называет, «Френские листки», — последние наблюдения человека, ожидающего смерти. Или, скорее, ожидаемого смертью: «Я знаю, что она ждет меня», — говорит он буквально на первых страницах своих записей, поскольку сам нисколько не обольщается в отношении собственной участи. Если первое время кажется, что он, вопреки всему, еще верит в какую-то возможность избежать казни, например благодаря высылке в Германию, то в действительности в глубине души он уже знает, что все кончено. Впрочем, разве он не знает, насколько тяжелые обвинения выдвинуты против него? Что полиция Германии располагает данными о его шпионской деятельности и помощи врагам рейха? Его колеблющаяся между жизнью и смертью надежда очень быстро уступает место уверенности в скором расстреле: «Я не рассчитываю прожить дольше нескольких недель». С самого начала участия в Сопротивлении его сопровождало предчувствие конца: «Многие из нас будут расстреляны, и все мы окажемся в тюрьме», — сказал он одной из сотрудниц, участвовавших в подпольной работе Музея человека.
Так родились размышления, которые он ведет перед лицом тайны человеческого предназначения. В них есть и тревога, и покой, есть волнующие моменты, и всегда — искренность. «Стоит хоть раз принять неизбежное и взглянуть ему прямо в лицо, как сразу обретаешь душевное равновесие и спокойную смелость встретить смерть без трепета». Действительно, для него речь идет о смерти, которую он принял и с которой примирился, «сохраняя все свои умственные способности», и которая, следовательно, «неизмеримо богаче, чем при внезапной аварии или на поле брани», как в случае с его друзьями, павшими в сражениях в июне 1940 года, о подвиге которых напоминает этот отрывок.
В его душе смешались фатализм («тридцать три года, подходящий возраст для смерти») и ощущение закономерности судьбы: «Быть расстрелянным — в каком-то смысле логичное завершение моей жизни. Кончить с блеском…» Одним словом, ощущение, которого до тех пор недоставало в его жизни.
Поэтому дневник, итог «лета моих невзгод», служит Вильде прежде всего для того, чтобы лучше видеть самого. «Это беглые заметки о долгих и трудных размышлениях […]. В тюрьме Санте я начал размышлять о “самом важном” и о самом себе. В какой-то момент я заметил, что у меня, человека думающего, нет ни единой мысли ни о душе, ни о смерти, ни о Боге…» Так начинается раздумье с его вопросами, поисками правды, его болезненным продвижением к внутреннему покою и тишине. «Одиночество и покой тюрьмы заставляют меня снова и снова пересматривать всю свою жизнь». Отсюда настоящая благодарность к месту заточения: «Я открываю в себе способность вести насыщенную внутреннюю жизнь. […] Я возвращаюсь к истокам…», поскольку «тюрьма действует на меня […] как проявитель на пленку». Перед лицом столь трудной задачи интеллектуал Вильде, привыкший вгрызаться в жизнь зубами, чувствует вызов, прилив сил, приподнятость: «В одиночной камере открывается истинная цена человека». Здесь вспоминается Камю, описавший сразу по прошествии темных лет диалектику одиночества и солидарности участников Сопротивления: «Каждый одиночка знал о своем единстве с другими одиночествами». <...>

 

РЕЦЕНЗИИ

Анна Кузнецова


Этнолог, русский эмигрант, благодаря женитьбе на француженке получивший французское гражданство, Борис Вильде был среди инициаторов французского Сопротивления, входил в подпольную группу «Музея человека», куда внедрился провокатор. Дневник, ставший свидетельством тюремного быта политических заключенных нацистской тюрьмы, он вел в одиночной камере вплоть до суда и казни зимой 1942 года. Было ему всего 32 года, был у него высокий строй души — к жене он в письмах обращается на «вы»: «Чувствую себя очень хорошо: не думайте, что я несчастен, одиночество не страшит меня, и я открываю в себе способность вести насыщенную внутреннюю жизнь, несопоставимую с обычной повседневной суетой»…


