• Иллюстрации
• Выдержки из сопроводительных статей
• Рецензии
  
• Об авторе
• Ссылки
  

В оформлении книги использованы иллюстрации А.Л.Флитман:

Анастасия Чайковская
О Марине Георгадзе

Это четвертая книга Марины Георгадзе  и вторая посмертная. Предыдущая («Я взошла на горы Сан-Бруно…») вышла в 2007-м в  США, где  Марина прожила все последние годы. На «здешний» период приходится только первое ее творческое десятилетие — с шестнадцати до двадцати шести. И, конечно, это не  основная доля ее наследия, но весьма значительная. Одна из главных задач сборника — дать по возможности развернутое представление не только о творчестве Марины вообще, но и о раннем, наименее известном периоде в особенности. Из всего, что было тогда написано, только очень небольшая часть увидела свет впоследствии  — то, что оказалось под рукой, некоторые вещи даже отрывочно (их Марина восстанавливала по памяти), а о многих стихах и рассказах вовсе забыла, хотя никогда от них не отрекалась. Кое-что появилось в прекрасно составленном  американском сборнике, но многого в Америке просто не оказалось.

Почему так вышло?  Я не знаю другого человека, сделавшего так мало шагов навстречу собственному успеху. Пропагандой своего творчества она не занималась никогда и ни в какой форме, даже шуточной, даже самой ненавязчивой. Хотя те, кто с ее творчеством был все-таки близко знаком, — и здесь, и особенно в  эмиграции  — не раз называли ее и первоклассным поэтом, и талантливым прозаиком. Но сама Марина, всегда очень много писавшая,  к своим  уже законченным, готовым вещам относилась как-то странно. Она переставала о них заботиться, как дикий зверь о повзрослевшем потомстве, вскармливая и вылизывая только новорожденных. И не оттого, что теряла к ним интерес. И не от заниженной самооценки. Она твердо верила, что все настоящее само пробьет себе дорогу, прорастет, как трава, даже сквозь асфальт, а если нет — значит, никакое оно не настоящее, нечего с ним и возиться.

Что ж, по большому счету она оказалась права. То, что она успела сделать за свою недолгую жизнь, время не только не растворило — скорее, наоборот.
      
