• Содержание
• Выдержки из предисловия
• Рецензии

СОДЕРЖАНИЕ

Поэзия Владислава Ходасевича (Дж. Малмстад)

МОЛОДОСТЬ

В моей стране

В моей стране
«Нет, молодость, ты мне была верна...»
«Вокруг меня кольцо сжимается...»
«Один, среди речных излучин...»
Как силуэт
          I.  «Как силуэт на лунной синеве...»
          II.  «Из-за стволов забвенная река...»
Осень
Sanctus Amor
Утро («Молчи, склони свое лицо...»)
«Протянулись дни мои...»
Ряженые
Гадание
«Все тропы проклятью преданы...»
К портрету в черной рамке. Послание к ***
Ночи
«Опять во тьме. У наших ног...»

Кузина

Зарница
Звезда
Стихи о кузине
         I. Она
         II. Старинные друзья
         III.  Воспоминание
         IV.  Кузина плачет
Романс («“Накинув плащ, с гитарой под полою”...»)
Поэт. Элегия
«Вечер холодно-весенний...»
Вечером синим
«За окном гудит метелица...»
Кольца
        I. «Я тебя провожаю с поклоном...»
        II. «Велишь — молчу. Глухие дни настали!..»
Passivum
«Мои слова печально кротки...»
За снегами
«Время легкий бисер нижет...»
Цветку Ивановой ночи
Пролог неоконченной пьесы

СЧАСТЛИВЫЙ ДОМИК

Пленные шумы

Элегия («Взгляни, как наша ночь пуста и молчалива...»)
Ущерб
«Когда почти благоговейно...»
Зима
«В тихом сердце — едкий пепел...»
Матери
Закат
«Увы, дитя! Душе неутоленной...»
Душа («О, жизнь моя! За ночью — ночь...» И ты, душа, не внемлешь миру...»)
Возвращение Орфея
Голос Дженни
«Века, прошедшие над миром...»
«Жеманницы былых годов...»

Лары

«Когда впервые смутным очертаньем...»
К Музе
Стансы («Святыня меркнущего дня...»)
В альбом
Поэту
Дождь
Милому другу
Мыши
        1.  Ворожба
        2.  Сырнику
        3.  Молитва

Звезда над пальмой

«За окном — ночные разговоры...»
Портрет
Прогулка
Досада
Успокоение
Завет
Февраль
Бегство
Ситцевое царство
         1.  «По вечерам мечтаю я...»
         2.  «К большому подойдя окну...»
Вечер («Красный Марс восходит над агавой...»)
Рай

<ИСКЛЮЧЕННОЕ ИЗ КНИГИ>

Новый Год

ПУТЕМ ЗЕРНА

Путем зерна
Слезы Рахили
Ручей
«Сладко после дождя теплая пахнет ночь...»
Брента
Мельница
Акробат. Надпись к силуэту
«Обо всем в одних стихах не скажешь...»
«Со слабых век сгоняя смутный сон...»
«В заботах каждого дня...»
Про себя
         I.  «Нет, есть во мне прекрасное, но стыдно...»
         II. «Нет, ты не прав, я не собой пленен...»
Сны
«О, если б в этот час желанного покоя...»
«Милые девушки, верьте или не верьте...»
Швея
На ходу
Утро («Нет, больше не могу смотреть я...»)
В Петровском парке
Смоленский рынок
По бульварам
У моря («А мне и волн морских прибой...»)
Эпизод
Вариация
Золото
Ищи меня
2-го ноября
Полдень
Встреча
Обезьяна
Дом
Стансы («Уж волосы седые на висках...»)
Анюте
«И весело, и тяжело...»
Без слов
Хлебы

< ИСКЛЮЧЕННОЕ ИЗ КНИГИ >

Авиатору
Газетчик
Уединение
«Как выскажу моим косноязычьем...»
Рыбак. Песня
Воспоминание («Здесь, у этого колодца...»)
Сердце
Старуха