Алексей Мокроусов
Личное сопротивление Бориса Вильде


В истории мировой литературы есть несколько знаменитых текстов, созданных в заключении и порой — накануне ожидаемой казни. Тюремная литература, представленная самым широким набором имен, от Уайльда и Грамши до Фучика [Появившаяся в последнее время информация о том, что «Репортаж с петлей на шее» был создан уже после смерти Фучика, не влияет на ценность текста. Напротив, предполагаемое отсутствие подлинности лишь подтверждает значение самого жанра тюремных записок в глазах современников] и заключенных сталинских застенков, является отражением трагического и уникального опыта, сотканного не только из идеологического противостояния (как правило, в застенках оказывается более свободный), но также из умения это противостояние литературно осмыслить.
Список «тюремных текстов» пополнился изданным в 1988 году по-французски, а теперь переведенным и на русский дневником Бориса Вильде (1908–1942). Имя этого ученого, сотрудника парижского Музея человека, уже давно вписано в историю Франции. Вильде издавал подпольную газету «Resistance» («Сопротивление»). Согласно апокрифу, он первым и употребил сам термин «сопротивление» — соавтором его считается Анатолий Левицкий, научный сотрудник того же Музея человека, русский по происхождению.
Русским был и Вильде. Он родился в Петербургской губернии, в 1917 году переезжает в Тарту (тогда еще Юрьев), где оканчивает русскую гимназию и поступает затем на физико-математический факультет университета. Став членом Юрьевского Цеха поэтов, Вильде симпатизировал Советской России и даже попытался однажды пересечь на лодке эстонско-советскую границу. Задержанный пограничниками, Вильде заплатил настолько большой штраф, что денег на дальнейшее образование просто не хватило. Но тут подоспели и проблемы с властями. За изучение жизни ливов, народности в Латвии, лидеры которого отличались склонностью к повышенному национальному самосознанию, его арестовывают и судят. И хотя дело кончается ничем, то есть хорошо, Вильде уезжает в Германию, а в 1932 году — в Париж. Поначалу он живет на квартире Андре Жида, вскоре обзаводится друзьями в литературной эмигрантской среде. Печатается в главном журнале «молодых» — «Числа», участвует в работе объединений «Круг» и «Кочевье». Стихи у Вильде хоть и искренние, но все же подражательные. Зато куда успешнее складывается его карьера ученого. Еще будучи студентом Сорбонны (историко-филологический факультет и Этнологический институт при ней, а также Школа восточных языков), он стал сотрудником только что открывшегося Музея человека, участвовал в создании отделов Арктики и культуры угро-финских народов. Вильде женился на Ирен Лот, дочери известного французского историка и русской эмигрантки М.Бородиной, сотрудницы журнала «Путь».
После начала войны Вильде уходит на фронт. Из плена он бежит, возвращается в Париж, где организует подпольную группу, занятую, в частности, организацией переправки людей в свободную от нацистов зону Франции. Среди спасенных таким образом был философ и публицист Георгий Федотов.
Газету «Resistance» Вильде начинает выпускать вместе с Левицким в декабре 1940 года. Когда Левицкого арестовывают, Вильде специально возвращается из Тулузы в Париж, чтобы продолжить выпуск газеты и тем отвести подозрения от друга. В результате и сам Вильде вместе с группой, связанной с Музеем человека, оказывается в марте 1941 года за решеткой. После судебного процесса семеро участников, несмотря на выступления в их защиту Франсуа Мориака и Поля Валери, были расстреляны, остальные либо оправданы, либо приговорены к тяжелым работам.
Деятельность группы Музея человека стала предметом не только многочисленных научных исследований, но и публицистических и даже художественных описаний. В 1982 году в Москве вышла книга Риты Райт-Ковалевой «Человек из Музея человека». А в Париже в середине 90-х появился роман Макса Галло, сюжетно связанный с деятельностью группы Вильде (впрочем, русские эмигранты не стали в тексте Галло главными персонажами).
