После кончины протопресвитера Александра Шмемана в столе его кабинета в Свято-Владимирской семинарии, где он был деканом, были найдены восемь тетрадок, исписанных его рукой. Этот дневник отец Александр вел с 1973 года с небольшими перерывами вплоть до начала последней болезни. Писал он по-русски, на языке, который был ему родным с детства, проведенного в «русском» Париже.
Дневник отца Александра — нечто гораздо большее, чем простая регистрация событий последних десяти лет его жизни. Он отражает всю его жизнь (кадетский корпус в Версале, французский лицей в Париже, Свято-Сергиевский богословский институт, переезд в Америку, Свято-Владимирская семинария в Крествуде, церковная деятельность…), его интересы (при огромной занятости он поразительно много и широко читал, выписывая в дневник целые абзацы из особенно заинтересовавших его книг), «несет» его мысли, сомнения, разочарования, радости, надежды. Всякий дневник, особенно такой последовательный, как у отца Александра, вызван не внешними побуждениями, а внутренней необходимостью. Перед нами — часто сугубо личные, сокровенные записи.  Декан Свято-Владимирской семинарии, под его руководством превратившейся в одну из наиболее крупных богословских школ  православного мира,  почти бессменный секретарь  Совета епископов Американской Митрополии  (ставшей, опять же под его воздействием, в сотрудничестве с отцом Иоанном Мейендорфом, автокефальной Православной Церковью в Америке),  проповедник и богослов, отец троих детей с многочисленными внуками, отец Александр к тому же находился в беспрестанных разъездах для чтения проповедей и лекций, еженедельно вел ряд программ на радио «Свобода» для России. Трудно себе представить более наполненную жизнь, и  дневник в первую очередь был для него возможностью оставаться хоть на краткое время наедине с самим собой. Сам отец Александр так написал об этом: «Touch base — вот в моей суетной жизни назначение этой тетради. Не столько желание все записать, а своего рода посещение самого себя, “визит”, хотя бы и самый короткий. Ты тут? Тут. Ну, слава Богу. И становится легче не раствориться  без остатка в суете». И еще: «…записать хочется не для “рассказа”, а, как всегда, — для души, то есть только то, что она, душа, ощутила, как дар, и что годно, следовательно, для “тела духовного”».
 Дневник отца Александра неизменно поражает широтой своего охвата. Им увлечется и  ценитель  литературы, и любитель политики, встретив тонкость суждений на самые разные темы, но прежде всего поражает глубина религиозного осмысления  жизни.  Все повседневные, частные явления, все многочисленные впечатления и оценки возведены к главному, к тому высшему смыслу, который вложен в замысел Божий о творении. И над всеми противоборствами и огорчениями, над всей критикой и обличениями основная тональность дневника — радость о Господе и благодарность Ему.
В дневнике упоминаются очень многие люди — это и учителя в кадетском корпусе, и профессора Свято-Сергиевского института, его друзья и наставники, коллеги по Свято-Владимирской семинарии, студенты, знакомые, представители всех «трех эмиграций» — круг общения отца Александра был чрезвычайно широк. Ему были интересны все люди. Он следил за событиями в России, радовался начинающемуся там духовному возрождению, которому и сам способствовал — регулярными передачами на радио «Свобода» и, конечно, своими книгами. Свою последнюю книгу, «Евхаристия. Таинство Царства», он сразу писал по-русски как дань земле, которую никогда не видел, но всегда считал своей. И, конечно, дневник позволяет увидеть глазами отца Александра его близких — жену Ульяну Сергеевну (в дневнике он так написал о ней: «В субботу — Льяне пятьдесят лет! Целая жизнь, и какая счастливая жизнь, вместе!»), дочерей Анну, Марию и сына Сергея (опять приведем его слова: «Каких удивительных, хороших детей дал мне Бог») и их семьи, брата Андрея и многих других.
Диагноз смертельной болезни был поставлен отцу Александру в сентябре 1982 года. В течение нескольких месяцев в дневнике не появлялось новых записей, и только 1 июня 1983 года отец Александр последний раз открыл свой дневник. Он написал о той «высоте», на которую подняла его болезнь, о любви и заботе близких и закончил дневник словами: «Какое все это было счастье!» Шесть месяцев спустя, 13 декабря 1983 года, окруженный близкими, отец Александр умер у себя дома в Крествуде. Последние слова, которые он ясно произнес, были: «Аминь, аминь, аминь».

Сергей Шмеман

Григорий Явлинский
Какое все это было счастье!

«Вестник русского христианского движения», №192. I — 2007 г.

