• Введение
• Рецензии
  
• Об авторе
• Дополнительные материалы
  

ВВЕДЕНИЕ

Современная философия научилась различать мыслящее разумное, сознание и интеллект. Это различие позволяет избежать примитивных трактовок сознания, а также позволяет избежать биологизации антропологического дискурса, когда разговоры о нейронах сознания замещают понимание проблем сознания, а обсуждение проблемы гиппокампа подменяет обсуждение проблемы воображения. Как заметил однажды; Выготский, физиология всегда будет пытаться съесть психологию, Я могу лишь добавить, что прожорливая аналитика пытается сегодня проглотить даже саму философию. Примером биологизации философского дискурса является эволюционная психология, а примером натурализации метафизики сознания является теория зеркальных нейронов Ризолатти, а также теория модулей Линкера. В терминах этой теории нельзя отличить то, что противоречит самому себе, и то, что себе не противоречит, полагая, что противоречит себе человек, а не противоречит себе животное.
То, что себе противоречит, обладает сознанием, или, что одно и то же, способностью быть слабее себя или сильнее себя. То, что себе не противоречит, обладает разумом. У сознания есть два атрибута: воображение и изображение. У разума — один. Вычисление. Что такое разум? Разум — это вычислительная машина, используя которую можно все сосчитать и измерить. Сознание — это греза, воображение. Можно быть разумным, но немыслящим, и можно быть мыслящим, но неразумным. Человека обычно относили к существам разумным и ошибались, потому что он является мыслящим, но неразумным существом. И эта последняя теза открывает горизонт аутографического исследования в философии человека. Что такое аутография? Это изображение человека, построенное так, что оно включает в свою онтологию феномен аутизма не как болезнь, не как исключение из нормы, а как первичный синтез жизни человека.
Рассмотрим два примера. В одном из них речь пойдет об обезьяне, которая действует почти как человек. Американские ученые, реализуя амбициозный проект по обучению обезьян языку, научили одну обезьяну рассматривать фотографии. Однажды перед ней положили стопку фотографий и попросили изображения людей отложить в одну сторону, а изображения обезьян — в другую сторону. Обезьяна легко справилась с этой задачей, показав наличие у нее интеллекта. Однако свою фотографию она почему-то положила к изображениям людей», а фотографии своих родителей — к обезьянам. Это действие, если оно действительно случилось, носит уже не интеллектуальный характер, а экзистенциальный. Рефлексия, т.е. сравнивание и соединение представлений, случается, как заметил еще Кант, даже у животных. Правда, у них она носит инстинктивный характер. Поскольку животные не удваивают мир, являясь элементом самого этого мира, постольку, я думаю, экзистенциальная версия рефлексии обезьяны скорее всего зародилась в воображении экспериментаторов и затем была приписана обезьяне.
Другой пример относится к человеку, который действует как обезьяна, играя в шахматы с ЭВМ. Для игры в шахматы нужен ум, который не связан с сознанием, то есть для игры нужен интеллект. В процессе игры не машина приобретает сознание» чтобы состязаться с человеком, а человек его теряет, уподобляя себя машине. Тем самым проблемой становится вопрос о том, что есть человек и чем он отличается от машины? И не является ли он сам живой машиной? Само понятие человека становится сегодня зыбким и неопределенным.
Вопрос о том, что есть человек, представлен Кантом как самый главный вопрос философии. В «Логике» Канта установлена зависимость трех трансцендентальных вопросов, а именно: Что я могу знать? Что я должен делать? И на что я смею надеяться? От одного простого, как выстрел, не трансцендентального вопроса: Что есть человек?
На эту зависимость опираются те, кто сомневается в универсальном характере философии, кто не верит в возможность мыслить мыслимое вне связи с тем, что мыслит человек. Конечно, стремление уподобить философию науке, попытка сделать ее чем-то вроде математики мысли сыграли свою роль в истории философии, породив ряд успешных проектов, таких, как феноменология. Но объективирующее мышление всякий раз натыкается на свой предел, на отсутствие у человека сущности» которая бы показывала себя, не зависимо от действия, обращенного человеком к самому себе. Преданное натуралистическому забвению бытие — это не то, что раскрывает сущность человека, напротив, это человеком раскрываемая сущность.
С осознания этого обстоятельства начался антропологический поворот в философии. Этот поворот заставил Фуко заявить о том, что философия находится в опасности, что она погружается в сон, навеянный антропологией. Чтобы спасти ее, Фуко решил мыслить по-новому. Для этого он предложил «разрушить до основания весь антропологический четырехугольник» . Тем самым Фуко восстал против Канта. «В наши дни, — говорил Фуко, — мыслить можно лишь в пустом пространстве, где уже нет человека». Тем же, кто не желает мыслить без мысли о том, что мыслит именно человек, Фуко противопоставил философический смех. В этом смехе растворилось понимание различия между человеком, животным и машиной. Ведь если мысль мыслится вне связи с тем, кто мыслит, то указанное различие теряет смысл.
На мой взгляд, безмолвному смеху Фуко следует противопоставить гебефреничеекий смех тех, кто сам для себя устанавливает закон, кто не выходит к бытию за пределы самого себя, не пытаясь опереться на некую чистую онтологию.
Сама по себе такая попытка является источником всех ненастоящих принципов мышления. Тогда как настоящие принципы мышления не выходят за пределы человеческого воображения. Вопреки Фуко, человек — это не тот, кто трудится, не тот, кто говорит. Человек — это тот, кто галлюцинирует, создавая из материи галлюцинаций реальность. Человек — это и есть неуловимая иллюзия, обладающая свойством самоактуализации.

«Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.15860, 29.03.2010 г.

Уже неделю я читаю книгу Ф.Гиренка и живу в мире, который создан философом.
Это больше, чем Платоновское идеальное государство, которым управляют философы. Там они не устанавливают законы природы, а в мире Гиренка число Пи зависит только от его собственной воли творца.
Мир Гиренка создан самым что ни есть архаичным способом, можно сказать, на пустом месте, из ничего.
Между плотно прижатыми друг к другу, переплетающимися сложнейшими взаимными проникновениями, мирами Канта, Гуссерля, Хайдеггера, Дерриды, Сартра и многих других творцов, найдены трещины, они расширены, корифеи потеснены, и потому возникло новое пространство, в котором обитают очень забавные личности, аутисты.
Широкие массы человечества знают об аутистах из фильма «Rain man» — «Человек дождя». Дастин Хофманн изобразил гениального математика, памятливого карточного игрока, скрупулезного педанта — любителя многосерийных телепередач, который неспособен самостоятельно прейти улицу и поздороваться с девушкой.
Таким не место в нашем «нормальном» мире, резюмирует сюжет фильма и его режиссер, отправляя Рейнмена в психушку на вечное изгнание.
Мир Гиренка — не психушка. Здесь есть свое население и свои правила, довольно интересные, но это не место ссылки для изгнанников из «нормального» мира, скорее, это — зародыш, зерно нового, которое прорастает пока в духовном мире своего автора, но есть вполне обнадеживающий прогноз.
На чем он основан?
Во — первых, обнадеживает методика творения. Автор использует хорошо себя зарекомендовавший метод Декарта, и свивает свои одномерные дихотомии, которые использовал, как македонские сариссы, для распихивания в разные стороны авторов уже существующих философских пространств, в могучие пружины — вихри понятий, на которых держится новое пространство.
Эти пружинистые вихри умозрительных положений, которые формулирует автор в режиме заочного спора с корифеями, не позволяют сомкнуться пространству Гиренка под напором соседей, давно обживших духовный мир своими построениями.
Представление о вихрях, из которых создаются миры, не только духовные, но и физические, в которых вихревому движению в объектах от электрона до галактик подчинено все сущее, позволяет надеяться, что обитателям нового, только что сформированного мира, будет в нем удобнее, чем в плоском мире безнадежной прямолинейности — Рейнмену.
Во — вторых, в мире Гиренка, кроме меня, уже есть обитатели. Посмотрим на них, они симпатичные.