ТЯЖЕЛАЯ ЛИРА

Музыка
«Лэди долго руки мыла...»
«Не матерью, но тульскою крестьянкой...»
«Так бывает почему-то...»
К Психее
Душа («Душа моя — как полная луна...»)
«Психея! Бедная моя!..»
Искушение
«Пускай минувшего не жаль...»
Буря
«Люблю людей, люблю природу...»
Гостю
«Когда б я долго жил на свете...»
Жизель
День
Из окна
        1.   «Нынче день такой забавный...»
        2.   «Всё жду: кого-нибудь задавит...»
В заседании
«Ни розового сада...»
Стансы («Бывало, думал: ради мига...»)
Пробочка
Из дневника («Мне каждыйзвук терзает слух...»)
Ласточки
«Перешагни, перескочи...»
«Смотрю в окно — и презираю...»
Сумерки
Вакх
Лида
Вельское Устье
«Горит звезда, дрожит эфир...»
«Играю в карты, пью вино...»
Автомобиль
Вечер («Под ногами скользь и хруст...»)
«Странник прошел, опираясь на посох...»
Порок и смерть
Элегия («Деревья Кронверкского сада...»)
«На тускнеющие шпили...»
Март
«Старым снам затерян сонник...»
«Не верю в красоту земную...»
«Друзья, друзья! Быть может, скоро...»
Улика
«Покрова Майи потаенной...»
«Большие флаги над эстрадой...»
«Гляжу на грубые ремесла...»
«Ни жить, ни петь почти не стоит...»
Баллада («Сижу, освещаемый сверху...»)

< ИСКЛЮЧЕННОЕ ИЗ КНИГИ >

«Слепая сердца мудрость! Что ты значишь?..»
«Слышать я вас не могу...»
Невеста

ЕВРОПЕЙСКАЯ НОЧЬ

Петербург
«Жив Бог! Умен, а не заумен...»
«Весенний лепет неразнежит...»
Слепой
«Вдруг из-за туч озолотило...»
У моря
          1. «Лежу, ленивая амеба...»
          2. «Сидит в табачных магазинах...»
          3. «Пустился в море с рыбаками...»
          4. «Изломала, одолевает...»
Берлинское
«С берлинской улицы...»
An Mariechen
«Было на улице полутемно...»
«Нет, не найду сегодня пищи я...»
Дачное
Под землей
«Всё каменное. В каменный пролет...»
«Встаю расслабленный с постели...»
Хранилище
«Интриги бирж, потуги наций...»
Соррентинские фотографии
Из дневника («Должно 6ыть, жизнь и хороша...»)
Перед зеркалом
Окна во двор
Бедные рифмы
«Сквозь ненастный зимний денек...»
Баллада («Мне невозможно быть собой...»)
Джон Боттом
Звезды

НЕ СОБРАННОЕ В КНИГИ

Осенние сумерки
Зимние сумерки
«Схватил я дымный факел мой...»
Отшельник
Зимой
Дома
Мышь
Весенний рассказ
Прощание
Песня («“Опрозраченный месяц повис на ветвях...”»)
Весна
Серенада. Надпись к силуэту
На седьмом этаже. Подражание Брюсову
Весной
«“Вот в этом палаццо жила Дездемона”...»
«На мостках полусгнившей купальни...»
Из мышиных стихов
«На этих прочтенных страницах...»
«На новом, радостном пути...»
На Пасхе. Отрывок из повести
«Черные тучи проносятся мимо...»
«Трудолюбивою пчелой...»
«Сквозь облака фабричной гари...»
Себе
«Доволен я своей судьбой...»
Романс («В голубом эфира поле...»)
«Пока душа в порьюе юном...»
Песня турка
Соррентинские заметки
          1. Водопад
          2. Пан
          3. Афродита
«Я сердцеед, шутник, игрок...»
Ночь
Граммофон
Скала
Дактили
Похороны. Сонет
Веселье
Я
К Лиле. С латинского