«Какое все это было счастье!» — это последняя дневниковая запись отца Александра Шмемана, написанная им незадолго до смерти.
В таком приятии жизни, в таком понимании ее и есть настоящая вера, ее исповедание до конца. Слово такой силы и искренности, что становится делом, — сегодня нужно как никогда.
О. Александр Шмеман никогда не был в России, но его присутствие было ощутимо в самые важные моменты нашей жизни.
В конце 80-х многие люди, и мои друзья в том числе, стали искать путь к вере. Открывались храмы, крестились тысячи людей. Под горячую руку даже стали говорить о религиозном возрождении России. Этот поиск, возможно, был самым сильным и чистым, во многом интуитивным, внутренним движением к правде народа, который чувствовал невозможность оставаться под многолетним спудом лжи. Эта жажда правды придала и политической жизни страны тогда, пусть на короткое время, мощное нравственное наполнение.
Сейчас трудно представить, как мало было тогда таких книг, с каким трудом удавалось их найти, с какой жаждой  их читали! Для многих здесь христианство начиналось со слова о. Александра. Его книги передавали из рук в руки, их обсуждали, когда священники чувствовали серьезный интерес к вопросам веры, они говорили: «Почитайте книги отца Александра Шмемана».
И сейчас такой собеседник, как о. Александр, просто необходим. Выпущенные издательством «Русский путь» Дневники о. Александра и есть самое важное на сегодня его слово. Это слово не к рабам, а к друзьям (Ин.15.15).  
Сегодня люди, которым десять-пятнадцать лет назад казалось, что они идут ко Христу, оказались внутри сложно организованной церковной жизни. Многое в ней для них непривычно и неприемлемо, повергает в смущение, заставляет искать ответы — и как никто другой они нуждаются в пастырском слове, которое объяснило бы что к чему, разрешило сомнения, поддержало веру, провело четкую границу между поиском Христа и теми проявлениями церковной жизни, которые могут не только пошатнуть, но и разрушить начатки веры.
Дневники всегда читаешь с опаской, а дневник священника — тем более. Записки же о. Александра показывают тот строй жизни и мысли, которые невозможно сделать подобающими случаю, это и есть то повседневное христианство, которого мы как не знали, так и не знаем, и жить в нем не умеем.
Дневник о. Александра выглядит вполне обычно — рассуждения о книгах, писателях, отношения с женой (вот где муж и жена — плоть едина), с детьми, учениками, отношение к событиям в мире, к природе, праздникам, радости жизни — «почти болезненное чувство жизни, молодости, счастья». Но вот в чем уникальность этих дневников — все это и в этом — живое проявление веры, а не слова о ней. В определенном смысле это — современное свидетельство о Христе, ничуть не меньшее, чем огненное исповедание христианства.
Русский человек, склонный то к внутреннему расслаблению, то к разбиванию лба, этой нормальности жизни по большей части и не знает. Жизнь отца Александра являет эту нормальность, в которой есть главное — живая вера.
Но именно такая вера не позволяет успокоиться в счастливой семье, книгах, размышлениях о Боге. На фоне обычного течения жизни болезненное ощущение язв современной религиозной жизни только острее, а потому такая вера не избегает проклятых вопросов, а ставит их, показывает в привычных, теплохладных религиозных проявлениях пустое благочестие, фальшь, которая, как забором, заслоняет живую личность Христа.
«Недавний разговор с И.М.: о падении современного Православия, об его глубочайшем кризисе. Он: но как же тогда знать, где сохранилась Истина? Все та же забота — о внешней гарантии. «Православие сохранило истину». Но на самом деле надо говорить иначе: ничто внешнее само по себе не «сохраняет» Истину. Истина живет и побеждает сама собою».
С какой болью он говорил об опасности христианства без Христа! С какой смелостью! Для этого нужно настоящее дерзновение. Это делает отца Александра Шмемана не только богословом в уже почти забытом смысле слова, но одним из самых смелых людей, о которых я знаю.
Казалось бы, уместно ли, живя в Америке, где православие занимает очень скромное внешнее место, говорить о нестроениях, кризисах? Не лучше ли замкнуться в рассуждения о собственном превосходстве, тряхнуть стариной, которая никогда не подводила, подменить поиски Христа утверждением правоты национальной церкви? Это ли не любимое занятие сегодня?
Но отец Александр, всю жизни шедший к Христу, видел только одну Его правду, и это видение давало ему силы и точное направление. И никакие внешние соображения: удобно ли здесь и сейчас об этом? не заденем ли своих? как отнесутся в Москве? как отреагируют старые прихожане? а новые эмигранты? а либеральная часть? а националистически настроенная? — ничто заставляющее нас делать выбор в угоду практическим соображениям, не имело над ним никакой власти, потому что точка отсчета  была неизменна.
Правда, которой он всю жизнь искал, не ждет подобающего момента, достойных, способных понять слушателей, — она требует быть высказанной, даже если это может смутить малодушных или вызвать неодобрение у тех, кто присвоил себе право на истину.
Отец Александр больше всего ценил «честность с собою, с людьми, с жизнью». Он много общался с людьми, хорошо представлял себе «лица не общее выраженье» современного человека. Но будь у него меньше учеников, друзей, собеседников, он и так мог бы представить себе состояние души, пытающейся последним усилием совершить «прыжок веры», по выражению Кьеркегора. Он понимал, как это трудно, какие силы противостоят этому движению к Богу!
Именно эта «честность с собою, с людьми, с жизнью» была для него критерием настоящности человека, присутствия Бога в нем. И наоборот, показное благочестие, «фальшь, пронизанность которой религии, христианства, церковности меня все больше и больше отвращает. Все это псевдоглубина, псевдопроблемы, псевдодуховность, все эти претензии на высшее понимание! Все эти излияния!» — могут так далеко увести человека от Истины.
Эта ли не главная проблема сегодняшней не только религиозной, но вообще — жизни? А мы говорим о чем угодно, но не о главном. Эта честность — важнейшее сегодня слово. Услышат ли его? Поймут ли?
Книга отца Александра вызвала неоднозначную реакцию.
Многие нашли в ней ответы на те вопросы, которые не решались даже сформулировать, боясь, что это может далеко завести. Теперь же, прочитав, и не по одному разу, дневники о. Александра, они  получили вектор размышлений и поисков;они получили пример, как, основываясь на твердой вере без страха и смущения смотреть на противоречия, которые неизбежны в церковной жизни.
Другие с гневом отвергли книгу.
Отец Александр не удивился бы этому: он-то хорошо знал, какова сила внешней стороны церковной жизни, заменяющей суть! Скольким людям она — эта внешняя сторона — соответствует, и подходит, и представляется единственно верной, как мучительно для них думать о привычной и единственно возможной для них жизни как о насквозь фальшивой. Бог с теми, кто думает так в простоте сердца. Но ведь есть и другие! Для кого православие — не столько вера, сколько идеология.
«Возвращаясь думал: какие дикие и ненужные препятствия наставило на пути таких людей наше «православие». Как могло бы оно сейчас очиститься, обновиться, засиять! Но для этого нужно то  отречение от идолов, особенно идола прошлого, на которое православные меньше всего способны, ибо именно этих идолов они-то и любят в Православии».
Религиозное возрождение России, — равно как и политическое, и социально-экономическое, пока не состоялось.
Но чтобы оно состоялось, надо услышать, о чем сегодня говорит отец Александр Шмеман со страниц своего дневника.

