СОДЕРЖАНИЕ

Е.Б.Коркина. Введение

1919

К Марине. Друг
Моя мечта. Друг
Сон («Мне снился сон. Будто я с няней…»)
Сон («Мне снился сон. Будто едет коляска…»)
Сон («Мне снился сон, будто Надя, Ирина и я…»)
Солнце
Про последнее солнце мира
Про то, чего нет на свете
Про мир
Сон с 8-го на 9 марта 1919 г.
Видение трех странников
Странное утро
Хранитель
То, что я думаю
Мой дом
Мой отец («У меня отец был старик…»)
Ангел-воин
Мученики
Перед Благовещеньем
В церкви
Музыка
Три любимых вещи на свете
Моя мать
Как он Вас разлюбил
Мой отец («Мой отец очень храбр…»)
Мое раннее детство
Ледоход
Как я хотела бы встретить Пасху
Вечер
Небо
Пасхальная ночь
Пугачев
Объяснение
Моя родная Индия
Как я одна перешла через улицу
1 мая 1919 года
Подвиг
Флейта Рая
Круг детства
Подсвечник
Облака
Все мои недостатки
Дождь
Наш дом
Воробьевы горы (Духов день)
Из жизни в Крылатском
<«Я иногда хочу уйти от вас…»>
Наша прогулка
Прогулка с червем
Русалочка
<«Если бы сейчас явилась волшебница…»>
Отчего идет снег
Случай в столовой
Поэт из сказки (Два случая)
Кинематограф
Мое вчерашнее поведение
Шелковая колдунья
Воспоминания о вокзалах   
К маме
Воспоминания о Сереже
Сон («Мне снился сон, что к Марине пришли гости…»)
В деревне
Диктант
Письмо («Марина! Это будет моя любимая тетрадь…»)
Дом Соллогуба
Детский сад
День моего семилетия
Канун и день Великого п<раздника>
Письмо («Марина! Существую ли я?..»)
Верблюд   
Ирина
Я и Марина
Куда нас завела луна
День Марининого рождения
Мамина комната
Письмо («Марина! Помните мое слово…»)
Письмо («Милая Марина! Начинаю писать…»)
«День Товарища Врага!»
Письмо («Марина! Подняв и вымыв половник…»)
Письмо («Марина — моя мать…»)
Письмо Марине
Письмо («Милая Марина! Вы сейчас спокойно спите…»)
Сон («Марина, мне сегодня снился сон про Казанову…»)
Письмо («Милый мой, Вечно любимый Лев!..»)
После приюта, госпиталя и болезни
      <«Едем. — Марина…»>
      <«Сидим все на диване в гостиной…»>
      <«Лидия Константиновна привела нас в спальню…»>
      <«Школа!»>
Ирина в приюте
Продолжение о приюте
Продолжение про приют

1920

<«Марина! Безнадежное желание…»>
Раз не нравится, не читайте
Тишайший
Принцесса Брамбилла
Вечер Блока
 Сон про смерть   
<«Лебедь и ворон»> («1. Лебедь улетел…»)
<«Марина! Выслушайте всю правду…»>
Сон («Будто все это происходит в очень старое время…»)
Письмо («Восторг оттого, что угнала Робинзона Крузо…»)
Юбилей Бальмонта
Отъезд Бальмонтов
<«Я не смею быть такою гадиной…»>
Моя жизнь
<«Пустырь, обожженный крапивой…»>
<«Бабушка! Ты сама понурая…»>
Письмо («Вы говорили. Не надо раскаяния…»)
<«Нет никого…»>   
Мое поведение в июле 1920 г. в Москве
Цыгане
Письмо («Простите меня за то, что я разгневала Вас…»)
<«Вечер, холод…»>
Лиса
Лев
Сказка. Звериная Вавилонская башня
Письмо к Рождеству
     1. («С добрым утром или вечером…»)
     2. («Рождество через две недели с половиной…»)
     3. («Милая Марина!..»)
     4. («Я увезу Вас в страну апельсинов…»)