>>Читать далее


Наталья Ростова
Язык — производное от молчания
Философская кочерга Федора Гиренка


Можно ли сегодня сказать что-то новое о сознании, минуя груз американской философии? Как выяснилось, можно. В магазине «Фаланстер» состоялась презентация новой книги философа Федора Гиренка «Аутография языка и сознания». В отличие от современных тенденций говорить о сознании в терминах нейронов, мозговых структур и теории эволюционизма Гиренок ставит под вопрос этот подход, считая его вульгаризацией философского дискурса. Как некогда говорил Сергий Булгаков, разгадывая, как работают телеграфные столбы и провода, мы ничего не поймем в сути сообщений. Сегодня происходит нечто подобное — философы ищут человека в биологии, генетике и знаковых структурах, устраняя из языка описания человека все неудобные для них метафизические вопросы. Гиренок возвращает проблему человека философии и предлагает говорить о ней в терминах абсурда, произвола, грез, воображения, самоограничения, страдания и антиязыка.

Надо отметить, презентация прошла несколько неожиданно для большинства присутствующих. Само число посетивших мероприятие превысило возможности аудитории. Вопреки привычному размеренному ходу подобных интеллектуальных встреч разговор получился живой, эмоциональный и даже нервный. Атмосфера в какой-то момент накалилась до предела не только в прямом, но и в переносном смысле. Думаю, не одной мне при выступлении молодого философа Дмитрия Кралечкина вспомнился известный эпизод, произошедший с Витгенштейном, когда тот в споре с Поппером схватил кочергу и хотел было ударить ею собеседника. И ударил бы, если бы ему не помешал Рассел. Слава богу, до кочерги не дошло, но модератору Василию Кузнецову не раз приходилось своими изящными длинными руками делать жест «брейк».

Правда, эмоции не всегда сопряжены с мыслью, и часто выпады присутствующих касались личности Гиренка, а не его философии, и не содержали в себе ничего, кроме в лучшем случае эпатажа. Если попытаться вычленить смысл из всего произошедшего, то можно отметить несколько выступлений. Издатель книжной серии «Современная русская философия» Наталья Рябчун напомнила всем, что книга Гиренка является пятым, а потому в некотором смысле юбилейным выпуском серии. Композитор и философ Владимир Мартынов увидел смысл книги в том, что она есть прощание с властью слова. Сегодня, по его мнению, происходит катастрофа, но катастрофа радостная, ибо наконец-то человечество прощается с иудеохристианской конструкцией человека и мира, согласно которой «в начале было Слово». В начале было вовсе не слово. И самое интересное кроется в том, что было до него. Книга Федора Гиренка именно об этом. Современный мир перестает волновать то, о чем можно говорить. Его отныне интересует то, о чем можно молчать. Язык перестает быть домом бытия. Первые проблески этих настроений мы видим в «Черном квадрате» Казимира Малевича или в музыкальном произведении Джона Кейджа «4’33», а теперь средствами философии — в книге Федора Гиренка, который демонстрирует пост- и антихайдеггерианский способ мышления. Религиовед Павел Костылев отметил, что Гиренку удалось уклониться от болезней современных философов, которые заражены именным психозом и категориальным неврозом, а попросту говоря, не смеют говорить от своего имени, прикрываясь авторитетами, и зашорены узкой проблематикой, подменяя философию исследованием выбранной категории, например, языка. Философ Ирина Дмитриева, впечатлившись детальным оглавлением книги «Аутография языка и сознания», высказала предположение о том, что Гиренок замахнулся в ней на весь мир, набросив на него вопреки пафосу молчания вербальную сеть. Гиренок парировал и, перефразируя Витгенштейна, согласно которому то, о чем нельзя говорить, о том следует молчать, и, уточняя мысль Владимира Мартынова, сформулировал свой пафос так: о чем невозможно молчать, о том следует говорить, ибо не молчание является производным от языка, а, наоборот, язык производен от молчания, и именно в этом заключается суть теории антиязыка.