Вся истина без слов: радость встречи и общения с А.И.Солженицыным в Дневниках прот. Александра Шмемана

 

Встреча с Александром Солженицыным стала, без сомнения, одной из важнейших встреч последних лет жизни отца Шмемана, он сам даже называет ее «самой значительной»[1] в своей жизни. Таковой можно назвать её, в том числе, если судить по «Дневникам» и по тому, сколько раз появляется в них имя Солженицына. Никакое другое, даже имена жены и детей, не называется в них так часто: с первого упоминания 19 февраля 1973 года до последнего 29 апреля 1982 года имя писателя встречается в более чем 130 дневниковых записях более 200 раз. Также важной можно называть её с точки зрения её содержания и значения: как я постараюсь показать, встреча с Солженицыным стала для отца Александра поводом вновь утвердить и углубить сам смысл его жизни и его веры, поводом вновь пережить и углубить через этот отдельный случай основополагающее событие в истории человека, то есть тот факт, что человек есть, по сути, общение с другим человеком: в то время как современный дуализм бытия и мысли начинает с декартовского «cogito ergo sum», здесь в неожиданном «es ergo sum» мы имеем новое открытие и признание единства жизни и мысли, превосходящее всякое разделение.

Неслучайно имя Солженицына впервые появляется на страницах «Дневников» под знаком этого единства, поскольку его фигура выдвигается на первый план в противовес абстракции мира эмиграции. Последний, — говорит отец Александр, — совершенно одержим стремлением всегда утверждать собственную абстрактную и особую точку зрения, «говорить своё, без оборота на кого бы то ни было, без расчёта»[2], и из-за этого трудно потом найти с ним «внутреннее общение»[3], а с Солженицыным все по-другому: «Мне дорог Солженицын, — говорит отец Александр, — когда думаю о нём, делается как-то светло и тепло»[4]. Эти отличительные черты встречи с Солженицыным подчёркиваются при втором упоминании его имени, сразу после первого, 9 марта 1973 года: снова звучит негативное суждение об эмиграции, которая истощает себя в непрестанном и изнуряющем ведении разговоров и заменяет жизнь собственными мыслями и собственными абстракциями, в то время как жизнь «не условие для действия и для мысли, не их безразличный фон, а то, в сущности, ради чего и стоит действовать и мыслить»[5]. Точно так же, — продолжает отец Александр, — общение «не в разговорах, обсуждениях. Чем глубже общение и радость от него, тем меньше зависит оно от слов». Не знаю, думал ли отец Александр, давая такое определение, о словах Солженицына, что настоящий человек смотрит на вещи таким образом, что в этом взгляде проявляется «вся истина, без слов», но сходство, конечно, поражает. Впрочем, упор на радости, рождающейся из встречи и общения и превосходства жизни и реальности над разговорами и абстракциями, — это тема, проходящая через все «Дневники» отца Александра.

В первую очередь, Солженицын постоянно представляется в них как «удивительный, грандиозный»[6] человек, «потрясающий»[7] феномен, «бомба»[8], о которой нельзя судить в обычных, старых категориях национализма, мессианства, славянофильства и, в любом случае, в категориях узко политических, но это «что-то новое, требующее для того, чтобы быть понятым и услышанным, отказа от этого привычного "редукционизма"»[9]; таким образом, Солженицын — это пророк, но в то же время он абсолютный реалист и всё, что он говорит, «в миллион раз более реалистично, чем всё, о чем болтают политики и эксперты»[10]. Эти его качества, которые так настойчиво подчёркиваются, есть плод подлинной «внутренней широты — ума, сердца, подхода к жизни»[11], духовной широты, такой великой, что она не может не вызвать «удивление, радость и благодарность»[12], самую настоящую «освобождающую радость»[13]. И радость, которую рождает эта встреча, до такой степени всё объемлет и освобождает, что возможно, как подчёркивает Шмеман с самых первых страниц «Дневников», в чём-то быть в большей степени согласным с другими авторами (здесь вспоминается случай Сахарова), но это никак не повлияет на окончательное суждение. Можно также допустить, — продолжает отец Александр (это замечание нужно будет иметь в виду, когда расхождение с Солженицыным станет более серьезным), — что идеи и возражения его противников — «умеренные, обоснованные, разумные. Но сердцем и интуицией, — заканчивает он, — /я/ на стороне Солженицына»[14].