 
Александр Сумеркин
Вольный дух

О дорогих недавно от нас ушедших людях говорить всегда нелегко – невозможно охватить масштаб утраты. В случае с Мариной Александровной Георгадзе задача особенно трудна, ибо была она человеком неординарным на самых разных уровнях, и любые тривиальности по ее адресу стали бы оскорбительными. Поэтому я заранее прошу прощения за несоразмерность моих слов и объекта разговора.
Мы познакомились с Мариной осенью 1993 года в кабинете у Юрия Даниловича Кашкарова, в те годы — редактора «Нового журнала», к которому я по старой дружбе периодически захаживал. Юрий встретился с Мариной за год до того, на московской презентации «Нового журнала», ставшей значительным событием московской и общероссийской литературной жизни. Об их встрече Марина рассказала в воспоминаниях о Кашкарове, в свое время напечатанных в «Новом журнале». Как мы с нею выяснили пару лет спустя, первая встреча не произвела на нас неизгладимого впечатления. Она была очень привлекательна, в свои 27 лет выглядела на неполные 20, говорила с заметным грузинским акцентом и проявляла максимальную сдержанность, предоставив нам с Юрием обсуждать наши дела. Не помню, тогда же или некоторое время спустя я неделикатно задал ей вопрос, который впоследствии слышал от многих людей: связана ли она с Георгадзе – советским высокопоставленным чиновником, которого в песне обессмертил Владимир Высоцкий («…И подпись: Ворошилов, Георгадзе»). В ответ я услышал негодующее: «Нет! Наш род гораздо древнее!» Я со своим разночинским происхождением почувствовал себя устыженным и больше в генеалогию не лез.
<...>
Между тем, жизнь текла своим чередом, я ( с разным успехом) знакомил Марину со своими друзьями, с которыми она не всегда находила общий язык, но когда находила, это было, как мне кажется, очень интересно для обеих сторон, и пытался помочь ей найти какую-нибудь переводческую или журналистскую работу. После того, как была закончена работа над сборником «Портфель», мы с Мариной подумали, что настало время выпустить ее книгу. К этому времени это можно было сделать только за свой счет. Марина была категорически против того, чтобы платить за издание собственной книги (во-первых, потому, что у нее не было денег и на более насущные нужды, а во-вторых — и, может быть, в главных — потому что, по ее ощущению, это была чистейшая суетность: она верила, что если написанное ею чего-то стоит, найдутся люди, которые позаботятся об издании книги. Тем временем мы потихоньку работали с ней над составлением книги, ибо в любом случае надо было вначале четко знать размеры книги, а потом уже искать издателя. В 1996 году в Нью-Йорке на гастролях была моя старая добрая подруга, пианистка Елизавета (в кругу друзей — просто Лиза) Леонская. Я познакомил ее с Мариной, и к моей великой радости, они оценили друг друга — отчасти потому, что смогли немного поговорить по-грузински (Лиза родилась и выросла в Тбилиси), отчасти потому, что еще совсем не зная друг друга, почувствовали душевную близость — и действительно, в своем пианизме Леонская стремится к той же суровой честности и свободе от всяческой мишуры, нынче захватившей мир музыкального исполнительства, что и Марина в своих стихах. И когда я Лизе рассказал, что у Марины готова книга, но нет средств на издание, Лиза немедленно выдала нужную сумму. Так при практическом содействии Ларисы Шенкер и ее издательства «Слово/Word» свет увидела первая Маринина книга «Маршрут», в которую вошли проза, стихи и переводы.
Тогда казавшиеся очень тяжелыми испытания начались весной 2001 года, когда меня (буквально) подкосил эндоартрит — тромб в артерии, операции на обеих ногах и практическая прикованность к постели на неопределенный срок. Когда через пару дней после того, как меня едва живого выписали из больницы домой, поутру пришла медсестра, чтобы сменить мне повязку, в соответствии с обычаями самого передового в мире американского здравоохранения, она сказала: «Алекс, Ваш хирург хочет, чтобы в будущем Вы делали себе перевязку сами» (это при том, что я не мог не то что перевязать себе голени, но и просто дотянуться до колен было выше моих сил). Я пытался хило возражать, но находившаяся при этом Марина сказала: «Хорошо, я возьму это на себя.» На долгие месяцы Марина взяла на себя обязанности сиделки, медсестры и просто родной сестры: она перевязывала мне раны, покупала продукты, убирала квартиру, оставалась у меня ночевать на полу, на утлом матрасе, относила переводы или рукописи, а позже выгуливала меня, сначала с «ходунком», а потом с палочкой, — словом, стала моим «вторым Я». Мы поневоле проводили много времени вместе и много беседовали. В это время я осознал, как важна для нее вера — по ее словам, ее с детства тянуло к религии, но московские церкви всегда ее немного отпугивали своим имперским богатством, и впервые она почувствовала себя в церкви естественно в Тбилиси. Начисто лишенный дара веры, я обычно при каждом упоминании о церкви с попугайской надежностью заводил свою антирелигиозную пропаганду в стиле Остапа Бендера («Религия — дурман народа»). Марина немного сердилась, но обычно мы благополучно оставались каждый при своем мнении.
