• Содержание
• Иллюстрации
• Выдержки из предисловия
• Рецензии
•  Именной указатель
• Об авторе

СОДЕРЖАНИЕ

А.М.Любомудров. «Дневник писателя» Б.К.Зайцева: диалог времен, культур и традиций
          История создания и жанровые особенности                
          Диалог культур. Россия и Европа в «Дневнике писателя»        
          Литературный процесс в метрополии и в эмиграции
          Полемика о роли интеллигенции                        
          Православие и католичество: к диалогу конфессий            
          Христианский идеал и художественное творчество            
          «Россия Святой Руси»                            
          Публицистика как духовное оружие                    
          Литературная критика                            
          Театральная критика                                

ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ

Бесстыдница в Афоне                            
Иоанн Кронштадтский                            
Оптина пустынь                                
Сын Человеческий                                
Памяти погибших                                
Вновь об Афоне                               
Об интеллигенции                                
Итальянский друг России                            
Крест                                    
«Памяти твоей» Георгия Пескова                        
Флобер в России                                
Счастье                                    
Русские и французы                                
Виноградарь Жиронды                            
Новые книги Муратова                            
Глас Ватикана                                
Леонов и Городецкая                             
Война                                    
История русской души                            
Искусство актера                                
Дела литературные                                
Старый барин                                
«Иисус Неизвестный»                            

Приложение
          И.С.Лукаш. Новый Зайцев. О книге «Избранные рассказы»
          И.С.Лукаш. Путаница                            
          Г.В. Адамович. Борис Зайцев и Леонид Леонов                

Комментарии            
Указатель имен

ИЛЛЮСТРАЦИИ

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

Универсализм, эрудиция, отзывчивость Бориса Константиновича Зайцева (1881–1972), широкий круг знакомств в литературном мире (он встречался едва ли не со всеми крупными русскими литераторами начала ХХ в.), необычайно долгий период его творческой активности, продолжавшийся семь десятилетий, а также прекрасная память и дар мемуариста — все это определяет высокую значимость зайцевского наследия для постижения историко-культурных процессов как в России, так и в Европе. Зайцев фиксировал, осмыслял и оценивал взаимодействие различных культурных потоков начала и середины ХХ столетия и сам являлся организатором и участником многих культурных инициатив. Счастливое сочетание чуткости художника и трезвого аналитического дара дало ему возможность объективно оценивать исторические явления и процессы, способность видеть их глубинный смысл и перспективу.
В 1990-е гг., когда началось интенсивное изучение культуры русского зарубежья, возрос интерес и к мемуаристике. В последнее десятилетие предприняты успешные попытки познакомить читателя с наследием Зайцева, появилось немало работ, посвященных его биографии и творчеству. После выхода очерковых книг «Странник» и «Дни», а также томов публицистики в Собрании сочинений началось серьезное исследование литературно-критических жанров Зайцева. В то же время его художественное наследие до сих пор не собрано целиком, часть произведений, опубликованных Зайцевым в периодике зарубежья, в том числе «Дневник писателя», остается неизвестной российскому читателю.
Комментированное научное издание цикла «Дневник писателя» призвано восполнить этот пробел.

РЕЦЕНЗИИ

Андрей Мартынов
Воспоминания на подошвах сапог
Диалог как спасение русской культуры