1921

<«Милая моя Мариночка!..»>
Е.Л. Ланн
Визит в Метрополь
<Письмо Б.А. Бессарабову> («Милый Борюшка! дурак!..»)
<Письмо Е.Л. Ланну> («Милый Ланн!..»)
Сумасшедший
Визит к запертому
Золотое сердце Эренбурга
Лавка писателей   
Дом кн. С.М. Волконского
     1. («“Аля! Ты, значит, иди туда…”»)
     2. («Звоню. Мне открывает та же дама…»)
     3. («Идем. 11 часов вечера…»)
     4. («Мы сегодня получили 4 хлеба…»)
     5. Визит с вербой
1<-й> визит его к нам
2-й визит его к нам
Наш визит на Пасху
Его визит с пасхальными подарками
День его имянин. 5 мая
Его приход с Цейлоном   
Еще приход
Последний вечер с Волконским
Утро и трапеза С<ергея> М<ихайловича>
Письмо
     <1> («Дорогая моя Марина! Через несколько дней…»)
     2 («Марина! Пишите мне в деревню письма…»)
     <3> («Дорогой лев! Я завтра уезжаю…»)
     <4> («Дорогая Марина! Настал день уезда…»)
Моя жизнь в деревне
     («Мы выходим из поезда…»)
     Утро и следующий день
     Купанье, прогулка за ягодами
     Поход смотреть лошадь   
     Мои поучения
     Портной   
     Троицын день
     Духов день
     Деревенский вечер, или вечер на деревне
     Пряничный домик (пьеса)
     Мой отъезд
Комиссар и поэт
     1. Поэт   
     2. Комиссар
     3. («День за днем проходили…»)
     4. («Рисует он не особенно хорошо…»)
     5. («Он говорил “петухив”…»)
     6. («Да! Еще немного…»)
     7. («Борис всегда говорил…»)
     8. («Помню, как Марина, Э<милий> Л<ьвович> и я…»)
     9. Отъезд
Прощание

Примечания
     Условные сокращения

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

«Аля — Ариадна Эфрон — родилась 5-го сентября 1912 г., в половину шестого утра, под звон колоколов». Так записала в дневнике ее двадцатилетняя мать, Марина Цветаева. В короткой записи заключены счастливые обстоятельства появления на свет этой девочки — ранним утром, в златоглавой колокольной Москве, в предпоследний год мирного времени прежней России.

Прибавим к этому, что она родилась у молодых, красивых родителей, которые к ее рождению купили девятикомнатный особняк в Замоскворечье. И что в год ее рождения в Москве, на Волхонке состоялось торжественное открытие Музея изящных искусств имени императора Александра III — событие, увенчавшее труд всей жизни ее деда, Ивана Владимировича Цветаева.

Она получила редкое имя, выделившее ее из всех. Имя — выбор ее матери, ее печать.

«Я назвала ее Ариадной, вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит имена простые (“Ну, Катя, ну, Маша, — это я понимаю! А зачем Ариадна?”), друзьям, которые находят, что это “салонно”. <…> Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью.
— Ариадна. — Ведь это ответственно.
— Именно потому».

Высокой меры и ответственности, заложенных в ее имя, Цветаева неизменно ждала (и требовала) от дочери впоследствии.

Со дня появления на свет Аля стала центром жизни матери, спустя годы Цветаева упомянет о своем «раннем и страстном материнстве», отстранившем от нее заботу о литературной судьбе. После первого дневника зимы 1912–1913 гг. Цветаева заводит большую тетрадь «Записи о моей дочери. II», куда записывает гадания по книгам о ее судьбе, ее первые слова (даже слоги), самостоятельно произнесенные, и сколько у нее уже зубов, и что говорят окружающие о ее внешности, и свои стихи, ей посвященные, — и так весь 1913-й и весь 1914-й г. И в дальнейших записных книжках 1915–1916 гг. записи об Але — ее реплики, первые стихи, рассказы — занимают добрую половину. Ее раннее детство записано матерью буквально по дням.

А в январе 1919 г. Цветаева подарила шестилетней дочери первую тетрадку для собственноручных записей. Ближайшей целью такого подарка было приучить дочь к правильному письму и одновременно к дисциплине. Обязательным заданием она назначила две страницы ежедневного собственноручного письма.   Эта первая тетрадка — маленькая записная книжечка с узкими страницами, — задавая урок на таких именно страничках, она считала его вполне посильным. Тем не менее в этой книжечке много записей рукой Цветаевой со слов Али — по-видимому, «сверхурочно» та писать отказывалась.

