Вместо предисловия

1874–1904

Глава 1

Детство и отрочество

Глава 2

Мои охотничьи воспоминания за весь период до эмиграции

Глава 3

Университетский период

Глава 4

Вступление моё в должность Предводителя Дворянства Харьковского уезда

Глава 5

Первые аграрные беспорядки

Глава 6

Всероссийская Выставка Животноводства

Глава 7

Русско-Японская война

Глава 8

Петербург в конце 1904 года

1905–1916

Глава 9

Революция 1905 года и харьковское губернское Земское Собрание

Глава 10

Общеземские съезды

Глава 11

Образцовое хозяйство

Глава 12

1906 год

Глава 13

2-я Государственная Дума. Создание партии Центра

Глава 14

Новый избирательный закон о Государственной Думе и выборы в 3-ю Государственную Думу

Глава 15

Пять лет деятельности в 3-й Государственной Думе

Глава 16

Наступившее успокоение

Глава 17

Закат славы Столыпина

Глава 18

Перерыв в моём общественно-политическом служении Родине

Глава 19

Моё участие в банковской и промышленной деятельности

Глава 20

Государственный Совет. Первая Мировая война

1917–1920

Глава 21

1917 год

Глава 22

Старые Водолаги

Глава 23

Первое соприкосновение с большевизмом

Глава 24

Харьков. 1918 год

Глава 25

Освобождение Харькова

Глава 26

Депутация от Союза Хлеборобов

Глава 27

Подготовка к съезду в Харьковской губернии

Глава 28

Съезд Хлеборобов

Глава 29

Первые дни гетманства

Глава 30

Харьков. Снова в Киеве

Глава 31

Протофис

Глава 32

Киев. 1918 год

Глава 33

1919 год

Глава 34

Константинополь — Харьков

Глава 35

Начало конца

Глава 36

1920 год. Новороссийская эвакуация

Заключение

А.К.Голицын. Об авторе

Указатель имен

ИЛЛЮСТРАЦИИ

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

Эмигрировав окончательно со своей семьёй после развала Добровольческой армии и ухода Деникина, я после четырёх лет скитания почти по всей Европе, оказался в 1923 году в Джомболе, пограничном городе Новой Сербии с Румынией. Около него расположено было огромное имение одного австро-венгерского магната, отошедшее Сербскому Государству, которое должно было быть парцеллировано между сербскими гражданами, участниками минувшей войны. До этого оно управлялось главным комиссаром сербом, и в помощь ему, а скорее из гуманитарных соображений, Сербское Правительство откомандировало туда русских беженцев, тоже в качестве комиссаров, предоставляя им бесплатное жилище и небольшое жалованье, покрывающее расходы по продовольствию. В числе означенных комиссаров я, проживая в 1923 году в Белграде, получил туда назначение.
Прибыв в конце лета в Джомболь, я нашёл там уже не малое количество русских беженцев, поселённых в огромном охотничьем доме бывшего владельца этой латифундии. Устроившись там же в одной из комнат этого прекрасного здания, я среди живущих уже в нём русских беженцев, большею частью целыми семьями, нашёл немало знакомых. Осмотревшись, к великой радости среди соседей нашёл я Н.Н.Львова.
Николая Николаевича я хорошо знал по общеземским съездам 1905 года в Москве, а затем как члена 3-й Государственной Думы, где мы, хотя и находившиеся в разных политических партиях, очень сходились во взглядах и мнениях почти по всем вопросам.
Уже на земских съездах Львов выделился как блестящий оратор. Он принадлежал к тому поколению русских политических деятелей, которые инстинктивно шли на слияние с народом. Одни разрешали эту задачу идучи в народ и проповедуя там свои либеральные, часто революционные, идеи, другие пытались слиться с народом путём своего опрощения, отказываясь от европейской одежды и одеваясь в свитку или поддёвку. Наконец, третьи осуществляли свою идею слияния с народом путём женитьбы на крестьянках своих родных сёл. Вот к такому разряду людей этой эпохи принадлежал Н.Н.Львов. Идеалист до мозга костей, горячо любивший свою Родину, крупный земский деятель, он очень тяжело переживал крушение всех идеалов своей жизни и своё вынужденное изгнание. Нечего говорить, мы оба очень обрадовались нашей неожиданной встрече. Не проходило дня, чтобы я не зашёл к нему перекинуться хотя бы несколькими словами, но большей частью просиживал у него целыми вечерами в беседе о пережитом, об ошибках наших, доведших нас до теперешнего состояния, о России, об исчезновении её со счетов европейских держав, ввергнутой назад в средневековое состояние именно тогда, когда она, благодаря работе Государственной Думы, готова была сделать огромный скачок вперёд в области развития экономических сил своих и своего интеллектуального развития, начиная с народных низов.