Когда-то один из руководителей французской революции 1789 года (так называемой Великой французской революции) Жорж Дантон иронизировал по поводу массовой эмиграции своих политических противников: «Родину нельзя унести на подошвах сапог». И действительно, можно ли?
Первая волна русской эмиграции столкнулась с той же проблемой. Кто-то, стремясь сохранить в себе отечество, весь ушел в воспоминания о прошедшей эпохе или же на бумаге «довоевывал» сражения Гражданской войны. И нередко получалось очень талантливо — вспомним Ивана Шмелева или Петра Врангеля. Кто-то, напротив, поспешил, задрав штаны, бежать, правда, не за комсомолом, а за культурой приютившей страны. И опять-таки не прогадал, оставил о себе добрую память на новой родине, как философы Александр Кожев или Александр Койре. А кто-то действительно побежал за комсомолом, а точнее, за визой в советское посольство. Им повезло меньше других. Если не погубили (как Николая Устрялова), так свободно творить все равно не дали. Вернувшийся в Советский Союз Марк Леви — автор гениального «Романа с кокаином», вышедшего под псевдонимом Михаил Агеев, на родине не написал ни строчки.
Писатель и мемуарист Борис Константинович Зайцев (1881–1972) избежал гибельности последнего пути, но не остановился и на вполне логичных мемориальных настроениях своих коллег, благо свободно владел французским и итальянским.
Прозаик ясно понимал, что воспоминания об ушедшей России, пусть даже прекрасно написанные и тщательно проспиртованные водкой в эмигрантских ресторанах, не помогут ее будущему возрождению. Поэтому он соединял в своих произведениях картины минувшего с современной эмигрантской и европейской жизнью. Не является исключением и «Дневник писателя».
Первоначально «Дневник» выходил в знаменитой парижской газете «Возрождение» в 1929–1932 годах. Редактор настоящего издания историк литературы Алексей Любомудров собрал и откомментировал все 23 очерка. Зайцев пишет о прошлом русской культуры («Оптина пустынь», «Иоанн Кронштадтский»), прокладывая мостик в настоящее. В очерке о Михаиле Чехове («Искусство актера») он вспоминает о дореволюционных и эмигрантских постановках, в которых тот принимал участие. Касается Зайцев и жизни зарубежья. Это и отклик на похищение агентами ОГПУ главы РОВСА генерала Александра Кутепова («Крест»), и обоснованные возражения на довольно поверхностную публицистику Марка Слонима, скептически оценивавшего писательские возможности русского зарубежья («Дела литературные»). Живо реагировал Борис Константинович и на литпроцессы в Советской России («Леонов и Городецкая»). Так живо, что тому же Слониму или Георгию Адамовичу пришлось защищать Леонида Леонова от нападок Зайцева, противопоставлявшего ему прозаика-эмигранта Надежду Городецкую.
Ряд очерков посвящен европейской культуре. И здесь снова экскурсы в прошлое («Флобер в России») и анализ настоящего («Глас Ватикана»), но главным образом — размышления писателя о диалоге русской (в том числе эмигрантской) и европейской культур. Зайцев отзывается на вышедшую многотомную «Историю русской литературы» итальянского слависта и переводчика Этторе Ло Гатто, пишет о новом романе Франсуа Мориака «То, что было потеряно» («Виноградарь Жиронды»), рассуждает о франко-российских литературных связях («Русские и французы»)…
Естественно, путь диалога, который избрал Борис Зайцев, был не единичен. По нему шли не только герои его «дневника» (Павел Муратов, Иван Лукаш), но и многие другие писатели и философы: Зинаида Гиппиус и Марк Алданов, Николай Бердяев и Георгий Федотов…
Интересные получились воспоминания на подошвах сапог. Правда, где в итоге осталась родина — дома или в изгнании, — так и осталось неясным.


Свободная книга свободного писателя

Оценка редакции: прочитать обязательно

Некоторые дневниковые записи Бориса Зайцева были объединены им и циклы и частично опубликованы. В1925–1929 годах — цикл «Странник» (Берлин, газета «Дни» и Париж, «Возрождение»), в 1929–1932 годах — «Дневник писателя» (Париж, «Возрождение»). Третья серия публикаций под названием «Дни» печаталась в разных эмигрантских изданиях с перерывами С 1939 по 1972 год.