Отдаленная же цель Цветаевой помещалась гораздо выше. В предисловие к своему сборнику 1913 г. «Из двух книг» она включила следующее обращение: «Все мы пройдем. Через пятьдесят лет все мы будем в земле. Будут новые лица под вечным небом. И мне хочется крикнуть всем еще живым:
Пишите, пишите больше! Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох! <…>
Не презирайте “внешнего”! Цвет ваших глаз так же важен, как их выражение; обивка дивана — не менее слов, на нем сказанных. Записывайте точнее! Нет ничего не важного! Говорите о своей комнате: высока она, или низка, и сколько в ней окон, и какие на них занавески, и есть ли ковер, и какие на нем цветы?
Цвет ваших глаз и вашего абажура, разрезательный нож и узор на обоях, драгоценный камень на любимом кольце, всё это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души».

Незаписанная жизнь исчезает бесследно, нельзя обрекать любимое пучине небытия, а для этого необходим  лично твой ежедневный труд — вот что хотела Цветаева внушить дочери, вот почему педантически настаивала на ежедневных записях как исполнении долга. Записи, составившие настоящую книгу, делятся по своему характеру на две почти равные части. Первую образуют записи 1919 г. — все они о матери или для нее (об этом свидетельствуют реплики, обращенные к ней во время писания).

Начальные записи этой части фантастичны или экстатичны. В центре мира — мать, Марина, солнце, без которого никакой жизни нет и быть не может.

Направляющая рука Цветаевой чувствуется в записях 1919 г. повсеместно. Мы угадываем задачи ежедневных уроков и — страница за страницей — видим, как в ребенке воспитываются и внимание к окружающей обстановке («Наш дом», «Мамина комната»), и навыки организованного изложения своих впечатлений («1 мая 1919 года», «Принцесса  Брамбилла»), и начала самоанализа («Все мои недостатки»). Не забывает Цветаева и о ближайшей цели. Читая записи Али, исправляет ошибки, объясняет правила, приводит примеры и требует «работы над ошибками». В одной из тетрадей встречается и «диктант», есть множество «изложений» — пересказов прочитанных Алей книг, среди которых «Огненный ангел» В.Я.Брюсова, «Русалочка» Г.-Х.Андерсена, «Лихтенштейн» В.Гауфа и др.

Навыки правописания приобретаются буквально на глазах: если в ранних записях встречаются слова, записанные на слух, неправильный порядок слов и т.п., то уже в семь и восемь лет Аля пишет вполне грамотно и литературно-изысканно.

Этими записями и стихами дочери Цветаева гордилась, читала их во многих московских домах, что породило устную молву об Але, весьма лестную. «Необыкновенная девочка!» — приветствует восьмилетнюю Алю Михаил Осоргин в «Лавке писателей».

Но в чем же была эта необыкновенность?

История знает примеры сверхранней детской одаренности в музыке — Моцарт самый яркий из них и самый известный, в рисовании — Надя Рушева, Коля Дмитриев (напомню читателю книгу о нем Л.Кассиля «Ранний восход»). Ранняя духовная одаренность известна нам из историй жизни некоторых святых (Елизавета Венгерская, Тереза из Лизьё). Характер одаренности маленькой Али, думается, не в собственном призвании, то есть не в самоволении изнутри натуры, а в способности к восприятию внешнего влияния, в естественной пластичности следования ему. Если в первоначальных записях Али нам видится отражение мыслей и чувств Цветаевой периода ее романтических пьес и театрализованных стихо-творных циклов, то в записях 1921 г. нас поражает естественность в следовании иронии Цветаевой, ее насмешливости при взгляде на ситуацию, человека или себя («Лиса», «Визит к запертому»). Это, безусловно, и одаренность, и необыкновенность. Но источник их вовне. Не стоит забывать о том, что поэтический мир Цветаевой повседневно формировал детское сознание. И этапы этого формирования запечатлели записи Али.

Как «бытописатель» Аля, по завету приведенного выше обращения Цветаевой 1913 г., очень подробна и тщательна. Потому в ее записях воссоздается живая жизнь послереволюционной Москвы, катастрофическое время слома эпох, увиденное детскими глазами. Такого не найти ни в каких мемуарах.
И первой это поняла сама Цветаева.