 

Никита Струве
К выходу в свет «Дневника» прот. Александра Шмемана

«Вестник русского христианского движения» №188. II — 2004 г.

После кончины отца Александра Шмемана в столе его кабинета в Св. Владимирской Семинарии были найдены восемь тетрадей — рукопись обширного Дневника, который он вел в течение десяти лет, где бы ни находился: дома, в разъездах, на каникулах. Однако, так до конца никто, даже среди его близких, не знал, что он пишет дневник. Это позволяет думать, что о. Александр видел в нем свое сокровенное, итоговое произведение, которому предстоит, если Богу угодно, быть обнародованным после его смерти.
Жанр дневника в русской словесности сравнительно мало распространен: среди наиболее значительных назовем Дневник Александра Блока, в частности записи четырех последних лет его жизни. Зато на Западе этот жанр занимает первостепенное место: в XIX веке достаточно упомянуть крупнейшие философские дневники швейцарца Амиеля или датчанина Кьеркегора. А во Франции жанр дневника, более литературного, чем философского, процвел в XX веке и достиг своего апогея в 18-томном (!) дневнике писателя Жана-Поля Леото. Отец Александр, интересовавшийся личностью и судьбой писателей едва ли не больше, чем их произведениями, увлекался французскими дневниками и с неослабевающим увлечением читал выходившие ежегодно новые тома Леото, которые, возможно, послужили ему стимулом для ведения собственных записей.
Но, разумеется, всякий дневник, особенно такой последовательный, как у отца Александра, вызван не внешними побуждениями, а внутренней необходимостью. Он — попытка связать воедино то, что разорвано временем и пространством, найти единство своей личности и дела своей жизни, выразить то главное, что не обязательно вмещается в различные статьи и книги.
Декан и профессор Свято-Владимирской Семинарии в Нью-Йорке, под его руководством превратившейся в одну из наиболее крупных богословских школ православного мира, почти бессменный секретарь Совета епископов американской митрополии (ставшей, опять же под его воздействием, в сотрудничестве с о. Иоанном Мейендорфом, Автокефальной Церковью), проповедник и богослов, счастливый семьянин, отец троих детей с многочисленными внуками, отец Александр к тому же находился в беспрестанных разъездах для чтения лекций, еженедельно вел две программы на Радио Свобода» для России... Трудно себе представить более наполненную жизнь, и дневник в первую очередь был для него возможностью, оставаясь хоть на краткое время наедине с самим собой, подводить итоги и своим мыслям, и своей деятельности.
Отец Александр обладал необычайно цельной личностью, но по обстоятельствам ХХ века жизнь его была многосоставна. Русский по крови и по воспитанию, не только семейному, но и школьному, Россию он так никогда и не увидел, не доживши до крушения коммунизма (а ездить в Россию при коммунизме ему не позволяла совесть). Но знание русского языка, полученное в Кадетском корпусе, вместе с любовью к русской поэзии, остались ему родными, русским он владел в совершенстве, редком для человека, родившегося и прожившего всю жизнь на Западе. И не случайно, что свой дневник он вел по-русски. Юность и молодость отец Александр провел во Франции, где окончил Св. Сергиевский Богословский институт, принял священство, примкнул к Русскому Студенческому Христианскому Движению, которому оставался верен до конца жизни, и начал свою преподавательскую деятельность. Париж стал ему второй родиной, французскую культуру он впитал в себя наравне с русской. А служение Церкви, по вызову о. Георгия Флоровского, он выбрал нести в Америке, в Новом мире, на английском языке... Эти три культурно-национальные ипостаси о. Александр сочетал без большого труда, но каждая из них несла в себе элементы и внутреннего борения. Несколько упрощенный подход к России, преобладавший в кадетской среде, о. Александр легко преодолел и впоследствии противопоставлял ему более глубокое, более духовное понимание России и ее места в мире, испытывая тем самым и острую тревогу за ее будущее. Французский интеллектуальный мир его привлекал стройностью и ясностью мысли, но в годы, когда царила левизна, он ощущал его ограниченность. Полюбив Америку, он не мог не страдать от подчас прямолинейного подхода американцев к сложным проблемам жизни.
Но, конечно, главная тема дневника отца Александра, это то, что было сердцевиной, задачей, радостью, но и страданием всей его жизни и служения: его видение Церкви как осуществление Царства Божьего на земле. Отец Александр был человеком непоколебимой веры, но его вера и его видение неизбежно сталкивались с церковной эмпирией, с ограниченностью тех или иных церковных застаревших обычаев, в основе с принципиальными редукциями Благой Вести, с подменой главного второстепенным: преобладание национального элемента над универсальным, обрядоверия и субъективного благочестия над объективной, спасительной силой Таинства Евхаристии, канцелярщины над живительной струею Духа. Отсюда порой резкие, но выстраданные оценки церковной эмпирии, а, в противовес, стремление, и в богословском творчестве и на деле, как можно ближе подойти к самой сути Церкви, которую он воспринял от своих непосредственных наставников, архим. Киприана (Керна) и прот. Николая Афанасьева, и которую неизменно ощущал в стоянии перед алтарем. Вопреки тому, что могло казаться некоторым, в воззрениях отца Александра не было ничего нового по существу, в его случае правильнее говорить о возврате к исконной традиции, о которой мечтали столькие в преддверии Собора 1917 года.
Сочетая космоцентризм с христоцентризмом, отец Александр не отделял Церковь от красоты, дарованной людям в природе, от глубины сотворчества человека в искусстве и культуре, и от радости, заповеданной миру Христом.
Бывают у отца Александра, что естественно, суждения и спорные. Некоторых пояснений требует отношение отца Александра к Солженицыну. Солженицын был с самого начала для него литературным и духовным кумиром, писателем, возвестившим миру о победе духа над силами зла, об изначальной, райской красоте вселенной (три статьи, написанные о Солженицыне отцом Александром, едва ли не самое проникновенное, что было сказано о великом писателе). В Швейцарии состоялась горняя — в обоих, переносном и прямом, смыслах этого слова — встреча между ними. По причинам естественным, житейским, такая близость могла удержаться на той первичной горней высоте. Была разница и в умозрении: Солженицын на Западе жил целиком Россией, болью о ней, а для отца Александра Россия была одной из тем его жизни, вторичной по сравнению с Православием и его судьбой в западном мире.
Сиюминутные и эмоциональные записи неизбежны в дневниках, но у отца Александра они редки. Его Дневник поражает широтой охвата — им увлечется и ценитель литературу и любитель политики, — тонкостью анализа в самых различных областях, но, прежде всего, глубиной религиозного осмысления всех сторон жизни. Повседневно, все частные явления, все многочисленные впечатления и оценки возведены к главному, к тому высшему смыслу, который Бог вложил в Свое творение. И, как правильно отмечено в предисловии к английскому сокращенному изданию Дневники сверх всех противоборств и огорчений, сверх всех критик обличений, основная тональность Дневника — радость о Господе и благодарность Ему.