В сентябре 2001 года, как все, вероятно, помнят, в Нижнем Манхэттене произошел гигантский теракт. Гибель башен-близнецов Всемирного торгового центра Марина восприняла как утрату самых близких друзей, постоянно к ней возвращаясь в разговорах и в стихах. Однако постепенно жизнь вошла в регулярную колею, оцепление в Нижнем Манхэттене было снято, и с утра, как обычно в теплые месяцы, она неутомимо отправлялась на Брайтон-Бич, к океану и солнцу, становясь все больше похожей на урожденного негра. В это время Марина довольно регулярно писала для газеты «Новое русское слово» и печаталась в журнале «Слово/Word», занимая все более заметное место в русской литературной жизни.
В 2002 году в московском издательстве «Итака», вновь при поддержке Елизаветы Леонской, вышла вторая Маринина книга, «Черным по белому», в которую она включила только стихи, в том числе и стихи английские, которые она постоянно продолжала писать.
Настоящая беда пришла в конце 2002 года с самой неожиданной стороны, когда Марину попросил доставить в Бразилию какие-то компьютерные части мой, а затем — и ее знакомый, живший вблизи города Сан-Сальвадор, практически — на экваторе. Марина с радостью согласилась — ее всегда влекла Латинская Америка — и из нью-йоркской зимы попала прямо в бразильское лето, где все свободное время старалась проводить под солнцем на океане. Эту поездку она описала в своей наполненной южными красками прозе «Круглый и продолговатый акараже на зеленом», напечатанной в январе 2003 года в бруклинской газете «Русский базар». Вернувшись в Нью-Йорк дочерна загоревшая, она обнаружила у себя все признаки жестокого массированного солнечного ожога: она не учла, что солнце в Бразилии — гораздо более горячее, чем в Нью-Йорке, и с присущей ей безоглядностью здорово перегрелась. Локальные поражения волос и кожи довольно скоро прошли, но она заметила, что родинка у нее на животе, что называется, «ожила», то есть переродилась в злокачественную меланому. Врач-онколог подтвердил этот диагноз; вскоре ей успешно сделали операцию, и тревога несколько улеглась.
Однако через какое-то время на очередном осмотре врачи обнаружили раковые клетки вблизи оперированного участка. Никаких мер они предложить не могли. Марина отказывалась что-либо менять в образе жизни, и с наступлением теплых дней, как ни в чем не бывало, ездила на Брайтон купаться и загорать. Я не очень отдавал себе отчет в серьезности положения, хотя и заметил, что Марина гораздо регулярнее стала ходить в церковь. В начале лета 2005 года у нее обнаружили новые очаги опухоли в мозгу, неоперабельные. Во всей этой ситуации она проявляла и присущий ей фатализм, и бесконечное мужество, явно не ожидая от немногих посвященных окружающих никаких поблажек. До меня дошло, что она осознает нависшую опасность, лишь в конце прошлого лета: как-то в субботу вечером мы вышли с ней из гостей в компании друзей, и она сказала, что на следующий день хочет пораньше встать, чтоб успеть на службу в церковь. Я не нашел ничего умнее, чем продекламировать свое традиционное «религия — дурман народа». И вдруг, вместо ее обычных реплик вроде «очень умно!» или «как оригинально!» я услышал произнесенное ледяным голосом: «Может, мне отойти?» Больше антирелигиозной пропагандой я не занимался. Осень и зиму мы прожили, стараясь ничем не нарушать нормальный ход вещей. Марине давали разные лекарства, имевшие только побочные, а не желаемые эффекты, она наконец получила профессиональную работу в качестве ответственного секретаря в «Новом журнале», к которой относилась очень серьезно и ответственно, а весной 2006 года даже успела осуществить давнюю мечту и вместе со старыми подругами побывала в Мексике. Обвал начался уже весной — госпитализации, выписки, радиация, приступы боли, и растущая непреодолимая слабость. Хотя здесь я неточен: непреодолимой эта слабость была бы для другого человека. Едва за месяц до смерти, изможденная и исхудавшая, она все же, в компании друга детства, в последний раз съездила на Брайтон, вдоволь поплавала и позагорала. Ее не стало 23 августа. Весной она успела на прощание написать несколько незабываемых стихотворений, которыми мне хочется завершить сие многословное повествование, ибо, конечно же, они больше расскажут о Марине Георгадзе, чем любое количество чужих слов (в тексте стихов сохранена авторская пунктуация).