Детские записи Али могли бы выйти отдельной книгой в начале 1920-х гг., и только кризис русского книгоиздательского дела в Берлине помешал Цветаевой осуществить задуманное. <...>

РЕЦЕНЗИИ

В январе 1919 года Марина Цветаева подарила своей шестилетней дочери Але первую тетрадку — чтобы девочка приучалась к правильному письму. Так было положено начало запискам маленькой Ариадны Эфрон, ставшим и историческим памятником эпохи, увиденной детскими глазами. Эмиграция, возвращение, арест, гибель родителей, долгие годы несвободы. Но пока до всего этого далеко. Пока — несмотря на голод, на Гражданскую войну, на тяжелый быт — детство. «Марина — моя мать. Ей двадцать семь лет. Она похожа на колдунью. Иногда ходит в шелковой шали. Шаль шелковая и очень к ней идет. Она странная (и шаль, и Марина). Шаль напоминает сад садовника Карла XI», — не поверишь, что это писала девочка, которой всего семь лет. Книга выпущена в рамках Издательских программ Правительства Москвы.


Виктор Леонидов
Милая Марина!
Детские дневники дочери Цветаевой Ариадны Эфрон


«Были мы — помни об этом / в будущем, верно, лихом! / я — твоим первым поэтом; /ты — моим лучшим стихом». Так когда-то писала Марина Цветаева своей дочери Ариадне. Але, как ее называли.

Считается, что природа отдыхает на детях гениев, но уж к Ариадне Сергеевне Эфрон, цветаевской дочери, это отнести явно невозможно. Художница, блистательный литератор, переводчица, женщина фантастического мужества, сумевшая выдержать годы лагерей и ссылок, она последние годы жизни отдала наследию матери. По капле, сквозь чугун шлюзов советской цензуры, публиковала стихи и прозу Цветаевой. В марте 1973-го случилось чудо и в журнале «Звезда» вышли воспоминания Ариадны Эфрон о матери. Номер нельзя было достать ни за какие деньги, многие были поражены поразительно четким и ясным слогом. Чувствовалось влияние Цветаевой — Ариадна Сергеевна писала более чем конкретно в каждой фразе.

Их отношения послужили основой бесчисленного количества книг, статей и исследований, как самого высокого уровня, так и разного рода псевдонаучных и «околофрейдистских» лирических размышлений о загадке вечного конфликта родителей и детей. Пульсирующие цветаевские строки, посвященные дочери, разбросанные по стихам и письмам, обжигают до сих пор. Но и произведения самой Ариадны Эфрон также поражают масштабами таланта этой удивительной женщины. Многие пишут о несостоявшемся таланте, о том, сколько бы она могла сделать, если бы не «красное колесо» судьбы, раздавившее лагерями и ссылками лучшие годы ее жизни, если б не верность служению матери, которой она отдала все оставшиеся годы свободы.

И сегодня у нас появилась возможность очень многое понять как в становлении дара Ариадны Сергеевны, так и в жизни самой Цветаевой. Только что вышла подготовленная Еленой Коркиной по материалам Российского архива литературы и искусства «Книга детства: Дневники Ариадны Эфрон: 1919–1921». Не знакомого со сложнейшим миром семьи Марины Цветаевой эта книга наверняка более чем удивит.

«Милая Марина! Начинаю писать после сильного порыва кашля. Рядом со мной лежит трехцветный иностранный флаг. Тихо. Шумит уныло водопровод, тихо однообразно качается Ирина, зажмурив глаза. Пришел внезапно старьевщик, и опять начинается безнадежное: «Старье берем». Слышится отдаленный бой в барабаны. Представляю себе Вас, идущую из далекой столовой звонкими шагами. О! Я вспоминаю Казанову».
 
Это письмо, которое пишет своей матери семилетняя девочка. Причем мать живет с ней в одном доме. И написано оно в октябре 1919-го, в холодной Москве, где часто бывало просто нечего есть… Еще была жива сестра Ира, умершая от голода и не дожившая до трех лет. Марина Ивановна ломала мебель и топила ненасытную «буржуйку». С Ариадной они появлялись всюду: в лавке писателей, на литературных вечерах, в театральных студиях. «Две эти поэтические души, мать и дочь, более похожие на двух сестер, являли из себя трогательное видение полной отрешенности от действительности и вольной жизни среди грез — при таких условиях, при которых другие только стонут, болеют и умирают… В голодные дни Марина, если у ней было шесть картофелин, приносила три мне», — писал Константин Бальмонт, вспоминая, как они приходили к нему в Николопесковский переулок возле Арбата.

