«Начало "ложной религии" — неумение радоваться, вернее — отказ от радости».

отец Александр Шмеман

 

У отца Александра такое совмещение слов, мне кажется, вызвало бы либо смех, либо написание в дневнике короткой заметки вроде:

«20 июля 2010.  Опять такая чепуха.  Прочитал недавно о какой-то конференции, посвященной моему богословию радости!   Чего только эти искатели каких-то богословских систем не придумают!  Есть радость, вот и все.  А выжимать из себя абсолютно непонятные и никому не нужные системы, просто нет слов….»  И т.д.

Дальше я сам читаю в повестке об этом семинаре:  «Тем нужнее непредвзято и творчески осмыслить предложенную о. Александром Шмеманом богословскую апологию радости применительно ко вневременному призванию Церкви и особенностям ее исторического пути». 

Я не знаю, пытался ли кто нибудь творчески осмыслить богословие радости у св. Серафима Саровского или у кого иного из святых.  Но могу сказать только одно: отец Александр с большой подозрительностью смотрел на все так называемые богословские системы. Если я не ошибаюсь, его критика отца Сергея Булгакова сводилась именно к тому, что Булгаков пытался изложить свои мысли как богослов немецкой школы.

Так что здесь я даже не стану искать каких-то богословских систем, ни даже пытаться создать или искать какой-то системы в мыслях о. Александра. Во-первых, я не богослов и не философ, а во-вторых, вряд ли можно систематизировать его понимание феномена радости отдельно от самой личности и образа этого «Апостола радости».

На этом семинаре уже выступали и еще будут выступать люди намного образованнее меня.  Я сам хотел бы с вами поделиться своими собственными воспоминаниями о моем учителе.

Меня Господь удостоил быть учеником двух удивительных людей. Первый, у которого я учился в воскресной школе, чьи беседы я регулярно посещал, — мой духовный отец, Апостол любви, владыка Антоний Сурожский. А вторым, на лекциях которого в семинарии я три года присутствовал, был Апостол радости, отец Александр Шмеман.

На последнем курсе в университете в Англии я решил, что хочу продолжить свое учение в духовной школе или академии. Живя в Англии, но часто посещая Францию, мне казалось естественнее всего поступить в  Сергиевское подворье.  Я знал о многих великих богословах, преподававших на подворье, Париж недалеко от Лондона, и у меня там было много друзей. Я был в детских лагерях, ездил на съезды РСХД, где я слышал впервые отца Александра. Я посоветовался с людьми, мнение которых я уважал, и почти все, как, например, Димитрий Оболенский, один из моих профессоров в университете, и Николай Зернов, сказали, чтобы я серьезно подумал поступить во Владимирскую семинарию в Нью-Йорке. Старый преподавательский состав на подворье начал вымирать, а все самые блестящие молодые силы переехали в Америку.  Владыка Антоний меня благословил поехать в Америку, и у меня было чувство, что в его решении немалую роль сыграла его неприязнь к подворью, не столько по богословским причинам, сколько по юрисдикционным.

Я написал отцу Александру, и он охотно меня пригласил приехать учиться.

Итак, в сентябре 1964 года я отправился в Новый Мир. И можно сказать, что открыл Америку! Может быть, в молодости мы легче все воспринимаем, и только с возрастом понимаем какое удивительное это было учреждение. В первый же вечер меня пригласили ужинать в семье о Иоанна Мейендорфа, на следующий день познакомился с отцом Александром. Начались занятия и жизнь в семинарии. Регулярные службы, лекции, занятия. Прекрасная тем же летом построенная новая библиотека, (я даже сам помогал складывать полки). И какие преподаватели! Кроме отца Александра (Введение в церковную историю, литургическое богословие, пастырское богословие и нравственное богословие), отец Иоанн Мейендорф, (Церковная история, сравнительное богословие, патрология), Сергей Сергеевич Верховской (догматическое богословие), и два преподавателя  с которыми меня связывала удивительная семейная история.  Александр Александрович Боголепов и Николай Сергеевич Арсеньев.  Ведь в 1918ом году, мой дед, С.Л.Франк их пригласил быть доцентами в новооткрывшемся саратовском университете. Боголепов преподавал Каноническое право, а Николай Арсеньев Новый Завет.  Были, конечно, и другие преподаватели и другие предметы.

