Главная  Книга и общество  Наши авторы  Другие авторы

Павел Проценко Командировка длиною в жизнь

Опубликовано в газете «Православное книжное обозрение» №1, 2007 г.

О старце Павле Груздеве за последний год вышло несколько книг, что говорит о его популярности среди православных читателей. Этот увесистый том[1] состоит из «документов к биографии», воспоминаний о нем, устных рассказов батюшки о себе самом, записанных на магнитофон, а также его записных книжек. Страницы текста пересыпаны огромным числом фотографий самого героя книги, его родных и его почитателей.

Вид у старца был неказистый, странный, как и его поведение, как его диалектная речь: «Волосы распущенные, босиком, шаровары». Будущий подвижник происходил из рода весьма простецкого. Родился в деревеньке Мологского уезда Ярославской губернии. Из раннего детства Павел запомнил, как его маму и бабушку (а вместе с ними и его, еще несмышленыша) волостной старшина за неуплату налогов посадил в холодную (1915 г.). Еще помнил он рассказ отца о местном юродивом Лешке Клюкине, молившемся так, что луч света от него шел к небу. Пяти или шести лет отдан на послушание в Мологский монастырь. После закрытия монастыря работал в трудовой артели, в которую преобразовалась монашеская община в революционное время. В 1929 переезжает в Новгород, вкалывает там на судостроительной верфи, а в местном монастыре принимает постриг в рясофор. После разгона и этого монастыря возвращается на родину и в Тутаеве поет на клиросе местной церкви. В мае 1941 арестован по 58-й статье вместе с рядом близких по духу церковных друзей. Вся эта группа, по версии следствия, входила в «антисоветскую церковно-монархическую организацию “истинно-православная церковь”», якобы возглавлявшуюся легендарным аскетом-архиепископом Варлаамом (Ряшенцевым; 1878—1942). Арестованный вместе с Груздевым его наставник иеромонах Николай (Воропанов) был расстрелян, а Павел Александрович получил шесть лет лагерей. В «Обвинительном заключении» значится, что он признал себя виновным. Хотя, к сожалению, это никак не расшифровывается издателями книги, однако верится, что данная злобная следственная формула не означает реального падения арестанта, являясь клеветой на него.

На протяжении 500 страниц почти четыре десятка лиц, знавших старца, всячески стараются рассказать о его прекрасных нравственных, духовных и просто человеческих качествах. Удивительны его простота, проницательность, нестяжательность и нищелюбие, смелость и кротость, работоспособность и замечательно мягкий юмор. Поучительно знакомиться с умными рассуждениями его друзей о причинах его дарований, как и с тонкими их богословскими построениями, цель которых — оправдать его мнимые недостатки. (Старец часто выражался нелицеприятно, а то и с острой приправой матерка, часто «чудил» и откровенно юродствовал.) Но за их описаниями и пояснениями облик о.Павла не проясняется и очевидным делается только острое чувство неотмирности, сопровождающее всякое проявление дел старца в жизни и памяти окружавших. Впрочем, один его московский почитатель точно сказал: старец был все время глубоко одиноким.

И вот еще одна характерная особенность книги. Все множество мемуаристов, представленных на страницах тома, познакомились с батюшкой во второй половине 1970-х годов (лишь один знал его с 1956 года), а то и вовсе в перестройку, то есть в наши дни. Для них он был музейным экспонатом или же, в лучшем случае, ангелом во плоти (что часто почти одно и тоже). Он прибыл из другого времени, где жизнь шла в измерениях, трудно представимых для современного сознания, где говорили на другом русском языке, где русская земля была иной и небо над землей было насыщено не радиосигналами, а излучениями сердец людей совсем другого покроя, чем мы. И все те люди, его собратья по вере и деланию, погибли в узах и в муках за Христа. Груздев уцелел случайно, потеряв за колючей проволокой зубы и здоровье. Более того, он также умер там, в Вятском концлагере, на лесоповале. Умер для смерти, для нравственной грязи, для мира. В родной город Тутаев (Романов-Борисоглебск) он прибыл с неба, из расстрелянной несломленной Церкви, из бытия неизреченной глубины — в провинциальную распадающуюся, атеизмом клейменную ЭсЭсЭсЭрию. На этой земле уже никого не было вокруг из его наставников, из его учителей и братьев по духу. Все вокруг не говорили, а скорее «ботали» на каком-то диком полублатном наречии, все не жили, а мучались. Никто там о своих мучениях не мог ни сказать правды, ни излить тяготу душевную — посадят, упрячут в психушку. В такой стране Павел Александрович Груздев (1910 или 1911 г. р. — 1996) стал священником, монахом, священнослужил, юродствовал, ругался и чудил, пытаясь разбудить замороченный край, опоганенную безбожием землю.