В январе 1919 года Марина подарила дочери тетрадку с обязательным условием: каждый день записывать свои впечатления. И та писала. Иногда сама Цветаева что-то дописывала в дневник дочери. Впечатление эти наблюдения ребенка производят ошеломляющее:

«О мои восемь лет! Дождливый день, уныло и однообразно стучит дождь. Я знаю. Я жалею все происходящее. Жалею последний день Старого года, жалею последний день своих старых, истрепанных шесть, семь, восемь лет. О мои старые преданные восемь лет! Завтра скажу: «Где Вы, где восемь лет?» Завтра скажу: «Где не изменившаяся верность целого года?»

Вундеркинд, сказали бы сегодня. Откуда такое море чувств и анализ собственных мыслей? Конечно, от Марины Ивановны, подвергавшей всю жизнь беспощадному суду каждый свой день, каждую строку. Она рассказывает о людях, к которым они ходили, о Бальмонте, Волконском, Сологубе, о Москве эпохи Гражданской, о доме на Борисоглебском, бывшем для нее бездонным сказочным миром. О маме, которую называла исключительно Мариной. И все время как-то, трудно даже подобрать слова, не по-детски обращается к ней:

«Спасибо Вам за то, что Вы позволяете писать прозу. Слава Богу, что Вы можете меня любить…
Мне ничего не нужно. Мне нужна лишь та страна, в которой Вы меня полюбите! Может быть, та минута никогда не настанет, может быть, она уже началась? Я живу лишь для того, чтобы видеть Вашу любовь. Но разве я ее достойна? Я достойна лишь тогда, когда Вы меня любите».

Такое было взрослое детство. Уверен, любого, кто интересуется жизнью и творчеством Цветаевой, одной из самых гениальных женщин, когда-либо рождавшихся на нашей земле, поразят эти детские записи той, которой предстояло также стать одним из символов своего страшного времени, – Ариадны Сергеевны Эфрон.





Евгения Коробкова
Жизнь глазами семилетней девочки. Изданы дневники Ариадны Эфрон
 
Такая книга подготовлена сотрудниками Дома-музея Марины Цветаевой. На обложке солидного зеленого тома — худенькая, короткостриженая девочка с невероятно большими «венецианскими» глазами.

Это Аля, Ариадна Эфрон, дочь Марины Цветаевой, автор зеленого тома, названного «Книга детства».

«Это Алины записи, сны, отзывы о книгах, о людях — точная и полная жизнь души шестилетнего ребенка», — писала Марина Цветаева в одном из писем своему знакомому.

Сотрудник музея Елена Коркина собрала в один том дневниковые записи, которые делала Ариадна, когда ей было семь, восемь и девять лет.

— По словам всех, кто знал маленькую Алю, она была необыкновенным ребенком, — говорит составитель книги Елена Коркина. — В пятилетнем возрасте сочиняла стихи, записывала в дневнике свои впечатления о матери, отце, о людях, приходивших в родительский дом.

Марина Цветаева общалась с маленькой дочерью на равных, гордилась ею, восхищалась ее умом и талантами и даже включила Алины стихи в свой поэтический сборник.
(Кстати, стихи маленькой Али вы тоже можете почитать, если запишетесь на экскурсию в Дом-музей Цветаевой.) Марина Ивановна воспитывала свою дочь как гения. Но, к сожалению, жизнь чудо-ребенка сложилась неудачно.

В сталинские времена ее, молодую девушку, арестовали только за то, что она была дочерью своих родителей.

Она могла бы стать блестящей ученой, писательницей и поэтом: не так давно журнал «Знамя» опубликовал великолепные стихотворения Ариадны Эфрон, написанные ею в лагере. Однако вернувшись из лагеря, всю свою жизнь она посвятила тому, что собирала, систематизировала и сохраняла архив матери, поэтессы Марины Цветаевой. Аля любила мать безмерно.

«На самом деле во всей своей жизни, с тех пор, что я помню себя, у меня была только одна любовь — она, — пишет Аля своей тетке Анастасии. — Пусть были затмения, отступления, собственная глупость и молодость — ни отца, ни брата, ни мужа я так не любила, а детей у меня не было и не будет».

В лагере Ариадна работала мотористкой, делала зубной порошок, собирала летом в тайге грибы и клеила корочки из стружки. Однажды, после того как Аля отказалась работать осведомителем (то есть стукачом) в лагере, ее отправили на лесоповал — на тяжелую и беспощадную работу, которая раньше времени сводила в гроб и здоровых мужчин. Но Аля выжила.