Сердце, о котором говорит отец Александр, не категория чувства, но, согласно классической традиции Отцов Церкви, оно есть способность, благодаря которой человек может высказывать наиболее полное суждение, позволяющее учитывать одновременно потребности мысли и потребности жизни, избегая всякой абстракции, так что после первой личной встречи с Солженицыным в Швейцарии, вернувшись домой в Соединенные Штаты, отец Александр, сравнивая эту встречу со средой, в которой он жил, и с тем, что он обычно делал каждый день, скажет: «Всё как всегда. Там — в Цюрихе — сплошной огонь (но какой!). Тут — привычная болтовня о Христе и преображении мира»[15].

Эта тема тоже постоянно всплывает в «Дневниках» Шмемана: противоречие желания жизни во Христе и сведения религиозного опыта к абстрактному теоретическому разговору или веренице моральных внушений; отец Александр всегда решительно не терпел профессионалов в делах духовности и церковности: «"Духовность", "церковность" — какие это двусмысленные и потому опасные понятия. Удивительное дело, но почти все те, кого я знал как искателей "духовности", были всегда узкими, нетерпимыми и скучными, безрадостными людьми, при этом всех всегда обвинявшими в "недуховности". И всегда в центре их были они сами, не Христос, не Евангелие и не Бог. В их присутствии не расцветаешь, а, наоборот, как-то духовно "ежишься". Гордыня и эгоцентризм, самодовольство и узость — но зачем тогда эта пресловутая "духовность"? А эти специалисты по "церковности"!.. Какой это маленький и душный мир»[16]. И в противоположность этим сложным, узким, туманным и парализующим домыслам — простота, энергия, улыбка и, опять же, радость, рождающаяся из «незабываемой»[17] встречи с огнем, солнцем и триумфом жизни и реальности.

Радость, пробуждённая встречей с Солженицыным, зависит, следовательно, именно от этой потребности в жизни и реальности, которые не допустили бы подмены рассуждениями о жизни и реальности, потребности, отсылающей к радикальной потребности во встрече с живым Богом, несводимым к болтовне о Боге; радость, о которой он так настойчиво твердит, - это не просто проявление чувств на страницах личного дневника, но совершенно разумная радость (Христос, Бог живой, есть «свет разума»), которая становится суждением, в том числе, в многочисленных статьях, предшествующих и сопутствующих дневниковым записям. Нужно заметить в этой связи, что с самой первой статьи, посвящённой Солженицыну, в №98 «Вестника» за 1970 год, отец Александр подчёркивает, что чтение Солженицына — радость, а «радость всегда хочется разделить с другими»[18]. И к этой концепции он потом сразу же вернётся и разовьёт её во второй статье «Зрячая любовь» (опубликованной через год также в одном из номеров «Вестника»), в которой говорится, что чтение «Августа 1914» было не просто радостью, а «праздником»[19], который наполняет нас не только радостью и «счастьем»[20], а чем-то, что больше радости и счастья — настоящим «ликованием»[21].

Один из самых первых комментариев в «Дневниках» кратко описывает свойства этой радости, рождающейся из открытия реальности, которая, чем больше требует сообщить её другим, тем меньше нуждается в словах: « по мере приближения к "реальности" все меньше нужно слов. В вечности же уже только: "Свят, свят, свят…" Только слова хвалы и благодарения, моление, белизна полноты и радости. Поэтому и слова только те подлинны и нужны, которые не о реальности ("обсуждение"), а сами — реальность: ее символ, присутствие, явление, таинство. Слово Божие. Молитва. Искусство. Когда-то таким словом было и богословие: не только слова о Боге, но божественные слова — "явление"»[22].