Чтобы понять его необычное служение, нужно точно осознать, что его личность родилась в советском концлагере, на безвестной Голгофе. Истребительный (а не исправительный, как значилось в официальных титрах) концлагерь перепахал его душу, насытил муками, убил и оживил. Вопреки замыслу палачей и вождей. Там из полуграмотного рабоче-крестьянского мужичка, церковника-полудурка (каким его власти признали еще в 1930-е годы) родился просветитель народа. Уж какой есть, без семинарского образования, с полутора классами церковно-приходской школы за плечами, но настоящий просветитель.

На вопрос одного священника, откуда у него такие благодатные дары, сам о. Павел пояснил: «А я ни при чем, это лагеря». А в другой раз, на схожий вопрос уточнил: «Это все лагеря, если б не лагеря, я был бы просто ничто!» Все, чему благоговейно поражались в нем множество его почитателей на свободе, брало начало на кругах его лагерных страданий. Его чудная привычка ходить зимой босиком также восходила к лагерному событию. Он объяснял, что на лагерной командировке в лесу, во время перекура он постоянно молился. Однажды его за это привязали к березе и оставили так стоять босым на снегу. «Вот с тех пор у меня ноги и не зябнут».

Как ни удивительно, но на страницах этой во многом замечательной книги, посвященной одному из бывших советских узников и исповедников, украсивших своей судьбой церковное предание, почти нет примет замученной страны, страшной эпохи. Вот только разве что промелькнет скороговоркой: «Время было непростое… время господства над Церковью уполномоченных. И если не было каких-то кровавых и тяжких гонений, то во всяком случае были довольно сильные и постоянные притеснения». Да и те только «со стороны местных властей». А речь-то идет о начале 1980-х, когда в лагерях томились не только нецерковные правдолюбцы, но и православные христиане, когда в горах на Кавказе с помощью вертолетов вылавливали ушедших от мира монахов.

Конечно, для о. Павла Груздева и тогда время невыносимых страданий не миновало, не кануло в прошлое, а продолжалось и ежемгновенно преодолевалось вышним милосердием. Но милосердие это нисходило в поток земной истории по молитвам таких, как он, исповедников, по делам их. Для архимандрита Павла всякая власть была от Бога, но судил он о ней по тому, давала ли та жить трудовому народу или топила его в крови. Лучшим же днем в своей жизни он считал тот день в вятском концлагере, когда ему удалось накормить своим пайковым хлебом умиравшую украинскую девушку. 

Уже в оформлении книги видна забота издателей о том, чтобы благоговейную память о священнике донести до читателей в достойном внешнем обрамлении. Этой заботой также продиктовано и решение включить в том его неотредактированные дневниковые записи. Как известно, впрочем, не все благие наши намерения ведут в рай. Тем более, когда касаются предметов высоких. Кажется, все делаем как должно, а на выходе получаем результат неожиданный. Особенно часто нас подводят наилучшие намерения, не подкрепленные кропотливым трудом и профессионализмом. Думаю, что неожиданный для издателей эффект получается, когда попадается, например, такой документ, как «Допрос ставленнику». Это вопросы и ответы, на которые отвечает кандидат в получении священного сана. Итак, в марте 1958-го Груздев П. А. показал, что родился в 1911 году, в семье рабочего, препятствий к священнослужению не имеет, а затем читаем буквально следующее: «Женат первым браком на девице целибат». И никаких объяснений! Понимай, как знаешь.

Но затем, погружаясь в раздел воспоминаний и, особенно, в запись устных рассказов о. Павла, ловишь себя на том, что и в этой несуразности, возникшей от недосмотра составителей, есть какая-то закономерность и правда. Когда литература заводит речь о подвижниках и страстотерпцах, часто между предметом разговора и рассказчиком возникает диссонанс, разрыв в восприятии, как бы пелена глухоты покрывает порой страницы книги. Но глухота эта поучительна и в каком-то смысле неизбежна; увидеть ее, изучить со стороны полезно внимательному читателю. Как необходимо всегда помнить о своей дебелости и мертвенности, о том, что к высокому смыслу, струящемуся за внешней видимостью, подступить можно лишь со смирением и трезвением.

Архимандрит Павел пришел в нашу грешную эпоху, получившую название эпохи «после-смерти-Сталина», из того невероятного мира, мира серьезных, искренних людей и непоказных дел, где левая рука не знала, что делает правая. Свое посланничество в ней он не забывал ни на секунду (хотя окружавшие его этого могли не видеть). Так что когда в 1993 году, уже больным и престарелым, он встретился с главой российской Церкви, то кратко отрапортовал ему: «Ваше Святейшество, перед вами дряхлый старик, 11 лет был на Соловках в командировке за православную веру». Собственно о командировке «за православную веру» длиной во всю долгую жизнь старца и рассказывается в книге, выпущенной «Отчим домом». Только не все там читается буквально, а, как и положено в книгах про блаженных, надо читать и между строк, и над ними. В воздухе родины, который раскрывает свои тайны при чтении этого удивительного тома.