Будучи уже взрослым человеком, она не раз признавалась, что выжить на тяжелых работах ей помогла мать. Марина Цветаева трагически погибла, когда Аля была в заключении, но Аля всегда ощущала ее присутствие рядом.

— Я решила жить во что бы то ни стало. Моя жизнь настолько связана с ее жизнью, что я обязана жить для того, чтобы не умерло, не пропало бесповоротно то о ней, что я ношу в себе, — говорила Аля.



Интервью с Еленой Коркиной

<...>
— Я помню, как ждала, когда архив Цветаевой наконец будет открыт и доступен. Мне казалось, издательства должны выстраиваться в очередь.

— Издательство «Эллис Лак», где в конце 1990-х вышла серия «Марина Цветаева. Неизданное», нашла Эсфирь Красовская, директор Дома-музея Цветаевой. В новом тысячелетии издательство искала уже Татьяна Горяева, ставшая тогда директором РГАЛИ. Она договорилась с «Вагриусом», где издали переписку Цветаевой с Гронским, переписку с Пастернаком и два тома дневников Георгия Эфрона. Оставалось издать Алины дневники. Но роман с «Вагриусом» кончился, вскоре кончилось и само издательство. К идее книги музей снова вернулся, когда на горизонте обозначилось столетие Ариадны Эфрон.

— И снова пришлось искать издательство?

— Его порекомендовали друзья. Но по разным причинам книга попала только в план 2013 года, точно к юбилею не получилось. Я утешалась тем, что 13-й год тоже подходит, потому что Цветаева, когда они уезжали из России, Але в метрику записала год рождения 1913-й — видимо, чтобы билеты на поезд дешевле обошлись. Так Ариадна Эфрон и прожила всю жизнь с этим 1913 годом, и только когда пенсию надо было оформлять, решила: ну нет, еще один год жизни советской власти не подарю. И взяла в Московском историческом архиве свое свидетельство о крещении в 1912 году. Оно сохранилось — в отличие от свидетельства о крещении самой Цветаевой.

Но трудность с этой книжкой обозначилась для меня гораздо раньше. Она никак у меня не выстраивалась. Записи Ариадны Сергеевны очень разнородные. Детское — то, что до отъезда из России в 1922 году, — Цветаева сохранила, там нет лакун, все в хронологическом порядке. Потом, в Чехии, лет до 14, пока Цветаева имела на дочь влияние, Аля еще писала более-менее регулярно. Но уже явно из-под палки. Родился Мур — появилась тетрадка «Записи о моем брате», но в ней несколько листочков всего заполнено. Есть очень интересные фрагменты лета 1928 года — про студию Шухаева, про литературный вечер Цветаевой — и собственные Алины стихи о кино. Она в это время очень увлекалась кино, как раз шли «Нибелунги», она их смотрела несколько раз подряд. А дальше — ничего. Либо не сохранилось, либо она не писала уже, а только рисовала. Потом, немного после ее приезда в СССР в 1937 году, — описание улиц, впечатлений, бесед с домработницей соседей в Мерзляковском: Алю, только прибывшую из Парижа, она покорила своей речью (помню с ее слов: «Вот хозява — и снабзди их, и еще лебезди перед ними — а они вся нядовольны»). Совсем немного записей в Туруханске, в ссылке, — а за ними московские и тарусские. Есть еще поздние записи о Туруханском крае, она ездила туда через 10 лет после возвращения из ссылки. Меня поражает, что именно в то место, которое ее, в общем-то, сломило — после первого срока она была еще полна сил, добил ее именно второй, — и в поездке она записывала свои впечатления. Так вот, я не могла понять, как это организовать — с таким разбросом по времени, такое отрывочное, без конца, без начала. И когда музей захотел эту книжку, решила ограничиться детскими записями, сделанными в этом доме: Борисоглебский переулок, 1919—1921 годы.

— Все, что написано Алей в дошкольном детстве?