* * *

Будто пол подметают букетом роз.
Будто дали орлам развозить навоз.
Будто режут на животе салями.
Будто бьют торпедами по комарам.

Я стою и смотрю, скрепя кулаки,
Я смотрю – и краснеют мои мозги.
Жалко вещь, которую тратят зря
даже если растраченная – это я.


(РАК – 2)

Всю ночь дул ветер
– бил ногой в стекло.
И дом как бочку
по камням несло.
От жадного прерывистого воя
глаза и уши стали велики.
И капли падали из крана на мозги
как бомбы на багдады и ханои.

Огонь и воду совместив в одно,
дул ветер – и навстречу в унисон
– кто красным, а кто белым голо-сом
– пожарные и скорые кричали;

и тут же просто, ясно стало мне
– как будто бы пришли, забрали в плен,
срубили голову – и наконец отстали.

А ветер прятался немного за углом,
оттуда говорил большое "О",
взвивался – и опять врезался лбом
в дрожащую какую-нибудь стену...

 
Гремело так, как будто с высоты
летел не дождь – железные листы.
Напротив, в общежитье для слепых,
все окна вспыхнули одновременно.

Я лежа слушала –
                мне было жаль заснуть.
Ветра такие
        сильней, чем что-нибудь
на прото-стих, на стих без слов похожи.
Когда он дует, чистый и пустой,
меж животом твоим и головой
– без слов, без листьев, без костей, без кожи.

Ты от него бежишь с протяжным "му-у-у"
– и снова возвращаешься к нему
– не зная что неведомо откуда
в словах, тебе не свойственных, нести.
А ветер будет за губу вести,
продев кольцо, – как негра и верблюда.

Ты – клетка рака, ты горишь мечтой
на свете все страницы до одной
на самой главной совместить Странице;
быть костью-сердцем-летчиком-врачом
-индейцем-нищим-почками-плечом
животным-камнем-деревом и птицей.

Ты проживаешь тыщи жизней вспять
и тыщи впредь, не в силах осознать,
что всех вокруг попутно пожираешь.

Или летишь, вращаясь, в темноту
и пялишься спокойно в пустоту,
и меленькие звезды наблюдаешь.

РЕЦЕНЗИИ

Анна Орлицкая
От простого к сложному

    
Одно из наиболее интересных свойств художественного текста — это его способность отражать в себе личность автора, создавать для читателя ощущение диалога, реального общения с написавшим его человеком. Наиболее ценно это бывает в случаях, когда автора уже нет в живых: его творческое наследие становится своего рода способом взаимодействия с ним как для читателей, так и для его близких и друзей. Возможность познакомиться с Мариной Георгадзе — русским поэтом грузинского происхождения, долгое время прожившим в Америке, — предоставляет книга “Я жить вернусь…”, выпущенная в 2010 году в Москве.

Это четвертая книга Марины Георгадзе; первые две вышли еще при жизни автора в Нью-Йорке и в Москве, третья уже посмертно, в 2007 году в Америке. «Я жить вернусь…» — своего рода избранное, в которое вошли стихи, рассказы и путевые заметки разных лет. Предваряет книгу предисловие ее составителя Анастасии Чайковской, в котором, в частности, объясняется общий замысел издания. По ее словам, Марина Георгадзе «пропагандой своего творчества… не занималась никогда и ни в какой форме, даже шуточной, даже самой ненавязчивой». Поэтому многие стихи и рассказы, написанные еще до окончательного отъезда из Москвы, остались неопубликованными и практически забытыми. Именно эти тексты составляют значительную часть книги.

Наиболее представителен поэтический раздел — его по праву можно считать основным. В нем собраны стихи, написанные с 1982 по 2005 годы, как уже опубликованные ранее в составе поэтических сборников («Маршрут», 1998; «Черным по белому», 2002; «Я взошла на горы Сан-Бруно…», 2007), так и не вошедшие в предыдущие книги.

Хронологически тексты Марины Георгадзе можно разделить на три группы. Они написаны в трех разных городах — Москве, Тбилиси, Нью-Йорке — в три разных периода жизни автора.

Стихи «московского» периода — наиболее ранние, почти юношеские. Часть текстов написана во время обучения в Литинституте, некоторые относятся к школьным годам. Тем не менее, во многих из них уже прослеживаются и авторский стиль Марины Георгадзе, и темы, которые становились предметом ее творческой рефлексии на протяжении всей жизни. Среди стихов этого периода особенно много текстов о матери, которую Марина потеряла еще в детстве. Возможно, по этой же причине она так часто, даже в самом юном возрасте, обращается в своем творчестве к теме смерти.

В 1988 году Марина Георгадзе переезжает в Грузию. Это событие не могло не сказаться на ее творчестве. Стихи «тбилисского» периода очень красочны, полны яркого, солнечного грузинского колорита. Здесь есть и виноград, и «череда острых гор», и «дороги в пятнах раздавленных абрикосов». Эмоционально же эти тексты передают ощущение радости, восторга от возвращения на историческую родину, обретения чего-то нового. Тем не менее, общий позитивный настрой не мешает поэту, как и прежде, рассуждать на философские темы и задаваться «вечными» вопросами.