О каждом можно что то рассказать, но из всех этих выдающихся людей, ярче всех и удивительнее всех был отец Александр.  Надо не забывать, что это было удивительное время, шестидесятые годы.  Он сам был в самом разгаре своих сил, ему было 45 лет.  Его энергия была потрясающая. Он был священником, и регулярно служил и проповедывал и исповедывал.  Он управлял семинарией, читал доклады и лекции по всей Америке, писал свои блестящие книги,  участвовал на безконечных конференциях и семинарах, читал курсы в Колумбийском университете, еженедельно выступал по радио Свобода.  И к этому можно еще прибавить что он успевал следить за событиями в мире, читал газеты и огромное количество книг, страшно любил литературу, особенно французкую и русскую, знал наизусть массу стихотворений, и успевал отдыхать на любимой даче в Канаде, где каждый год перечитывал Анну Каренину,  воспитывать своих детей и играть с любимой овчаркой Пушкой: «Пушка, ты дура, иди сюда!»   Она часто сидела у него в кабинете в семинарии.

Рассказывал, как к нему в кабинет иногда заходил Николай Сергеевич Арсеньев, который мог часами наизусть читать ему Данте в оригинале. 

И этот человек читал нам курсы. На нашем курсе было человек двадцать, и самого разного происхождения. Глубоко верующие карпаторосские мальчики, которые уже прошли четыре года семинарии, и теперь поступили в академию. Новые недавно перешедшие в православие американцы, окончившие университет. Два копта из Эфиопии, один индус, и еще два вроде меня, из русской эмиграции.  Не легко словами передать как это было.  У меня сохранились тетради в которых я старался, не успевая, записывать что он говорил. Теперь иногда трудно эти записи рассшифровать.  Он читал лекции, но я не помню, чтобы у него были записки. О.Александр был замечательным оратором. Он выступал с такой энергией, с таким увлечением и убеждением, что каждое слово горело, врезалось в наше недостойное внимание.  И стыдно мне теперь вспоминать, что как наверно все студенты, иногда после утомительного дня, в нагретой аудитории я начал дремать — а тут о Александр открывает нам тайны вечной жизни.  Я нашел где то гвоздь, и держал его в руке, чтобы сжимая его мне было бы от боли трудно заснуть.

И вот, не помню точно, но чуть ли на первой лекции курса введения в историю Церкви, он говорит о радости, которым начинается и оканчивается христианское Благовестие. «Не бойтесь; я возвещаю вам великую радость» (Лк. 2:10) — с этого ангельского приветствия начинается Евангелие. «Они поклонились Ему и возвратились в Иерусалим с великой радостью» (Лк. 24:52) — так Евангелие оканчивается. 

И эта радость проходила красной нитью через все, что о Александр говорил, учил, делал.

Это был мой первый урок.  А второй, это был храм. О Александр и храм неотделимы.  Представить себе о Александра вне храма невозможно.  Он не служил каждый день – назначались по порядку дежурные священники — но по воскресным дням и на праздники он служил, если не был в отъезде.  Каждая его служба была праздником.  Тишина, сосредоточенность, ясность во всем. 

«Благословено Царство…»   и храм превращался в Церковь, экклесию, где времянное и вечное, земное и небесное, человеческое и Божественное становились едиными, где уже наступил восьмой день, где уже преодолены и смерть и грех.  Все о чем писал, учил, проповедывал о Александр было бы в каком то смысле лишь теорией, мыслью, богословием, без богослужения, где в евхаристии, таинствах все претворялось в реальность радостного познания  Царства Божия.

