И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
А.С. Пушкин

Читатель, открывающий эту книгу, окажется в интересной компании: Данте, Гете, Пруст; Пастернак, Лев Толстой, Аверинцев,  Аристотель, Фома Аквинский, Пушкин, Симеон Новый Богослов, О.Александр Шмеман, В.В.Бибихин...О чем они говорят? О чем мы с ними говорим? О некоторых главных вещах: о воле, об уме, о сердце, о символе, о силе, о свободе, о смысле. И о некоторых еще более главных вещах мы молчим.

ЗЕМНОЙ РАЙ в Божественной Комедии Даете (О природе поэзии)    

СИМВОЛ И СИЛА Гетевскал мысль в Докторе Живаго

АПОЛОГИЯ PAЦИОНАЛЬНОГО

В книге — три эссе: «Земной рай в „Божественной комедии” Данте: О природе поэзии», «Символ и сила: гётевская мысль в „Докторе Живаго”» и «Апология рационального». Последнее, в отличие от первых двух, посвященных вроде бы вполне частным сюжетам, можно назвать программным текстом, хотя частный сюжет есть и здесь: личность и работа Сергея Аверинцева. В каждом — речь, по существу, об одном из стержневых течений европейской интеллектуальной истории. Точнее, о духовной: в каждом случае имеются в виду отношения с трансцендентным. Интеллект здесь — только инструмент.
В случае Седаковой признание инструментальности интеллекта не означает ни малейшего пренебрежения к нему. Напротив, инструмент отточен у нее до большой остроты, владеет она им виртуозно, а главное — признает его необходимым.
«Его страстно влекло, — пишет она о „поэте-богослове” Данте, — то, что мы привыкли считать противопоказанным самому характеру поэта: умственная аскеза, духовная и логическая отчетливость, черный труд эрудиции, политическая ответственность».
Самой Седаковой, по всем приметам, близка именно позиция Данте. Рискну предположить, что в этой маленькой книжке она выстраивает и собственную духовную генеалогию — по крайней мере, некоторые ее линии. «Читатель, открывающий эту книгу, — пишет она во введении, — окажется в интересной компании: Данте, Гёте, Пруст, Пастернак, Лев Толстой, Аверинцев, Аристотель, Фома Аквинский, Пушкин, Симеон Новый Богослов, о. Александр Шмеман, В.В. Бибихин…»
Все они выражают собой, по мысли автора, существенные (и не вполне еще востребованные!) тенденции и достижения европейского духа. Ряд лишь на первый взгляд разнороден: и поэты, и писатели, и богословы, и философы, и «даже» один филолог — Аверинцев, который, как известно, только филологом себя и называл. Но это различие — формально: каждому из названных удалось выработать в своей области очень важное понимание сущности человека и его ситуации в мире. А почему, задастся вопросом читатель, они перечислены не в хронологическом порядке и даже не сгруппированы по «цеховому» признаку: Пушкин, а потом сразу Симеон Новый Богослов, да как же так? — Думается, потому, что эти порядки тут не важны. Речь о вещах вневременных и надситуативных, понимание которых, может быть, и вовсе не обусловлено исторически, — да, наверно, и профессионально не слишком.
К какому типу отнести собранные в книгу тексты? Это — не чистая филология, не философия, не богословие и не антропология как таковые, хотя интеллектуальный опыт в каждой из этих областей здесь несомненно сказался. Ближе всего это к истории духа — лучше сказать, к его генеалогии. Это — разговор о природе и корнях европейских смыслов, об отношениях с ними человека, особенно мыслящего и ставящего себе культуротворческие задачи. А вместе с тем — о некоторых основах европейской культуры. Понимание вневременных и надситуативных ее основ скорее всего случается помимо исторической и прочей обусловленности, но жизнь с этим пониманием происходит уже в истории. Из этого и возникает культура: система ориентиров.
В представлении Седаковой дух — область отношений с трансцендентным — находится в принципиальном единстве с (рационально организованным) интеллектом-инструментом. «Апология рационального» строится здесь на том, что разум — столь, казалось бы, дискредитированный гиперрациональным ХХ веком, — не просто полноценный, но едва ли не привилегированный орган богопознания.
«О чем мы с ними говорим? — спрашивает Седакова об избранных ею авторах-собеседниках. — О некоторых главных вещах: о воле, об уме, о сердце, о символе, о силе, о свободе, о смысле». И здесь — опять не случайное перечисление: все это — нити, связывающие человека с Богом, а разум — тот привилегированный инструмент, который собирает их в цельность.
Здесь повсюду заходит речь, во-первых, об этических корнях (познающего, исследующего) разума, во-вторых, — о его родстве и единстве с прочими уровнями познания мира — и с верой, и с той же поэзией, к которой, кстати, имели непосредственное отношение все главные герои книги: и Данте (не говоря уже о том, что его понимание у Седаковой существенным образом пропущено через другого поэта — Мандельштама), и Пастернак, и Гёте, а герой «программного» эссе Аверинцев — даже дважды: как филолог и как поэт (сам себя поэтом он не называл никогда, но, как мало кто, чувствовал существо предмета). Так, у Данте «его мысль, его образность, его „формообразующий порыв” не то чтобы очищаются и выверяются (христианской. — О. Б.) доктриной — они питаются ей, как родники питаются грунтовыми водами». Так, у него же «если Комедия есть в своем роде эксперимент и авантюра, то эта авантюра и этот эксперимент имеют в виду не получение неких тайных и новых знаний о невидимой части мироздания, а прежде всего — испытание и изменение самого повествователя, его очищение, обновление, transumanare (преображение, превосхождение человеческого)» (курсив О. Седаковой), и тут уже поэзия и исследование не отделимы не только от этики, но и от самой антропологии, даже — антропоургии: созидающей работы с самим существом человека. Так, «тот род науки о жизни, науки живого, которым заняты Гёте и герой Пастернака (доктор Живаго. — О. Б.)», а с ним и сам Пастернак-мыслитель, «уходит в сторону от магистрального пути нашей цивилизации. Уходит — и хотел бы увести и нас с этого тупикового пути. Их „другая наука” (дающая, между прочим, блестящие и оцененные только задним числом результаты в совершенно конкретных областях вроде открытия межчелюстной кости у человека или медицинской диагностики) сопротивляется <…> механицизму и техницизму новоевропейской мысли и казуистике власти, которые в наши дни захватывают уже и область эстетического производства. Голистическим (цельным), интуитивным и органическим (эту характеристику предпочитал Гёте) мы назвали этот познавательный метод». Так и Аверинцев ценил и культивировал «ту новую (древнюю) рациональность», которая «есть одновременно сопротивление дурному иррационализму и дурному рационализму», которая «принадлежит ordo sapientiae» и «в конечном счете слышит сообщение тайны, не требующее других объяснений, кроме понимания своей реальности». Все герои Седаковой интересны ей именно на этих основаниях — и очень родственны друг другу.
«Апология разума» — своего рода подведение итогов нескольким тысячелетиям вызревания рационализма в лоне европейской культуры. Конечно, Седакова — представитель рационалистической традиции. Христианство (христианскую культуру ума!) она включает в число потоков, образующих рационалистическую культуру Европы. Отношения христианства с рационализмом для нее, в их глубоком существе, непротиворечивы — правда, с рационализмом правильно, незауженно понятым. Более того, она полагает, что христианство внесло существенный вклад в становление рационализма европейского типа — неустранимый, несмотря на все огрубления, которые пришлось претерпеть последнему.
Но все же рациональное рассуждение, при всех его исключительных возможностях в познании существа жизни, — как и положено инструменту, ограничено. Именно поэтому «о некоторых, еще более главных вещах мы молчим».