Радость, хвала, благодарение — эти слова часто встречаются на страницах «Дневников», где говорится о встрече с Солженицыным. В самом деле, радость не только требует её передать, но пробуждает неудержимую потребность в благодарении. В этой связи не может не поразить нас тот факт, что отец Александр 30 ноября 1974 года, подводя итог 28 лет своего священства, скажет: «Все это было двадцать восемь лет тому назад! И остается от этого одно огромное чувство благодарности за все полученное в жизни, за все это ничем не заслуженное счастье, столько счастья!»[23], и не может не поразить нас ещё больше, что в одном из своих интервью радио «Свобода», посвящённом «Молитве» Солженицына, отец Александр, назвав эту молитву «удивительной» так это объяснит: «удивительный — от слова «диво», «дивиться», обозначающего некую таинственную и самую глубокую функцию человека: его способность в радости и благодарности, в хвале и удивлении узнавать отблеск лучей Божиих в мире и в себе самом. Все творчество Солженицына – из этой функции, из этого удивления»[24].

То, как отец Александр говорит о встрече с Солженицыным, то, как он говорит о красоте и исключительности этой встречи, напоминает о красоте и исключительности встречи, из которой рождается вера, как решающем моменте человеческой жизни, напоминает и отсылает к этой встрече, которая является образцом всего, что в жизни имеет наибольшую ценность. В обоих случаях происходит встреча с исключительной, удивительной и одновременно привлекательной реальностью, неожиданным образом соответствующей ожиданиям человеческого сердца: это привлекательная встреча с истиной, с красотой, которая поистине есть сияние истины, которая есть вместе и чудо, и чудесное.

Встреча с Солженицыным, если сравнить, сопоставить её с радикальностью встречи с Христом должна каким-то образом считаться с этой радикальностью, немедленно судится ею, и дружба, которая из этого рождается, призвана к абсолютной верности истине, по примеру того, что происходит в дружбе с Христом, который как раз это абсолютная истина воплощенная. Как уточняет тот же Шмеман, именно это уважение и эта любовь к истине стали причиной его протеста против Солженицына, когда последний занял позицию, которую отец Александр не посчитал для себя возможным разделить.

Первые сомнения, вообще-то, возникают довольно рано, в период с сентября по ноябрь 1974, сначала они едва заметны, затем все больше укрепляются[25], вплоть до обвинения в «большевизме наизнанку»[26] и еще более жесткого обвинения — в нелюбви к Церкви или, по крайней мере, любви к ней меньшей, чем к России: «Его сокровище — Россия и только Россия, мое — Церковь»[27].

Здесь у нас нет времени, чтобы углубляться в причины полемики, в которой противопоставлены великий писатель и великий теолог. Впрочем, мы и не ставили перед собой такую цель, и кроме того, чтобы понять, как разрешилась эта их тяжба, нам кажется, интереснее будет продолжать подробное исследование характерных свойств их встречи. Прежде всего, здесь стоит подчеркнуть, что, невзирая на суровость упрёков и глубину расхождений, а также несмотря на определённое чувство чуждости, дружба, возникшая между ними и которая окрепла во время тёплых и очень глубоких[28] личных встреч, никогда не прекращалась[29], более того, как мы уже сказали, именно во имя этой дружбы и её окончательного укоренения в истине и любви Христа отец Александр решил, что не может молчать, страдая и видя, как друг отдаляется от него[30], не соглашаясь, чтобы то, что стало причиной его величия, было омрачено идеологическими страстями, даже считая собственное молчание сплошным предательством[31]. И еще необходимо подчеркнуть, что именно благодаря другой дружбе, связывавшей как Шмемана, так и Солженицына с Никитой Струве, оставался открытым путь для продолжения диалога, более того, именно сам отец Александр постоянно спрашивал совета у Струве[32], и последний предложил ему выход из порочного круга, в который могла замкнуться чисто интеллектуальная полемика. Советы Струве напоминали, прежде всего, о невозможности разделить Солженицына писателя и Солженицына человека и мыслителя, а также о необходимости принимать во внимание, к какой конечной точке стремился Солженицын[33].