Если Райт-Ковалева собирала архивные материалы и воспоминания родных и близких Вильде, то к моменту публикации Галло уже был опубликован его тюремный дневник. По форме это скорее разрозненные записи, фиксирующие как малоподвижное течение тюремной жизни, так и мысли и наблюдения автора. Вильде необычайно много занимается в тюрьме. Ему не мешают ни трудности с получением литературы, ни атмосфера камер с их заплесневелым бытом и нерегулярным светом. «...Я наслаждаюсь внутренним миром, несмотря на все неприятности тюрьмы, — утверждает он в письме к жене 15 сентября 1941 года. — Это не покорность, а принятие. Я, как всегда, ищу выгод в беде. Дорогая моя, благодарю за все заботы: за белье, фрукты, книги. Условия действительно идеальны для серьезного чтения, я занимаюсь грамматикой с огромным удовольствием и прилежанием».
Читает он, такое ощущение, все подряд — Клоделя и Спинозу, Монтеня и Валери, канадскую романистку и труды по цивилизации Европы. Он изучает в тюрьме японский и санскрит, всерьез обращается к индуизму («Нет никаких сомнений в том, что Индия превосходит нас в области мысли»).
Сквозным сюжетом его записок и писем становится тема смерти. Это была излюбленная тема младшего поколения эмиграции, тех, кого обычно относят к так называемой «парижской ноте». Этим понятием авторы «Чисел», а с ними и Вильде, попытались выразить собственное мироощущение (именно мироощущение, а не эстетическую программу). Первым это выражение использовал (в контексте, а вовсе не как термин) Борис Поплавский. Адамович развил и утвердил определение как термин, как некий пароль для целого литературного поколения, где не возраст является пропуском, но — мировоззрение, некое ощущение мира, близкое к философии «конца света». В стихах поэтов этого скорее направления, чем школы, присутствует ощущение конца, финала. То была смерть, растянувшаяся на десятилетия. «Числа», пожалуй, как никакой другой журнал, опалены ее дыханием. Георгий Федотов даже прочитал доклад «О смерти, культуре и “Числах”». Журнал его тут же напечатал.
В какой-то момент Вильде решил отказаться от литературного творчества, сосредоточившись на занятиях наукой. Но в тюрьме он вернулся к стихам, и в этом возвращении есть некая связь и с темой смерти, которой полны его дневники. В последнем письме к жене, 23 февраля 1942 года, он подводит итог своим размышлениям: «По правде говоря, я уже так далеко продвинулся на пути к смерти, что возврат к жизни представляется мне в любом случае слишком сложным, если не сказать невозможным».
Можно в этих строках увидеть попытку успокоить жену, придать ей сил в новой, одинокой жизни. Но есть в них и отражение стоического взгляда на мир — не зря «Мысли и размышления» императора Марка Аврелия казались Вильде столь близкими: «Пленительный и возвышенный стоицизм, но мне слишком хорошо известно, откуда он берется: пренебрежение земными радостями, благожелательное безразличие к людям. Строжайшие ограничения во всем, убийственная умеренность — и все ради того, чтобы справиться с сомнениями и болью. Обожествление морали. Глубоко печальная, но прекрасная в своем стремлении к тишине книга».
Сначала все арестованные по делу Музея человека рассчитывали на относительно мягкие приговоры, в любом случае, надеялись на сохранение им жизни. Рассчитывал на это и Вильде, наполнявший страницы дневника размышлениями скорее о радостной, а не о вечной любви: «Не так важно, что мы любим (совершенная любовь охватывает все, но даже самая жалкая и бедная любовь несет печать божественности), это прежде всего душевное состояние. Любовь не может быть безнравственной, поскольку она превосходит нравственность. Понять значит простить — не вполне верно. Понять — значит стать причастным.
Любовь заставляет страдать, всякое новое познание — это новое страдание. Но муки любви драгоценнее блаженств веры.
Надежда не имеет к любви никакого отношения. Скорее отчаяние. Познавший любовь способен понять отчаяние. И наоборот».
Год спустя после казни Де Голль наградил Вильде медалью Сопротивления. В Тарту на здании бывшей Русской гимназии на ул. Мунга, где Вильде учился, ему установили мемориальную доску. В конце 1990-х годов доску сняли.
Герои обретают свои награды сами. В диалогах, которые Вильде вел сам с собой в тюремном дневнике, есть такая запись: «У тебя не было миссии, но и тебе следовало “исполнить” свою жизнь, осуществить ее смысл. И я уверен, что ты сделал это и что тебе нечего добавить к жизни. Известно ли тебе, в чем смысл твоей жизни? Оглянись назад, ты увидишь, что твоим становлением было твое очеловечивание».
При жизни Вильде многим казался персонажем не столь интересным, быть может, в своих литературных опытах, сколько объемным и впечатляющим как личность. Но именно дневники его показывают, насколько мыслитель, пусть стихийный, имманентный, определял течение его жизни, не оборвавшейся в день казни.