 

КНИЖНАЯ ПОЛКА МАЙИ КУЧЕРСКОЙ

Журнал «Новый Мир» №4, 2006 г.

Священник Александр Шмеман (1921–1983) — богослов, автор исследований о литургии и церковных таинствах, судя по «Дневникам», был еще и человеком необычайной душевной широты, редкого кругозора и художественного вкуса. Как говорил один священник, близко знавший отца Александра: «Отец Александр Шмеман — шампанское, отец Иоанн Мейендорф — бордо, ну а я — пепси-кола». Заметим, что и пепси-кола не самый плохой напиток, но пока о шампанском.
Шампанское дневников отца Александра сверкает и пузырится столь парадоксальными суждениями, столь глубокими и трезвыми наблюдениями над богослужением, а еще — человеческой природой, литературой, поэзией, русской эмиграцией, Солженицыным, Бродским (автор знал их обоих лично), Цветаевой, Оденом, Замятиным, Лидией Чуковской, Анной Ахматовой, самим собой, такой лучезарной прозрачностью мысли, что хочется купаться в нем до бесконечности. При чтении ловишь себя на забытом ощущении: немедленно начать выписывать цитату за цитатой, настолько афористично все здесь высказанное.
«Кто выдумал (а мы теперь в этом живем), что религия — это разрешение проблем, это ответы... Это всегда — переход в другое измерение и, следовательно, не разрешение, а снятие проблем. Проблемы — тоже от дьявола. Боже мой, как он набил своей пошлостью и суетой религию, и она сама стала „проблемой религии в современном мире”, все слова, не имеющие ни малейшего отношения к субстрату жизни, к голым рядам яблонь под дождливым весенним небом, к страшной реальности души во всем этом».
Мысль о том, что вера и религия не одно и то же, что вера — это радость, религия же может оказаться и слишком часто оказывается религией без Бога, без любви, царством мрачной серьезности, средоточием всех идолов, владеющих падшим человеческим естеством, — одна из самых выстраданных и постоянных здесь. Чуткость к «гласу хлада тонка» (3 Цар. 19: 12) счастливо соединяется у автора дневников с чуткостью к происходящему в мире, литературе, Церкви, наконец, в природе: на каждой второй странице сообщения о солнечном свете, легком ветре, дождях. И сквозь все записи веет благодарность, последние слова книги: «Какое счастье!»


Андрей Мартынов
СВЯЩЕННИК НАД СХВАТКОЙ

НГ Ex Libris от 22.12.2005 г.