НЕОПУБЛИКОВЛННОЕ ПРИ ЖИЗНИ И НЕОКОНЧЕННОЕ

«Я угасну... Я угасну...»
«Что-то нужно. Что-то нужно...»
Бал
Проклятый
Последний гимн
Часовня
Поздно
Обман
Звезде
Мариночке
«Я опьянялся цветами мирскими...»
Иная красота
«Я не знаю худшего мучения...»
Достижение
         1. «На небе сбираются тучи...»
         2.  «Я очнулся. Вдали, на востоке...»
         3. «Что это? Что это? Толпы врагов?...»
         4. «О золотое светило!..»
Достижения
Правда пробуждения
«И снова голос нежный...»
Ангелы
Сближение
Вновь
С простора
Белые башни
Счастье
«Если сердце захочет плакать...»
У людей
Вечером в детской
Песня («Над рекою...»)
Deo ignoto
Диск
«Ухожу. Насердце — холод млеющий...»
Жизнь-полководец. Marche funebre
Горгона
Друзьям
Ликующие
Пилат
«Только вечером нежное...»
«Меня роднят с тобою дни мечтаний...»
«Навсегда разорванные цепи...»
«Мы все изнываем от жизненной боли...»
Грифу
Спящей
Забытый
«Мы мерзостью постыдно-рьяной...»
Диалог
«Мой робкий брат, пришедший темной ночью...»
Афине
Ночью
В снегах
Парки
Горе
«Люблю говорить слова...»
«Плащ золотой одуванчиков...»
Одинокая
«Когда истерпится земля...»
На прогулке
«Гремите в литавры и трубы, веселые люди!..»
«О, горько жить, не ведая волнений...»
Розы
Театр. Месть
«О старый дом, тебя построил предок...»
«Зазвени, затруби, карусель...»
Раскаяние
Случайность
Романс («День серый, ласковый, мне сердца не томи...»)
«Подпольной жизни созерцатель...»
Сон
П. С<ухоти>ну («Стыд неучтивому гостю, рукой отстранившему чашу...»)
Поэту-пролетарию
Бювар
Утро («[Как мячик,] скачет по двору...»)
Моисей
S. Ilario
«С грохотом летели мимо тихих станций...»
«Помн<ю>, Лила, наши речи вкрадчив<ые>...»
«У черных скал, в порочном полусне...»
«Сойдя в Харонову ладью...»
Пэон и Цезура. Трилистник смыслов
Отчаянье
Santa Lucia
«Полно рыдать об умершей Етене...»
Про мышей
          1. Вечер
«Тащился по снегу тюремный фургон...»
«В этом глупом Schweizerhof е...»
На Грибном рынке
«О будущем своем ребенке...»
Буриме. Для второго изд<ания> «Счастливого Домика»
Ворон
«Ты о любви мне смятенно лепечешь...»
Буриме («Огни да блестки на снегу...»)
«Я родился в Москве. Я дыма...»
«Хорошие стихи меня томят...»
«Я знаю: рук не покладает...»
«Я гостей не зову и не жду...»
«За шторами — седого дня мерцанье...»
Современнику
Призраки
Голубок
«Дрожит вагон. Заледенелых окон...»
«Пейте горе полным стаканчиком!..»
«Судьей меня Господь не ставил...»
«Давно пора сказать тебе открыто...»
«Клубится пар над суповою миской...»
«Когда во все концы земли...»
«Раскрыты двери настежь. Гроб дубовый...»
«Я не старик, ты не старушка...»
«Вот смотрите: я руку жгу...»
«Редея, леса червленеют...»
«Жестокий век! Палач и вор...»
«Мы вышли к морю. Ветер к суше...»
Листик
«В городе ночью...»
«Высокий, молодой, сильный...»
Стансы («Во дни громадны хпотрясений...»)
«Душа поет, поет, поет...»
«Всемнадцать лет,когда до слез, до слез...»
«Двусмыслица, прекрасная царевна...»
«Вот уж дым всклубился черный...»
«Я помню в детстве душный летний вечер...»
«Четыре звездочки взошли на небосвод...»
«“Надо мной в лазури ясной...”»
«В беседе хладной, повседневной...»  
«Апрельский дождик слегка накрапывал...»
«Страшны туманные поляны...»
«Я хожу по острым иголкам...»
«Нет, нехочу ни пышной славы...»
«Люблю в природе — рост и тленье...»
«Постой, товарищ, — погляди-ка...»
«Я помню вас, дары богов...»
Сонет («Своих цепей так не расторгнешь, нет!..»)
«Я знаю все людские тайны...»
«В каком светящемся тумане...»
Т-ой («Моим ты другом быть не хочешь...»)
«Не люблю стихов, которые...»
«Иду, вдыхая глубоко...»
«Я сон потерял, а живу как во сне...»
«Косоглазый и желтолицый...»
«Вот повесть. Мне она предстала...»
«Мечта моя! Из Вифлеемской дали...»
«В этих отрывках нас два героя...»
«Он не спит, он только забывает...»
«Пыль. Грохот. Зной. По рыхлому асфальту...»
«Старик и девочка-горбунья...»
«Что ж? Высоким Державинским слогом...»
«Помню куртки из пахучей кожи...»
«Раскинул над собой перину...»
«Мулатка с крупными ноздрями...»
«Я родился в Москве. Я дыма...»
В кафе
«На свете только есть дырявый...»
«В этой грубой каменоломне...»
«Перестань мне сниться, если можешь...»
«Нет, есть еще забавные минуты...»
НЭП
«“Проходят дни, и каждый сердце ранит...”»
26 мая 1836
«Как совладать с судьбою-дурой?..»
Зимняя буря
«Мне б не хотелось быть убитым...»
«Великая вокруг меня пустыня...»
«“Под звук бэлотт, под гомон баров”...»
«Кто счастлив честною женой...»
«Мы не гуляли, не кутили...»
«Нет ничего прекрасней и привольней...»
«Как больно мне от вашей малости...»
«Гремит вода. По стенкам таза...»
«Сквозь дикий грохот катастроф...»
Мы
Памятник («Во мне конец, во мне начало...»)
Утро («То не прохладный дымок подмосковных осенних туманов...»)
«Сияет навощенным пол...»
«Все только смерти да поминки!..»
«В последним раз зову Тебя: явись...»
Памяти кота Мурра
«Сквозь уютное солнце апреля...»
«Нет, не шотландской королевой...»
«Не ямбом ли четырехстопным...»