Эти циклы вписываются в традиционный контекст мировой и русской классики. Приметы дневникового жанра определились в XIX веке, когда литераторы начали публиковать свои текущие записи. Исповедальность и сочетание двух начал документального и художественного, были характерны, например, для «Дневника писателя» Ф.М.Достоевского. Его емкая форма позволила совместить очерковые зачетки и полемические наброски, критические и мемуарные зарисовки, проблемные статьи и художественные эскизы. В начале XX века варианты автобиографических жанров умножились, и каждый нес на себе отпечаток яркой творческой личности (Д.Мережковский, 3.Гиппиус. М.Арцыбашев, В.Розанов, Ю.Олеша и др.), каждый являлся живым откликом на происходящее.

В записках Бориса Зайцева развивались и варьировались разные традиции писательских дневников. Если первый его цикл. «Странник», почти буквально соответствовал своему названию, отражая непосредственные впечатления от странствий эмигранта, то в следующем за ним «Дневнике писателя» каждая часть сделалась уже не случайным штрихом-комментарием к событиям повседневности, но законченным, цельным текстом. Объекты осмысления в «Дневнике» — это писатели-классики и современники, философы и ученые, театр и изобразительное искусство, русская святость и папские энциклики, политические новости и прогнозы. А метод их изображения — излюбленное писателем «вчувствование», лирическая рефлексия. Полный текст «Дневника писателя» публикуется впервые.


«ЛГ»-рейтинг

Это первая полная публикация «Дневника писателя» классика литературы русского зарубежья. В статьях, печатавшихся в периодике в 1923–1929 годах, речь идёт о различных событиях в культурной, общественной, религиозной жизни. Часто писатель касается тем, связанных с литературой, – классической и современной, советской и эмигрантской. Зайцев активно участвовал в работе Франко-русской студии, представлявшей собой уникальную попытку диалога национальных культур, был сторонником взаимодействия православной и католической конфессий, что также отражено в «Дневнике». Важный его мотив – открытие и воссоздание «России Святой Руси». Драматизм ситуации, как отмечается в предисловии, заключался в том, что до революции Зайцев «жил неподалёку от Оптиной пустыни, но ни разу не побывал в ней… Саровская обитель не вызывала у него никакого интереса. И только в эмиграции, навсегда лишённый возможности поклониться этим святым местам, Зайцев постигает их великое духоносное значение и в своих очерках пытается воскресить их в памяти, посетить их хотя бы в мыслях».