Темой исследований одного из самых крупных теологов русского зарубежья отца Александра Шмемана (1921–1983) было преодоление кризиса православия. Шмеман реконструировал первоначальные («апостольский век») формы таинств и богослужения, рассматривая их последующие изменения, в ходе которых концептуальные положения обрядов утрачивались. В возрождении «классики» протоиерей Александр видел и залог возрождения православия.
В «Дневниках» представлены рассуждения о месте церкви в секулярной культуре, позже оформившиеся в таких трудах теолога, как «За жизнь мира», «Воскресные проповеди». Одновременно Шмеман рассуждает о современной политике, литературе, внутриэмигрантских процессах. Взгляды священника характеризует умение сочетать собственные твердые убеждения со стремлением понять не просто посторонние, но и чуждые оценки. Последнее отличает богослова от нетерпимости многих иерархов московской РПЦ и карловчан. Так, отец Александр давал высокие оценки творчеству Альбера Камю и Раймона Арона (с которым «расстался как с другом»). Интересны его личные впечатления от встреч с Иосифом Бродским и Эрнстом Неизвестным. Парадоксальна оценка творчества и личности Александра Солженицына, с которым у Шмемана было много встреч. Протоиерей любил прозу Солженицына, но одновременно его пугал «жестокий ум, большевизм наизнанку» (как тут не вспомнить брошенное публицистом Александром Яновым выражение «православный аятолла»), от которого «мне страшно делается». Ведь для Солженицына «все люди пешки». У Ахматовой Шмеман подмечает ее двойственность: с одной стороны — «ужас сталинщины, ад этот ни с чем не сравнишь», который она пережила, а с другой — «какая-то гордыня, постоянная занятость собой» поэтессы, «своеобразный нарциссизм».
Подобная широта взгляда, зачастую резкость, но и доброжелательность оценок давала возможность священнику понять во многом противоположных Андрея Синявского, и Владимира Максимова, Владимира Набокова и Георгия Иванова. Встать над схваткой, внимательно вглядываясь в своих современников.

 
 

Светлана Солодовник
Переход в другое измерение (о «Дневниках» о. Александра Шмемана)

«Ежедневный журнал», 3 апреля 2006 г.