ШУТОЧНОЕ

«У Наташи глазки черные...»
Как если бы мы были гомоскуалисты
На даче
На отъезд милого
Шурочке по приятному случаю дня ее рождения
Подражание Петрарку
«Бедный Бараночник болен: хвостик бывало проворный...»
Кишмиш
Разговор человека с мышкой, которая ест его книги
«Пускай все дамы без труда...»
«Из того, что надежды и сны...»
«Как восплачется свет-княгинюшка...»
«Ей-богу, мне не до стихов...»
Пути и перепутья
Памятник («Павлович! С посошком, бродячею каликой...»)
«Не только в древности неслышные слова...»
«Право же, только гексаметр сему изобилью приличен...»
«Люблю граненые стаканы...»
«Люблю я старой толстой Сафо...»
Аполлиназм
Сочинение
Предупреждение врагу
«“Париж обитая, низок был бы я, кабы...”»
«“Алек, чтобы в стройном гимне...”»
«Общею Музою наш ей была Бронислава когда-то...»
«Сквозь журнальные барьеры...»
«Хвостова внук, о, друг мой дорогой...»
«Я с Музою не игрывал уж год...»
Ночь в отеле Сельтик
«Тот, кто на дверь наклеил обьявленье, что каждую среду...»
Подражания древним
         1.   «В Академии Наук...»
         2.   «Ты помнишь,что изрек...»
         3.   «Всё измени лося под нашим зодиаком...»
         4.   «С тех пор к<а>к стал Антоний в моде...»
         5.   «Песчинка как в морских волнах...»
        <6>.  «Дарует небо человеку...»
        <7>.  «Иванов! Если ты с Ириной...»
        <8>.  «Милюков: Gieb meine Jugend mir zuruck!..»
Куплеты 
«Не могу Вас не воспеть я...»
«Задумаешь его почтить эпиталамой...»
«Г.Л.: Среду и субботу...»
На погребение Тейтеля
«О други! Два часа подряд...»
Жалоба Амура
Приношение Р. и М. Гординым
Блоха и горлинка. Басня