Совсем по-другому на этом фоне воспринимаются стихи, написанные после переезда в Америку, уже в других жизненных обстоятельствах. Они становятся более динамичными, насыщенными, в них все меньше лирики в традиционном понимании. Будто бы повышается общее напряжение, все больше текстов посвящено критическим рассуждениям о себе и своей жизни, все чаще встречается тема смерти. До предела это напряжение доходит в последних стихах, написанных Мариной Георгадзе незадолго до смерти, — они приведены в самом конце книги, после мемуарной статьи Александра Сумеркина.

В целом стихи Марины Георгадзе написаны довольно бесхитростно, самой простой повседневной лексикой, лишены каких бы то ни было формальных изысков. При этом многие ее тексты поражают своей смысловой глубиной: автор не боится затрагивать самые сложные и неоднозначные темы, задаваться вопросами, на которые нет ответа. Мало того, она делает это такой с легкостью, будто рассуждает не о вечных вопросах, а о том, как провести ближайшие выходные. Вот, например, начало одного из ранних стихотворений:

    Остались мы со счастием вдвоем.
    Зажгли свечу. Взглянули на портрет.
    Швыряли звезды по копейке свет,
    но ни одна не предложила дом.

Даже среди наиболее ранних текстов практически нет столь характерных для юношеского творчества стихов о любви. Вместо этого с юности ее занимают гораздо более сложные и философские вопросы — в частности, тема смерти. Вот что писала 16-летняя Марина Георгадзе в 1982 году:

    Меня собьет машина, рак сожрет,
    но в этом горя нету никакого.
    От завывания пророчества дурного,
    надеюсь, Бог меня убережет.

    Собьет — и что ж, по лестнице взлечу
    через ступеньку, к маме на колени.
    Что ни случится — я всего хочу.
    Под каждым мне анчаром угощенье.

Тем, кто знаком с биографией Марины Георгадзе, это стихотворение может показаться пророческим: почти через 25 лет, в 2006 году в Америке она действительно умрет от рака. Так, в своей вступительной статье Анастасия Чайковская не раз отмечает, что стихи Марины Георгадзе нередко «сбывались», воплощались в жизнь, причем замечала это и сама Марина. Впрочем, если отвлечься от суеверий, внимание к теме смерти можно объяснить тем, что она рано потеряла мать — и вела с ней постоянный внутренний диалог в своих стихах.

Отношение к смерти в стихах Марины Геоградзе нельзя назвать типичным. Смерть воспринимается не как абсолютный конец, а скорее как некоторый рубеж, за которым следует все та же жизнь — пусть в несколько ином, преломленном виде. Любопытно, что смерть и рождение в пространстве поэтического текста могут меняться местами:

    Если жизнь началась со смерти,
    а любовь началась с прощанья —
    что же дальше еще? ответь мне! —
    что еще остается в тайне?

Причем такая перестановка возможна не только применительно к авторскому «я», но и по отношению к другим людям:

    Дед садился черной птицей
    на заснеженный балкон.
    Жил на свете, но родиться
    не успел до смерти он.

Еще один интересный момент — идея «обратимости» смерти. Несколько раз в стихах настойчиво повторяется: «Я жить вернусь», «Не верю, что все — один раз!» и т.п. И опять-таки возвращение из-за черты смерти возможно не только для авторского «я»: «А тех, кто умер, легко перетянем обратно — / в розовый, фиолетовый, вечный город».

Таким образом, смерть в стихах Марины Георгадзе — явление пусть и неизбежное, но довольно понятное и закономерное. Она не вызывает страха и не является последней точкой пути: после нее можно жить дальше, а можно повернуть обратно.

Другая тема, встречающаяся в творчестве Марины Георгадзе начиная с самых ранних стихов, — это рефлексия о самой себе, о своем предназначении и о своей творческой сущности. При этом нередко авторское «я» считает себя «ошибкой», видит в себе какую-то неправильность, несоответствие общепринятым ожиданиям:

    У мамы с папой, знаю,
    я родилась ошибкой,
    а должен был родиться
    какой-нибудь герой.