В издательстве «Русский путь» вышли «Дневники» протопресвитора Александра Шмемана, клирика Православной церкви в Америке, проповедника и богослова, в течение 20 лет декана Свято-Владимирской духовной академии в Нью-Йорке, превратившейся под его руководством в одну из лучших богословских школ православного мира.
В советские годы имя Шмемана в России знали немногие: работники патриархии, участвовавшие в переговорах о предоставлении Русской митрополии в Америке статуса автокефальной церкви, слушатели радио «Свобода», где он на протяжении ряда лет еженедельно читал проповеди (причем фамилия его ни разу не называлась), да сбитые в тайные кружки православные «диссиденты», которые на свой страх и риск даже переводили его книги на русский язык. Одну из первых, «За жизнь мира», перевели еще в начале 70-х, и она ходила в списках по рукам, а отец Александр правил попавший к нему экземпляр, изумляясь и радуясь, как теперь видно из дневников, что его «кто-то читал там».
Потом, когда с началом Перестройки в России появились книги парижского издательства ИМКА-Пресс, среди них можно было обнаружить и работы протопресвитора — и вот теперь толстенный том «Дневников», охватывающих период с 1973 по 1983 год, последнее десятилетие жизни священника. «Открываю эту тетрадь буквально как зеркало — чтобы убедиться, что я еще есть», — пишет человек, измотанный административной текучкой, задерганный бесконечными просьбами «совета» и «духовного общения», вынужденный выступать на многочисленных конференциях, отвечать на пачки писем, писать лекции для семинарии, «скрипты» для радио и — урывками — «свое», то, что чувствует и думает, что считает делом жизни.
Тезисно это самое «свое», сердцевина богословия Александра Шмемана, разбросано по всему дневнику. Одно из главных направлений мысли о. Александра — критика «исторического православия», тупиковых, на его взгляд, явлений, в которых многие ошибочно видят «саму сущность православия». В первую очередь, это «какое-то «бабье» благочестие, пропитанное «умилением» и «суеверием» и потому абсолютно непромокаемое никакой культуре». То есть редукция веры к отдельным, и не всегда самым важным, ее составляющим, например, к поклонению святым или к участию в «красивой службе». По мысли автора, это ведет к потере православием и, шире, христианством своей эсхатологической сути — одновременной направленности на здесь и сейчас и на «Царство будущего века», когда знание и опыт второго целиком зависят от первого. А уже это, в свою очередь, ведет к подмене православия различными идолами, чаще всего — национализмом «в его худшей языческой (кровной) и якобинской (государственно-авторитарной негативной) сущности».
При этом историческое православие начисто лишено самокритики, оно «пронизано комплексом самоутверждения, гипертрофией какого-то внутреннего «триумфализма», с горечью пишет о. Александр. Трагизм православной истории видят всегда в торжестве внешнего зла: турецкого ига, измены интеллигенции, большевизма. И «никогда — во «внутри». И пока это так, никакое возрождение православия, считает богослов, невозможно.
В дневниках Шмемана подняты столь насущные для православной церкви проблемы, что по инициативе ответственного редактора газеты «Церковный вестник» Сергея Чапнина в Издательском совете РПЦ на прошлой неделе даже состоялась дискуссия, посвященная выходу тома. Сергей Чапнин и прот. Георгий Митрофанов предложили попытаться разглядеть в размышлениях православного богослова «положительную программу» действий, отметив, что восприятие этой книги может стать своеобразным «тестом» для нашей церковной жизни – тестом на способность к духовному творчеству. Впрочем, все сошлись на том, что разнообразие поставленных Шмеманом вопросов столь велико и подняты они «в такой кричащей остроте», что требуют дальнейшего обсуждения в самых широких церковно-общественных кругах.
Не нужно, однако, думать, что о. Александр видел недостатки только «исторического православия». Западному христианству от него доставалось не меньше — в основном за «какое-то коренное, так сказать «безвыходное», благополучие… лучше сказать — неисправимую «буржуазность»…» «Запад решил, что христианство призывает к борьбе с бедностью, то есть к замене ее хотя бы относительным «богатством» или хотя бы «экономическим равенством» и т.д. И на это уходят все силы души…» Проверка исторических форм христианства — даже не столько в Церкви, считает богослов, сколько в культуре. «Культура и есть тот мир… который христианство судит, обличает и, в пределе, преображает». Между тем, христианство очевидным образом «проиграло» культуру: что оно в современном мире, как не «уголок», куда заглядывает все меньше и меньше людей? Вся история конца XIX и всего XX столетия — история взрывов, поляризаций, войн, восстаний, тупиков — свидетельствует о том, что почти никто не рассматривал христианство как возможный выход из всех этих тупиков.
Христианство «проиграло» культуру в огромной степени из-за того, не раз повторяет Шмеман, что людям, ждущим веры, Церковь предлагает «религию». Ходите в храм, причащайтесь, «стройте» приход, участвуйте в церковной жизни, призывают священники. «Но в том-то ведь и дело, что никакой своей жизни у Церкви нет, а если и есть, то довольно призрачная», — убежден о. Александр. Центр церковной жизни — Христос, опыт Царства Божия, и вопрос, сможет или не сможет церковь вернуть в свою жизнь эсхатологическое измерение, вот эту самую радость о Христе, есть вопрос ее выживания. «Где, как, когда извратилась, замутилась эта «тональность» христианства, — задается вопросом богослов, — или, лучше сказать, где, как и почему стали христиане «глохнуть» к ней? Как, когда и почему вместо того, чтобы отпускать измученных на свободу, Церковь стала садистически их запугивать и стращать?»
Сам он далек от какого бы то ни было религиозного ригоризма и чрезвычайно свободен во всех своих оценках. Возможно, именно так и должен вести себя человек цельного христианского мировоззрения, объемлющего все стороны жизни, каковым, несомненно, был о. Александр. Несмотря на всю свою критику исторической Церкви, он никогда не сомневался в том, что полнота истины — в православии. Ибо «в нем не предано ни одно из основных «измерений» творения: ни мир (космос), ни человек в его единственности (антропология), ни история, ни эсхатология. Все сходится в целом, но так, что не повреждена ни одна из частей».
До самых последних дней он питал к жизни неослабевающий интерес. Он пристально следил за политическими событиями во всем мире, ругмя ругал Запад за гедонизм, за фарисейство, за отождествление свободы с наживой, за левизну, за полное отсутствие идеала, мечты. Но никогда не обольщался «преображением земли в небо». «В истории, на земле возможно только культурное «возделывание», — писал он. — Условие культуры — свобода, терпимость, принципиальный «плюрализм», моральная чистоплотность, «уважение к личности». И еще: «В мире все лично, сам принцип коллективного дьявольский».
Он необычайно много читал, на разных языках, и очень подробно, с цитатами, излагал свое мнение о прочитанном. Дневники и были заведены отчасти для того, чтобы «сохранить в себе все, не дать себе сузиться до чего-то одного: «декан Св.-Владимирской духовной академии», «литургист» и т.д.». Он постоянно перечитывал русскую классику, его размышления о Пушкине, Гоголе, Толстом, Набокове, о котором он собирался написать большую работу, поражают глубиной и филологической хваткой. Он встречался с перебирающимися на Запад диссидентами, эмигрантами «третьей волны», представителями Русской православной церкви, о которых оставил меткие характеристики, близко дружил с Солженицыным — многие страницы дневника посвящены разбору его взглядов, его «великой роли» и его «ошибкам».
Записи Шмемана придают нашей «советской» жизни 70-80-х годов новый объем и новые краски, позволяют на многое взглянуть иначе, даже на сотрудников Отдела внешних церковных связей РПЦ: еще бодрого в те времена о. Виталия Борового — теперь легендарного старца, чья книга «Быть свидетелями Христа» тоже только что вышла в свет; или совсем молодого (29 лет!) о. Кирилла — теперь известного всем митрополита Смоленского и Калининградского. Отец Александр живо переживал многие события, которые для нас, в те глухие годы, оставались непроницаемыми. Так этот человек, строго говоря, никогда не бывавший в России — он родился в 1921 году в Ревеле и ребенком был увезен родителями в эмиграцию, — возвращает нас, как это ни парадоксально, к самим себе.

 

Игумен Даниил (Ишматов)
Вера против религии

Журнал «Эксперт» №42 (583), 12 ноября 2007 г.