Требуется не просто литургическое благочестие. Наоборот, литургическое благочестие — один из самых больших врагов Литургии. Литургию не следует объяснять как эстетическое переживание или терапевтическое упражнение. Единственное ее предназначение — являть нам Царство Божие.

Описывать его службу не легко, тут не было никакой эмоциональности, пафоса, но строгость и собранность.  Собственных слов у меня не хватит, но я хочу прочитать стихотворение его любимого Осипа Мандельштама:

Вот дароносица, как солнце золотое,
Повисла в воздухе – великолепный миг,
Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:
Взять в руки целый мир, как яблоко простое.

Богослужения торжественный зенит,
Свет в круглой храмине под куполом в июле,
Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули
О луговине той, где время не бежит.

И евхаристия, как вечный полдень, длится –
Все причащаются, играют и поют,
И на виду у всех божественный сосуд
Неисчерпаемым веселием струится.

В этом как бы сказано все. Службы велись в строго традиционном порядке, никаких нововведений, никакой экспериментации или отсебятины, за исключением того, что евхаристический канон читался во всеуслышание.

А в великие праздники, во время великого поста, на страстной, на пасху, пятидесятницу службы были неописуемой красоты и торжественны. И всегда радость, радость преизбытечествующая!

Перечитывая свои записи лекций о «Пастырском богословии», которые он читал на третьем курсе, где он говорит о тех качествах которые необходимы для будущего священника, чуть ли на первое место он ставит любовь к храму, богослужению.  И мы сами знаем из его записей, как он сам любил храм.

Понедельник, 2 мая 1977

Несколько мгновений в почти пустой церкви за вечерней, лучи солнца на стене, радость и полнота.

 

Суббота, 28 мая 1977

После службы уборка, приготовление церкви к Пятидесятнице. Радость, всегдашняя радость от этого. "Предста Царица одесную Тебя, в ризу позлащенну одеяна и преукрашена..." Как, каким "богословием" передать и выразить эту радость?

Мне хорошо помниться один Светлый понедельник. Студенты и преподаватели до самой Пасхи обязаны были присутствовать на всх службах, а уже в первый день все разъезжались по домам на отпуск.  А мне было далеко ехать, так что остался.  И вот прихожу в часовню, и почти никого, одни только русские. О. Александр «Ой, как хорошо, можно наконец все по церковно славянски, какая радость».

А теперь несколько слов о той "ложной религии" ,  в заглавии моего выступления.   Если первое, что о. Александр открыл для нас было Христианство как радостная весть, то второе было что Христианство не религия.  Древних Христиан гнали, потому что они были атеисты, не верили в богов.  Христос преодолел все стереотипы понятий о религии. Христианство не религия, а откровение реальности Бога.  Религия была нужна в падшем мире, в языческом мире. Для о Александра, особенно если вчитываться в его дневники, то трагедия земной церкви состояла именно в том, что ее всегда тянуло обратно в  религию, в культ, и к потери радости откровения.

Воскресенье, 9 мая 1982

Какой это душный, безрадостный мир - Церковь, сведенная к "церковности" и клерикализму.

И еще одну цитату:

Церковь устроилась в мире, обложила золотом и серебром кресты, митры, саккосы, больше того - стала "бытом", но - и в этом весь парадокс - неустанно призывая "не любить мира, ни того, что в мире", так сказать, игнорируя любовь Самого Бога к миру ("так возлюбил Бог мир..."). Ибо ключ к этому распознанию - я буду повторять это до моего смертного часа - в эсхатологической сущности христианства, и это значит, как раз, в распознании здесь и сейчас - "посреди нас" - грядущего Царства в радости о Христе, воснесшемся на небо и "никакоже отлучающагося, а пребывающаго неизменно...", а в ней и через нее "тайнообразующего" преображение мира и твари.

Я последний раз видел о. Александра, когда он приехал в Англию на наш Сурожский епархиальный съезд в 1982 году.  Он уже был болен.  У меня сохранилась фотография его вместе с Митрополитом Антонием.  Апостол Радости с Апостолом Любви.