Отношение авторского «я» к этому поразительно спокойное: «ошибочность» просто объективно констатируется, не вызывает сожаления или досады. Впрочем, такое спокойное отношение ко всем сложностям и парадоксам жизни характерно для творчества Марины Георгадзе в целом.
  

Помимо стихов, в книгу вошли рассказы и путевые заметки. Проза Марины Георгадзе, на наш взгляд, представляет не меньший интерес, чем ее поэтическое творчество. Часть рассказов, представленных в книге, были ранее опубликованы в дебютном сборнике Марины Георгадзе «Маршрут». Все рассказы в той или иной степени автобиографичны, в них очень отчетливо просматривается личность автора, воплощенная то в авторском «я», от лица которого ведется повествование, то в одном из женских персонажей. Помимо сюжетных повествований, в прозаический раздел вошли также образцы малой прозы дневникового характера — «Сны» и «Мысли по ходу». Проза Марины Георгадзе, как и ее стихи, написана простым языком, прозрачна по композиции и поэтому читается очень легко, на одном дыхании.

К рассказам примыкает небольшой раздел путевых заметок, посвященных поездкам по Северной и Южной Америке. Описания путешествий выдержаны в том же стиле, что и рассказы, практически не отличаются от них по манере изложения. Написаны они очень живо, динамично, с массой мелких эмоциональных подробностей.

Тексты Марины Геогадзе предваряют две вступительные статьи — Анастасии Чайковской, составителя книги, и Игоря Меламеда, а завершает послесловие Александра Сумеркина. Эти тексты имеют в первую очередь мемуарный характер: не вдаваясь в подробности поэтики, авторы рассказывают о своих встречах с Мариной, об ее жизни и характере. В сумме статьи дают довольно целостное представление о яркой и неоднозначной личности Марины Георгадзе. Мемуарные статьи очень гармонично дополняют основную часть книги, помогают лучше понять многие тексты, еще отчетливее представить себе стоящую за ними личность автора.



Марины Георгадзе, замечательного поэта и прозаика, уже нет в живых. Она скончалась от рака в США в цветущем возрасте. Это был удивительно красивый и душевно чуткий человек, советские годы проживший между Москвой и Тбилиси, а затем странно осевший в Нью-Йорке на «вольных хлебах», которых, свидетельствую, далеко не всегда было вволю. Она, несомненно, принадлежала к породе «птиц небесных», которые не сеют и не жнут, но после которых остается удивительно светлая память и удивительные книги. Это четвертая и вторая посмертно книга Марины Георгадзе, собранная стараниями ее друзей и родных. Она прекрасно иллюстрирована фотографиями и рисунками, в том числе и самого автора.

ОБ АВТОРЕ

Марина Георгадзе родилась в 1966 г. в Москве. Окончила Литературный институт. В конце 1980-х уехала в Грузию, а оттуда в США, с 1992 г. в Нью-Йорке. Умерла в 2006 г. Публиковалась в журналах «Литературная Грузия», «Слово/Word», «Постскриптум», «Новом журнале», альманахах «Теплый Стан», «Контекст-9» и др. Книги стихов «Маршрут» (Нью-Йорк, 1998) и «Черным по белому» (М., 2002), «Я взошла на горы Сан-Бруно…» (Нью-Йорк, 2007) включают также прозаические тексты и стихи на английском языке.

ССЫЛКИ

• Памяти Марины Георгадзе (ТextOnly №19, май 2006 г.)
• Памяти Марины Георгадзе (Слово\Word, №52, 2006 г.)
  

Стихотворения Марины Георгадзе:

• Новый мир №9, 2006 г.
• На сайте «Сетевая словесность»
• Из книги «Черным по белому»
  

Дискуссии вокруг книги «Я жить вернусь…»

• Игорь Панин «Кабачок вместо ананаса» («Литературная газета» №36 от 14 .09.2011 г.)
• Ответ Игоря Меламеда «И с Дона, и с моря...» («Литературная газета» №38 от 28.09.2011 г.)
• Полный текст статьи Игоря Меламеда (на сайте livejournal.com)
  
• Ответ Игоря Панина Игорю Меламеду «В огороде бузина...» («Литературная газета» №38 от 28.09.2011 г.)
• Борис Херсонский (на сайте livejournal.com)