Читая дневники о. Александра Шмемана, задумываешься: а случилась ли в православии та «перемена атмосферы», о которой он писал четверть века назад?
В судьбе протопресвитера Александра Шмемана биография и география сплелись обычным для русского эмигранта XX столетия образом. Родился в 1921 году в Ревеле, среднее образование получил в Париже, в кадетском корпусе, там же, во французской столице, окончил Свято-Сергиевский православный богословский институт и потом преподавал в нем церковную историю с 1945−го по1951−й. Священство принял в 1946−м. В 1951−м с женой и детьми переселился в Нью-Йорк, приняв приглашение Свято-Владимирской духовной семинарии, служил в юрисдикции Северо-Американской митрополии Русской православной церкви.
После кончины протопресвитера в 1983 году в столе его кабинета были найдены восемь исписанных от руки тетрадок — личный дневник. В издательство его отнесли родные и друзья о. Александра. И поступили, без сомнения, верно. Потому что получилась удивительная книга, не относящаяся к разряду религиозной литературы, но обращенная к обычному человеку, который хочет верить, который ищет себя самого и смысл своей собственной жизни.
Отец Александр — декан Свято-Владимирской семинарии, бессменный секретарь cовета епископов Американской митрополии, проповедник и богослов — выступает противником всякой религиозности, полагая, что у многих из нас нет четкого различия между понятиями «вера» и «религия». По его мнению, религия — это свод формальных определений и правил, которые жестко регламентируют жизнь верующего человека. Но это не вера. «Начало “ложной религии” — неумение радоваться, вернее, отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться», — пишет Шмеман.
Вера — это совершенно личностное проявление человека, его внутреннее устремление к Богу. Она обеспечивает живую связь с Христом. Грустные есть слова в Евангелии: «Когда придет Христос, найдет ли он веру на земле?» И дальше пауза, и предполагается, что нет, не найдет. Будет суперрелигиозное общество, сохранятся все проявления культа, но главной человеческой энергии — движения к Богу человеческой души — Христос не обнаружит…
Говорит о. Александр и о том, что именно религия распяла Христа. Официальная, формальная организация, призванная обеспечивать институт веры, распяла Бога — и цель своей же веры уничтожила собственными руками. Подобные парадоксы встречаются в любой человеческой организации, будь то правительство или полицейский департамент; таковы, видно, издержки организационной деятельности человека. Но то же самое — и в сфере религиозной, духовной. Всё чрезвычайно формализованное и живущее ради себя, ради этой своей организованности, постепенно превращается в альтернативу тому, чему было призвано служить, начинает с этим — главным — конкурировать и в конце концов уничтожает предмет своего предназначения.
Эти мысли о. Александра, я уверен, актуальны и важны для верующего человека, живущего в условиях современной цивилизации. Вот видите — Бог остается одним и тем же, он не меняется, а меняется мир, меняется человек, его восприятие окружающего мира, себя самого и Бога. Невозможно полностью перенести и исполнить то, что святые отцы в первом веке христианства разработали как святоотеческое учение, — но дух его уловить чрезвычайно важно и можно. Мне кажется, именно этим ценна книга. Некоторые формальные религиозные вещи оказываются не такими важными, их не нужно догматизировать, но есть многое, что обязательно нужно сохранить. Возможность спасения остается и в наше время, только немного меняются формы. Но уловить эту динамику и жить в ней удается очень немногим. Именно это больше всего беспокоило автора, это он и пытался прояснить для себя самого: «”Перемена атмосферы” в православии означает прежде всего способность взглянуть на себя со стороны, подлинное покаяние и обращение… В Православии — историческом — начисто отсутствует сам критерий самокритики… такое православие пронизано комплексом самоутверждения, гипертрофией какого-то внутреннего “триумфализма”… Трагизм православной истории видят всегда в торжестве внешнего зла: преследований, турецкого ига, измены интеллигенции, большевизма. Никогда — во “внутри”. И пока это так, по моему убеждению, никакое возрождение Православия невозможно».
Уже из этих слов понятно, отчего о. Александр так часто оказывался против не только в разговоре с атеистами (как верующий), но и в разговоре с официальной церковностью — как человек, понимающий, что сейчас нельзя разговаривать с миром так, как привычно устоявшимся и закосневшим религиозным институтам.
«Церковность», полагал Александр Шмеман, должна была бы освобождать, но в теперешней ее тональности она часто не освобождает, а порабощает и обедняет. Человек начинает интересоваться «старым» и «новым» стилем, епископскими склоками или же всяческой елейностью, а духовность воспринимать как необходимость читать скверные книги (ужасающие по своей бедности и риторике брошюрки о чудесах и чудотворных иконах, всякую сомнительную «поповщину») и все время болтать на религиозные темы. Вместо того чтобы учить его по-своему смотреть на мир, Церковь учит его смотреть на саму себя. Вместо качественно нового приятия своей личности и жизни он считает своим долгом натягивать на себя безличный, закопченный, постным маслом пропахший камзол условного «благочестия». Вместо того чтобы знать, что есть радость, свет, смысл, вечность, — становится раздражительным, узким, нетерпимым и очень часто просто злым. И уже даже не раскаивается в том — ибо всё, по его мнению, от «церковности».
Этому искажению христианской сути и старался противостоять о. Александр; и, полагаю, его голос тем более стоит расслышать в сильно изменившейся (в том числе для веры и Церкви) России «нулевых».

 

Борис Колымагин
Радости и разочарования отца Александра Шмемана

Газета «Культура» №4 (7514) 26 января — 1 февраля 2006 г.