ПРИМЕЧАНИЯ (Дж. Малмстад, Р. Хьюз)

ПРИЛОЖЕНИЕ

Война в русской лирике
Русская лирика

Алфавитный указатель стихотворений

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

«Очень важная во мне черта — нетерпеливость», — заметил однажды Владислав Фелицианович Ходасевич в начале автобиографического очерка «Младенчество». «Может быть, — продолжал он, — происходит она оттого, что я, так сказать, опоздал родиться». Ибо когда он, последний из шестерых детей, появился на свет (16/28 мая 1886 г.), родители были уже немолодыми: отцу, Фелициану Ивановичу, выходцу из польско-литовской обедневшей дворянской семьи, шел пятьдесят второй год, а матери, Софье Яковлевне, сорок второй. Одиннадцать лет отделяло его от родившейся до него сестры. Многие годы Ходасевича преследовала мысль о том, что он «подкидыш», впоследствии, уже в поздних стихах, отозвавшаяся мотивом «сироты» и «пасынка». Как бы в возмещение за позднее появление на свет он родился двумя неделями прежде положенного срока. Это проявление нетерпеливости едва ли не стоило будущему поэту жизни и стало первой в ряду «многих неприятностей», доставленных ему попыткой «наверстать упущенное», как сам Владислав Фелицианович отмечал в автобиографии. Хрупкое сложение («Я был слаб и хил чрезвычайно») и слабое здоровье сопровождали его до конца дней.
Как сам Ходасевич заметил в «Младенчестве», позднее рождение сказалось даже на eгo месте в истории русской литературы. «Родись я на десять лет раньше, был бы я сверстником декадентов и символистов: года на три моложе Брюсова, года на четыре старше Блока. Я же явился в поэзии как раз тогда, когда самое значительное из мне современных течений уже начинало себя исчерпывать, но еще не настало время явиться новому. Городецкий и Гумилев, мои ровесники, это чувствовали так же, как я. Они пытались создать акмеизм, из которого, в сущности, ничего не вышло и от которого ничего не осталось, кроме названия. Мы же с Цветаевой, которая, впрочем, моложе меня, выйдя из символизма, ни к чему и ни к кому не пристали, остались навек одинокими, “дикими”. Литературные классификаторы и составители антологий не знают, куда нас приткнуть».
Есть определенная закономерность в том, что Ходасевич постоянно ставил в тупик литературных систематизаторов и что его место в истории русской литературы отмечено печатью некоторого смещения. Избалованный любовью и заботой родителей, старших братьев и сестер, он в то же время очень рано познал горечь разочарования. В возрасте четырех лет, впервые попав в Большой театр, Ходасевич решил стать танцором. Имея незаурядные способности к танцам и до конца жизни сохранив любовь к балетному искусству, он, тем не менее, не мог по состоянию здоровья вынести жесткой системы балетных тренировок. И если сам по себе балет так или иначе привел Ходасевича, как он сам отметил в «Младенчестве», «к искусству вообще и к поэзии в частности», то особая очарованность танцем, тот непосредственный интерес к балету, который делал сцену Большого театра его «духовной родиной», будут ему навсегда заказаны. Оркестровая яма, отделявшая зрителя от танцора, — вот первая пропасть в ряду многих последующих, наведение мостов через которые станет для Ходасевича делом eго жизни и искусства.
Чтобы как-то приукрасить не располагавшую к себе внешность, молодой Ходасевич какое-то время носил маску денди, изысканная одежда и манеры которого были как бы укором грубости и несовершенству мира. Озабоченность внешним видом и привычка подвергать тщательному анализу видимую миру внешнюю сторону самого себя так и не покинули его, найдя свое выражение в зрелых стихах, с их зеркалами и темой нарциссической одержимости («Перед зеркалом», 1924).
Понятие компенсации лежит в самом представлении Ходасевича об искусстве. Он настаивает на том, что литература, как всякая работа воображения, является попыткой человека компенсировать свою ограниченность. Это убеждение составляет основную драму в его зрелых стихах, которая рождается из противоречий между возможным и действительным, стремлением и невозможностью достижения, умозрительным и вещным, идеальным и земным, — противоречий, которых поэт не в состоянии разрешить, поскольку жизнь, порождая стремления, одновременно ограничивает любые порывы к трансцендентальному. И все же Ходасевич не может не стремиться к примирению этих противоположностей, даже сознавая всю невозможность этого примирения, зная, что жизнь и воображение — силы враждебные, абсолютно непримиримые. В результате — всепроникающий скептицизм и беспощадная ирония. Поэт силится достичь абсолютного, некой трансформированной реальности, цельности личности, но даже если ему удается достичь этого, то лишь на одно мгновение, чаще всего в момент творчества. Произведение искусства может зафиксировать и воплотить это мгновение, когда поэт на миг поднимается над собой (тема знаменитой «Баллады», 1921), но этот опыт непродолжителен. Через бездну невозможно перекинуть мост. Разочарование неизбежно, «компенсация» искусства коротка. «Дать портрет писателя значит прежде всего — во всей полноте представить его творческую трагедию (по существу всякое творчество внутренне трагично)», как написал сам Ходасевич в 1933 г.