«Новые тупые». Что далее?


Название трёх работ, составивших очередную книгу известной поэтессы, филолога, эссеиста и переводчицы, настраивают на волну сверхсерьёзного разговора: «ЗЕМНОЙ РАЙ в Божественной комедии Данте (О природе поэзии)», «СИМВОЛ И СИЛА (Гётевская мысль в Докторе Живаго», «АПОЛОГИЯ РАЦИОНАЛЬНОГО». И такой разговор идёт. Идёт в присутствии весьма интересной компании: Данте, Гёте, Пруст, Пастернак, Лев Толстой, Аверинцев, Аристотель, Фома Аквинский, Пушкин и другие. Всё в прекрасном прошлом? Но современность ломится в дверь агрессивно. И автор готова к отпору. «Подростковый бунт модерна... сменяется в постмодерне идиотскими выходками избалованного ребёнка. Наступает маразматическое детство. Ведь ни взрослый, ни юный человек, ни сердитый подросток не будет делать того, что показывают нам теперь на акциях и перформансах: кусаться, портить готовые вещи, вываливать кучи мусора в виде экспоната...» Анализируя «творческие идеи и проекты» — делать всё из туалетной бумаги и скотча, отливать металлическую скульптуру конфеты величиной с автомобиль и т.п., — автор приходит к выводу, что подобное возможно только на очень раннем этапе развития интеллекта. В мире появились «новые тупые». Уходящие от разума. Куда? Сергей Аверинцев знал и говорил, что мир кончался уже много раз. «Пора подумать о том, что начинается», — уверен автор.


Главные вещи


Оценка редакции: прочитать обязательно

Вот главные вещи: воля, ум, сердце, символ, сила, свобода, смысл. Но «о некоторых еще более главных вещах мы молчим». Эти главные вещи читатель найдет в трех работах поэта и философа Ольги Седаковой, составивших эту небольшую книжечку. О природе поэзии — в статье «Земной рай в Божественной комедии Данте», о символе и силе — в работе о гетевской мысли в «Докторе Живаго», наконец, о рациональном, о сложных взаимоотношениях сердца и ума — в заметке о Сергее Сергеевиче Аверинцеве, давшей название всей книге.
Рассказ об Аверинцеве Седакова начинает с разговора, который состоялся между ними в Риме, на конференции, посвященной Софии Премудрости Божией. Там Седакова выступала с докладом о мысли у Пушкина и удивилась тому, что Пушкин шел к Богу непривычным образом: «Ум ищет Божества, а сердце не находит». Тут удивился Аверинцев — что же тут необычного? Мы просто привыкли понимать фразу «Ум с сердцем не в ладу» как борьбу холодного, критического ума с теплым, добрым, доверяющим сердцем. Для русской культуры, пишет Седакова, вообще характерно недоверие к рациональности. Тем удивительнее явление Аверинцева, реабилитировавшего разум — и не путем деклараций, а «давая увидеть воочью, как действует этот инструмент». Путь разума нелегок, но иного нет, ибо то, «oткyдa удалилась мyдpость», является нарциссизмом, безразличием к истине (да-да, тот самый «плюрализм»), доктринерством, а также жестокостью и отчаянием. Островок разума слишком мал, его просто захлестывают волны иррационального. Другое дело, что «ум» бывает разный — и в синтезе библейской и античной рациональности (и тут «появляется сердце как познавательный орган!» — писал Аверинцев) возникает иная форма ума, которую, по мысли Данте, составляет любовь, форма, которая ничего общего не имеет с механической рациональностью.  

---

• Новое дополненное издание: Седакова О.А. Апология разума. — М.: Русский путь, 2011