В издательстве «Русский путь» вышли «Дневники» о. Александра Шмемана, легендарной фигуры русского зарубежья. Он вырос в «русском Париже» 30-х годов. Но по-настоящему его талант раскрылся в Америке, куда он вместе с семьей переехал в 1951 году. Здесь он писал свои книги, здесь преподавал и читал лекции, здесь на протяжении ряда лет выступал с ежедневными беседами на радио «Свобода». Жизнь его была расписана буквально по минутам, и дневник помогал священнику «не раствориться в суете». «Не столько желание все записать, а своего рода посещение самого себя, “визит”, хотя бы и короткий» — так высказался он о цели своих заметок.
В восьми тетрадках о. Александра запечатлелись его радости и разочарования, сомнения и надежды. И еще в них — рассказы о встречах: круг общения автора был чрезвычайно широк, в его записях встречаются имена Струве, Максимова, Бродского, Иваска, Войновича, Гинзбурга, Коржавина и т.д. И еще — мысли о прочитанных книгах, реакция на политические события.
И все-таки центральное место в его тетрадях занимают размышления о духовном пути и об иерархии ценностей. Сегодня не в меру ретивые сторонники светскости и прогресса при слове «духовность» готовы схватиться за пистолет. Интересно, что о. Александр предвидел подобную реакцию на православие и связывал ее не только с действием зла, но и с редукцией самого христианства. «Поразительно, как люди, интересующиеся духовной жизнью, не любят Христа и Евангелие», — записывает он в одном месте. И в другом: «Начало ложной религии — неумение радоваться, вернее — отказ от радости... Чувство вины, морализм не освобождают от мира и его соблазнов. Радость — основа свободы, в которой мы призваны стоять».
С именем о. Александра связано так называемое «литургическое возрождение», попытка вернуться к незамутненной политикой и клерикализмом вере. Из-за отказа священника следовать преданиям старцев некоторые современные ревнители не по разуму поставили на его работах печать «модернист и обновленец». Неслучайно в середине 90-х во дворе Екатеринбургской семинарии новые инквизиторы устроили костер из книг Александра Меня, Иоанна Мейендорфа и Александра Шмемана. Это пламя лишний раз подтвердило чудовищную слепоту фундаменталистов, но речь сейчас не о них.
О. Александр был вполне традиционным человеком. И отстаивал традиционное место религии в мире, сопротивлялся, как мог, ее превращению в комбинат ритуальных услуг, в ширпотреб: «Говорят: хорошо, что исчезла религия страха. Как будто это только психология, каприз, а не основное — основной опыт жизни, смотрящийся в смерть... Дешевка современного понимания религии как духовного ширпотреба... Убрали дьявола, потом ад, потом грех — и вот ничего не осталось, кроме этого ширпотреба: либо очевидного жульничества, либо расплывчатого гуманизма. Однако страха, даже религиозного страха, в мире гораздо больше, чем раньше, только это совсем не страх Божий».
Особая тема в дневнике — судьбы русской эмиграции, отдельных людей и всего сообщества в целом. Автор пишет об «эмигрантском мифе», о его иллюзорности и силе. О его способности хранить память и оставаться совершенно «непромокаемым» для реальности. Одна из иллюстраций действия мифа — полковой молебен семеновцев в Париже. Перед нами возникает «группа седеющих людей, уходящих в свете фонарей в промозглый парижский вечер из русского собора после вечной памяти “Державным шефам”». «Когда этот молебен перестанет устраиваться, что-то кончится, — замечает о. Александр. — Что именно? Не Семеновский полк, конечно, которого нет уже пятьдесят лет. Некая платоновская идея. Память о памяти, воспоминание о воспоминании».
Невозможно обойти молчанием литературный дар Шмемана. Его «Дневники» напоминают о французской традиции эпистолярного жанра. Даже труднопередаваемые оттенки мысли и чувства он умудряется выразить изящно и просто. Что же говорить о его зарисовках с натуры? Буквально двумя-тремя фразами он создает музыкальные, поэтические пейзажи или насыщенные внутренними коллизиями полотна. Вот, к примеру, как он рисует советскую церковную делегацию: «Сидел с о. Виталием Боровым, единственным с человеческим и даже страдальческим лицом. Остальные — какие-то благообразно окаменелые, одинаковые, на одно лицо, с тем же выражением, теми же улыбками».
По своим политическим взглядам о. Александр относился к консерваторам, «правым». В его записях нередко можно встретить эскапады вроде «теперь к власти пришла прежде всего демагогия, вся гнилая, плоская социалистическая мифология», или «можно подумать, что весь мир только и занят что защитой human right террористов — в Германии, в Ирландии, в Италии. И вот, по Розанову, “мерзавцы разрывают мир”». В то же время правизна Шмемана была достаточно условной, никакие крайности он не принимал. В этом, к слову, были его кардинальные расхождения с Солженицыным. Высоко ценя творчество автора «Архипелага ГУЛАГ», о. Александр настороженно относился к идеологии писателя, которая была ему «несозвучна».
Он умер от рака 13 декабря 1983 года, а последняя запись в дневнике датируется 1 июня. О. Александр знал о диагнозе и готовился к уходу...
И в заключение еще одна цитата, из последней проповеди Шмемана, сказанной в День благодарения: «Всякий, кто способен благодарить, достоин спасения и вечной радости... Благодарим Тебя, Господи, за посланные нам страдания, ибо они очищают нас от самости и напоминают нам об “едином на потребу”, о Твоем вечном Царствии. Благодарим Тебя, Господи, что Ты дал нам эту страну, где мы можем свободно служить Тебе. Благодарим Тебя, Господи, за наши семьи: за мужей, жен, особенно за детей, которые учат нас, как славить имя Твое святое в радости, движении и святой возне...»