— Не все. Как печатать детские записи с 6 до 8 лет от первого до последнего знака? Что-то повторяется, где-то она откровенно скучает, пишет глупости какие-то — уа-уа-уа-уа. Мне показалось, что академический подход тут неуместен, нужен отбор. И я этот отбор сделала, отметив, что выбрала и что нет, — в разделе «Примечания» описаны все тетради Ариадны Эфрон и отмечены фрагменты из них, которые в книгу вошли. Все разобрано. Если у кого-то все ее записи органично сложатся в книгу — подготовить и издать оставшееся будет уже нетрудно.

— А вообще детские дневники — частое явление в русском литературном архиве?

— По-моему, это явление уникальное. Мне, по крайней мере, больше не встречалось такого. Если и есть какие-то дневники детские, то скорее с 10—12 лет — но не с шести.

— Не всех мама сажает за дневник с шести.

— В том-то и дело. За пианино многих сажают, а вот чтоб писать... Надо сказать, когда в шесть лет человеку дают тетрадку и наказ писать по две странички в день и смотрят, чтобы урок был исполнен, — из этого кое-что получается.

— А как сама Ариадна Эфрон относилась к своим детским записям?

— Когда в конце жизни она писала воспоминания о матери и давалось ей это писание очень тяжело, она говорила: «Открываю детские тетради и сравниваю с ними то, что сейчас пишу, — и просто волосы дыбом. Теперь я так не могу».
<...>
Читать интервью полностью



Анна Скавитина, детский аналитик, член Международной ассоциации аналитической психологии (IAAP).
Детство — не самое беззаботное время

«Когда я читала дневник дочки Марины Цветаевой, чувства были противоречивы. От желания разрыдаться, жалея ребенка, до ярости от бессилия, невозможности изменить ход жизни и истории. Эти жалость и ярость спрятаны и за стеной депрессии гениального поэта и безалаберной Алиной матери. Книга — уникальный документ эпохи, пронзительный до боли текст, написанный собственноручно ребенком. Единственная в таком роде, актуальная для всех родителей, желающих проникнуть в души своих маленьких детей. Для того, чтобы наконец поверить, насколько дети точно и глубоко могут воспринимать жизнь. Ваши дети.

Аля начала писать свой дневник в 6 лет. Чувствительная девочка с рано развитым системным мышлением описывает свои сны, переживания, образы и размышления. Нет, не сама Аля решила записывать то, что происходит с ней. Это идея Марины — так называет свою маму Аля. Ежедневные две страницы детским почерком для развития или для того, чтобы сохранить, отразить в детских тетрадках как в зеркале жизнь Марины. Марина — юная мать, увлеченная собой, своим внутренним миром, своими идеями и пытающаяся справиться творчеством со своей депрессией. Она одна с ребенком, отец Али, ее муж, ушел в добровольческий фронт. Марине не до Али. Аля пытается достучаться до матери, получить ее любовь. «Моя мать странная. Моя Мать совсем не похожа на мать. Если у матери появляется ребенок, то Матери восхищаются всеми его движениями. А моя Мать почти не любит маленьких детей. Она пишет Стихи. Она терпелива, терпит всегда до крайности. Она совсем не хочет жить так, как живет». Але всего шесть. И у нее, кроме Марины, никого рядом нет. А Марина играет с властью и чувствами: «Возьми червяка, или ты не любишь меня». Аля в ужасе берет, но думает, что она уже почти решилась сказать: «Не люблю тебя, Марина». Почти, но не решается. Мама Марина трагически, божественно великая в глазах ребенка. Эта книга описывает и трагический этап в жизни матери и дочерей. Тяжелый 1919 год, когда Марина отдает Алю и младшую, двух с половиной лет, Ирину в Кунцевский приют. Марина, которой трудно справляться и со своей жизнью, пытается спасти дочек от голода и отрекается от них, называя себя тетей. Детей в приют при живой матери не брали. Психоаналитик Андре Грин описал концепцию «мертвой матери» внутри женщины, находящейся в своем тяжелом депрессивном мире, и безуспешные попытки ребенка пробудить мать от вечного сна. Вот и Аля не смогла. Эти детские тетрадки, которые так дороги были Марине, вероятно, являлись для нее свидетельством, что всегда есть человек, который любит ее, что бы она ни совершила. В них юная дочь превращалась в Маринину мать. Но книга не только про Алю и Марину. Она про нас всех. Недавно я нашла свои тетрадки, которые писала 10-летней. Мир тогда был совсем другим. Но ясность детского восприятия происходящего и грусть, которая сопровождала меня тогда, еще раз подтвердила, что детство — не самое беззаботное время».