Виктор Леонидов

«Во всех странах основались посольства, странно-фальшивые миссии России коммунистической, под двусмысленным серпом и молотом. Есть и посольства вольные: без дворцов, фраков, приемов, закармливания икрой, подкупа и преступлений. В “те” времена были такими послами Тургенев, отчасти Герцен. Ныне — целый небольшой народ. Нынешние послы строят по всему миру свои церкви, заводят университеты, журналы, газеты, театры, больницы, приюты. Нет русского человека, не вовлеченного в это представительство — показания России. Отовсюду просачивается ее облик в мир. Чрез кого больше, чрез кого меньше, смотря по силам. Одним дано удивлять искусством, другим — трудиться на фабриках, шить в модных домах, хозяйничать, воспитывать детей. Смысл везде один. Этой миссии русской эмиграции не станет отрицать никто, мало-мальски добросовестный.» Так писал Борис Зайцев в 1930 году, накануне очередной, 13-й, годовщины Октября, которую торжественно готовились праздновать в СССР. Писал не в России, а в Париже, в русской газете «Возрождение», где вел колонку «Дневник писателя».
Среди всего необозримого созвездия имен русской литературной эмиграции «тихая звезда» Бориса Зайцева, как говорил о нем критик Юрий Айхенвальд, — одна из самых известных и ярких. Борис Константинович был мастером высшей пробы — очеркист, мемуарист, прозаик, доносивший в своих строках особую прелесть старой России. Иногда его называли наследником Тургенева, настолько ясной, прозрачной и какой-то удивительно спокойной была его проза. Но, конечно, он не мог оставаться верным своему «тихому» стилю, когда писал о страданиях своей родины. «Будем резать детей, выселять кулаков, отправляя их в дальние края на голодную смерть — кулаков пять миллионов — извести их надо постараться, требуется время... Чувствую безнаказанную, торгашескую тишину Европы. “Все сойдет!”. Мир — пустыня. Нет истины, все дозволено. Ну что же, закроем сотни церквей, будем расстреливать священников... Ничего, будем сжигать иконы, снимать колокола, запрещать звон в Москве. Взрывать Симонов монастырь», — гремели его слова в ответ на призывы Европы «с пониманием» относиться к тому, что творили большевики.
Б.К.Зайцев прожил долгую жизнь, пережил тиф и голод во время Гражданской войны, насильственную высылку на «философском пароходе», немецкую оккупацию Парижа; он умер в 1972 году, через полвека после того, как навсегда покинул родину.
Как публицист Зайцев писал много — в газетах, журналах, альманахах. Одними из самых популярных у русской эмиграции были его статьи в разделе «Дневник писателя», которые публиковались в газете «Возрождение» в 1929–1932 гг., — отклики на самые разные события, издания книг, юбилеи литераторов, известия из России и Европы. Очерки эти частично уже были изданы в наши дни, но в прошлом году российские читатели получили возможность познакомиться и с неизвестными для них текстами Зайцева. «Дневник писателя», объединяющий мемуарные и историко-культурные очерки, литературно-критические статьи, рецензии, театральную критику, публицистические заметки, портретные зарисовки, впервые публикуется полностью. Книгу сопровождает обстоятельная вступительная статья и комментарий А.М.Любомудрова (подготовка текстов — его же).
«На Кресте наша Родина, что говорить: распинают ее, на наших глазах распинают, что ни день, глубже вбивают гвозди. Не снегами занесло, страшная, клубящаяся туча, с дьявольском заданием: в пять лет все “дезинфицировать”, все уничтожить, выморить все более крепкое крестьянство, извести интеллигенцию, мораль, религию — голого дикаря посадить на престол славы.» Россия, боль за нее билась в каждом слове, в каждой строке.
Очень много внимания Борис Константинович уделял французской и русской литературе. Любая интересная новая книга, какое-то событие, ставшее знаковым, юбилеи, собрания — все вызывало отклик и все воспринималось сквозь «магический кристалл» русской культуры и истории. «Когда Флобер умер, Тургенев, его большой почитатель и ценитель, лично почти друг, опубликовал в России призыв подписываться на памятник Флоберу — первая попытка международной дружественности в литературе. К стыду России, она провалилась. Русские не доросли до общеевропейского чувства прекрасного (позже — доросли до поцелуев с Марксом и до памятников ему...). На призыв лучшего своего писателя не только не откликнулись — засыпали его насмешками и оскорблениями за самую мысль о солидарности. Какой там Флобер! Собирать на Флобера... Пишешь об этом с горечью — и за Россию, за Тургенева, и за Флобера.» Гигантская фигура Флобера, как и Тургенева, возвращала Зайцева к мысли о свободе и долге писателя; о том, что было для него самого главным критерием оценки творчества.
Борис Константинович до конца дней своих продолжал отстаивать правду о России — о той, где он родился и возмужал как писатель, и о той, советской. Он все время размышлял над логикой произошедшего на родине. И честно писал: «В России же удивительно следующее: в довоенное время опорой православия считался простой народ, в значительной степени — крестьяне. Большинство церквей — по сельской России. Большинство верующих были мещане, серые купцы, крестьяне. Теперь все изменилось. Крестьяне, оказалось, очень мало сердцем были преданы вере. Я знаю русскую деревню и не удивляюсь массовому закрытию там церквей. Помню и довоенное сельское духовенство... А интеллигенция при мне, в мои ранние годы, — сплошь находилась вне веры, — теперь она главный оплот ее — и в России, и в эмиграции».
Эта книга, уверен, станет настольной для тех, кого хоть немного интересует история России, кто размышляет над трагедией и триумфом русских людей в ХХ веке.