В статье, озаглавленной «Глуповатость поэзии», которая, может быть, более, чем какая-либо другая, заслуживает права называться литературным манифестом, Ходасевич настаивает на том, что «поэт, не искажая, но преображая, создает новый, собственный мир, новую реальность, в которой незримое стало зримым, неслышное слышным. Есть каждый раз нечто чудесное в возникновении нового бытия. <...> “Попадая в поэзию”, вещи приобретают четвертое, символическое измерение, становятся не только тем, чем были в действительности. То же надо сказать о самом поэте. Преобразуется и он». В многочисленных своих статьях он еще и еще раз подтверждает эту свою веру в то, что «преображение действительности» является единственно подлинной заботой искусства. Это и делает искусство одновременно мифологическим и религиозным в особом смысле, и для Ходасевича этими особенностями была отмечена, в частности, русская литература. «...Русская литература велика и сильна <...> своим даром с необычайным бесстрашием и напряжением искать высшей правды, философской и религиозной. Это искание понуждает ее с тою же силой стремиться к осознанию того, что есть мир вообще и Россия в частности. Процесс осознания такого протекает в форме преображения действительности, то есть в единственном художественно-законном действии».
В Ходасевиче не было ни капли русской крови, но он всегда считал себя русским по культуре и, как многие русские, написал свое первое стихотворение, будучи еще ребенком, в возрасте шести лет. К 1903 г. семнадцатилетний студент с уверенностью заявил о том, что «стихи навсегда», и никогда впоследствии не сомневался в своем выборе. Когда в символистском альманахе «Гриф» в 1905 г. появились его первые стихи, он учился (впрочем, урывками) в Московском университете (так никогда и не получив университетской степени). С этого времени Ходасевич зарабатывал на жизнь стихами, переводами, рецензиями, фельетонами, рассказами и случайной литературной поденщиной, такой, как составление антологий, часто ведя богемный образ жизни на грани нищеты в компании таких же, как он, писателей. Однако никакая другая, кроме литературной, карьера никогда всерьез не привлечет его.
«У символизма был genius loci, дыхание которого разливалось широко. Тот, кто дышал этим воздухом символизма, навсегда уже чем-то отмечен, какими-то особыми признаками (дурными или хорошими или и дурными и хорошими — это вопрос особый)», — напишет Ходасевич в статье о символизме. Он явился в литературе, по его собственным словам, когда в символизме уже проступали признаки исчерпанности, но еще успел вдохнуть его наэлектризованный воздух в московских литературных кругах первого десятилетия ХХ в., «когда этот воздух еще не рассеялся и символизм еще не успел стать планетой без атмосферы». Ходасевич знал всех крупных и второстепенных писателей, объединенных вокруг символизма в России, печатался в символистских изданиях и принимал участие в литературной деятельности этого направления, хотя сам стоял в стороне от них. Таким образом, он получил возможность постичь суть этого явления, будучи причастным ему, и в то же время сохранить чувство перспективы, неведомое самим символистам. Это преимущество вкупе с острым критическим чутьем и по существу историческим, филологическим в большей степени, чем философским, воображением дали ему возможность писать воспоминания и критические работы, посвященные символизму, не превзойденные до сих пор.
В статье 1929 г., посвященной поэзии Бунина, Ходасевич делает отступление, чтобы заметить, что «появление символизма было неизбежно, и в начале девятисотых годов он стал самым деятельным и самым определяющим явлением русской поэзии. Можно было его принять или отвергнуть, быть с ним или против него. Остаться вне борьбы могли только существа литературно безвольные, мертвые. <...> В условиях русской поэзии XX века нельзя было безнаказанно отвергнуть весь символизм, отбросив все его правды вместе с неправдами». Ходасевич прекрасно понимал, что глубочайшими корнями своей поэзии он коснулся «правды» символизма (его субъективизма, идеалистических воззрений на искусство и приверженности к преображению действительности в творческом акте). Но «неправда» символизма тоже слишком очевидна в его первом сборнике стихов.