Невозможность разделить писателя и человека (это была одна из первых интуиций[34] отца Александра) станет, в самом деле, одним из центральных пунктов последней большой статьи Шмемана в защиту Солженицына против нападок его многочисленных клеветников, статьи, написать которую Шмеман решился с трудом, учитывая его постоянное нежелание вмешаться в полемику противоположных лагерей, но, в конечном счете, решение вмешаться и оставить в сторону даже все мотивы расхождения с Солженицыным, было продиктовано именно рассуждением, проистекавшим из подсказки Струве: принимать во внимание окончательное направление, в котором двигались два противоположных лагеря. Здесь Шмеман, не отказываясь от мотивов собственного несогласия с Солженицыным, выступает в его защиту, поскольку противная сторона «не выносит истины. И не выносит её, потому что считает себя носительницей "истины" в каждый отдельный момент, в любой ситуации», а писатель, напротив, со всеми его недостатками, имел крепкое сознание, что жизнь невозможно свести к собственным меркам.

Центром, к которому стремился писатель, с самого начала была, в самом деле, несводимость человека к любой мере, бесконечность человеческого сердца, этого неумалимого элемента, делающего всякое человеческое существо чудом, которое должно было бы пробуждать удивление и энтузиазм[35], если бы мы только были ещё способны слышать биение собственного сердца[36] и того, что определяет его как непрестанно «удивительную» бесконечность: «Что такое молитва? Это память о Боге, это ощущение Его присутствия. Это радость от этого присутствия. Всегда, всюду, во всем»[37].

В заключение стоит заметить, что именно центральность сознания присутствия Христа позволяет Шмеману уловить истину и, в конечном счёте, разумность многих утверждений Солженицына, на первый взгляд спорных или ставших объектом «умеренных, обоснованных, разумных» упреков, как мы уже слышали. В частности, я имею в виду великопостное письмо Солженицына Патриарху.

Стараясь указать причины позиции, занимаемой Солженицыным, Шмеман выходит за привычные рамки разделения двух противостоящих лагерей: с одной стороны те, кто оправдывает любую форму компромисса, чтобы спасти Церковь, а с другой — те, кто помнит, что конечно, не люди спасут Церковь своими силами, поскольку, скорее, это она должна спасать людей. Такое противопоставление, — уточняет Шмеман, — ложно, и Солженицын показывает это, когда даёт нам понять, что Церковь существует не «для верующих и удовлетворения их религиозных потребностей»[38] и что «верующие являются верующими только потому, что они верны Христу, и для того, чтобы быть Его свидетелями»[39]. Старое противоречие врагов и приверженцев компромисса, таким образом, преодолевается через новое сознание, что речь не о том, нужно ли спасать Церковь или спасться ею, но признать, что мы уже спасены Христом и Его присутствием, и мы удостоились этого спасения, чтобы быть Ему верными в свидетельстве и миссии, так что главная проблема христианина не в том, принять или не принимать компромисс ради блага верующих, но быть верным Христу. Речь не о том, ошибаться и грешить или же никогда не ошибаться и не грешить, но о том, чтобы на Его вопрос: «Любишь ли ты Меня больше, нежели они?», ответить: «Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя» и на основании этой верности и этой любви судить обо всём остальном мерой, которая очевидно шире всех человеческих мер: в большей степени подлинной, не требующей слов. Как говорил отец Александр, «с Богом можно всё "оправдать", во Христе — то, что не умрёт, не оживет»[40], всегда можно тянуть Бога на свою сторону, но если тянуть Христа на свою сторону, потом придётся идти вместе с Ним на крест.

 

---

[1] D 98.

[2] D 11.

[3] D 11.

[4] D 11.

[5] D 15.

[6] D 82.

[7] D 60.

[8] Это выражение постоянно повторяется, в частности, в связи с публикацией «Архипелага ГУЛАГ».

[9] D 81.

[10] D 82.

[11] D 60.

[12] D 60.

[13] D 85.

[14] D 89.

[15] D 103.

[16] D 73.

[17] D 104.

[18] SS 770.

[19] SS 772.

[20] SS 780.

[21] SS 773.

[22] D 22.

[23] D 132.

[24] RS 432.

[25] Ср. D 127.

[26] D 153.

[27] D 183.

[28] Ср. D#.

[29] Ср. D 174, 181 и 438.

[30] Ср. D 153.

[31] SS 798.

[32] Ср. D 127, 137, 138, и т.д.

[33] D 137.

[34] SS 794.

[35] SS 795.

[36] SS 794

[37] D22.

[38] SS 792.

[39] SS 792.

[40] D 193.