РЕЦЕНЗИИ

«Мир созерцает художник — и судит»


Рейтинг редакции: Приобрести в личную библиотеку

В нем не было ни капли русской крови, но он всегда считал себя русским по культурной принадлежности. Владислав Фелицианович Ходасевич был русским поэтом и блестящим знатоком русской литературы, вне которой не мыслил своего существования. «Опоздав» родиться (1886–1939), он не вошел в плеяду символистов, но все же узнал их как современник. Заодно с ними изведал мир теней, звуков, угадываний и предчувствий иного бытия, отчего навсегда остался чужд какому-либо утилитарному пониманию искусства. «Поэт, не искажая, но преображая, создает собственный мир, в котором незримое стало зримым, неслышное слышным... Попадая в поэзию, вещи становятся не только тем, чем были в действительности» — эти строки из статьи 1927 года могут служить личным литературным манифестом автора.
Еще до революции в столичных журналах стали появляться как стихи Ходасевича, так и его рецензии. Талант молодого критика был замечен ведущими представителями всех литературных направлений. После 1917 года Ходасевич оставался в России до середины 1922 года, занимался самой разной литературной работой, успел по настоянию Горького переехать из Москвы в Петроград. А потом начался эмигрантский, самый зрелый период творчества, когда Владислав Фелицианович стал одной из самых заметных фигур русской литературы в изгнании. Он работал как критик, исследователь, мемуарист и как поэт, сохраняя для неведомого ему будущего высочайший уровень русской культуры и духовности, а также литературную память о жизни и творчестве своих современников.
Издательство «Русский путь» предприняло выпуск полного собрания сочинений В.Ф.Ходасевича в восьми томах. Первый том (поэзия) уже вышел — с научными комментариями, черновиками, сведениями о публикациях разных лет, фотографиями и т.д. Есть уверенность, что блестящее академическое качество издания сохранится в последующих томах.

---

См. также:

• Ходасевич В.Ф. Собрание сочинений: В 8 т. Т.2: Критика и публицистика (1905–1927) / Сост., подгот. текста, комм. Дж. Малмстада и Р. Хьюза; Вступ. статья Р. Хьюза.