В одно из таких посещений я застал Николая Николаевича сидящим за каким-то рисунком. «Что это Вы зарисовываете так старательно?» — обратился я к нему с вопросом. «А вот видите, я стараюсь с возможной точностью воспроизвести рисунок той домашней мебели, которая наполняла дом моей деревенской усадьбы и которую местное население под влиянием преступной анархической пропаганды разграбило, уничтожило, предав огню. И Вы спросите: к чему это? На это я Вам отвечу: помещичий быт отошёл в вечность, возродиться ему нет никакой
возможности, но сохранить его облик до мельчайших подробностей — это долг каждого, кто его знает. Для потомства будет чрезвычайно важно воскресить эту своеобразную культуру, которая в XIX веке дала нам таких непревзойдённых литературных гениев, как Пушкин, Лермонтов, Тютчев, два графа Толстых, Тургенев. Этот быт был очагом культуры, просвещения и прогресса среди моря невежества, грубости и отсталости, в которые была погружена остальная Россия, составляющая девяносто процентов всего населения. Так вот, князь, Вы меня застали зарисовывающим некоторые детали этого быта. Я по памяти хочу восстановить рисунок той мебели, которая наполняла мою усадьбу. Эта мебель была создана столярами крепостными моих предков из дерева домашней заготовки. Она является лучшим доказательством того просвещённого вкуса, которым обладали наши предки, ибо знаю, что крепостные столяры выполняли задания по рисункам, даваемым им своими господами. В вашей усадьбе, наверное, Вы имели такую же самобытную домашнего производства мебель, которая вряд ли при современных условиях и порядках, царящих на нашей несчастной Родине, сохранится в неприкосновенности. Пока облик её не изгладился из Вашей памяти, зарисуйте её, и эти ценные рисунки приложите к тем воспоминаниям, которые Вы должны непременно писать. Вы пишете свои воспоминания?» — обратился он, наконец, ко мне после длинной тирады. Я принуждён был ответить ему отрицательно. Он посмотрел на меня удивлённо и сказал: «Как, неужели Вы не оставите на память потомству всё, что Вы пережили и чему были свидетелем в этот последний период Русской истории? Мы ведь стоим сейчас на рубеже нового бытия нашей Родины. Непроходимая пропасть отделяет пережитый нами период от того, который сейчас выковывается коммунистическим интернационалом, захватившим власть над нашей несчастной Родиной. И даже если ей удастся освободиться от их тисков, то быт, склад и условия жизни в этой освобождённой России будут совершенно иными, чем те, в которых мы пребывали до большевицкого переворота. Поэтому я заклинаю Вас, князь, не теряя ни одной минуты садитесь сейчас же за описание не только событий, касающихся эпохи Вашего зрелого возраста, когда Вы приобщились к общественной, политической и государственной
деятельности, но начните Ваши воспоминания с самого раннего возраста. Вы этим дадите будущему исследователю богатый и ценный материал для установления быта и условий жизни эпохи, ныне отошедшей в вечность и более неповторимой».
Вышеописанный разговор глубоко запал мне в душу и несомненно предопределил впоследствии моё решение начать свои воспоминания не со зрелого возраста, а с ранней моей молодости, осуществляя таким образом завет, данный мне Николаем Николаевичем Львовым <...>.

РЕЦЕНЗИИ

Виктор Леонидов
«Не падайте духом…»
Книга воспоминаний князя Голицына

       
Рукопись эту передали в Париже одному из славных представителей рода Голицыных — москвичу Андрею Кирилловичу Голицыну. Его отец почти полжизни провел в лагерях, но что такое честь и подлинная верность долгу, сумел передать сыну. Старые эмигранты подарили Андрею Кирилловичу воспоминания другого Голицына — Александра Дмитриевича,  уездного предводителя Харьковского дворянства, члена Совета правления  Русско — английского банка,  члена 3-й Государственной Думы, участника знаменитого харьковского съезда хлеборобов, поставившего во главе Украины Гетмана Скоропадского,  Александр Голицын сумел остаться в живых во время граждансколй войны и умер в столице Франции  через четыре года после смерти Сталина.
Андрей Кириллович  выполнил этот наказ, и только что с его предисловием  «Воспоминания» князя Голицына увидели свет в московском издательстве «Русский путь».
Эта книга производит очень сильное впечатление, даже при всем нынешнем половодье  мемуарной литературы. Впрочем, вот только несколько фрагментов:
« …Порядок пребывания Царской семьи в Харькове был выработан следующий: встреча должностными лицами на Харьковском вокзале, отбытие на благодарственный молебен в Университетской церкви в центре города. Заметьте, не в кафедральном соборе, а в Университетской церкви, по настоятельной просьбе самих студентов того Университета, который еще семь лет назад пополнял кадры террористов и цареубийц. После молебна прием Дворянства и других сословий в залах Дворянского собрания  и отбытие снова на вокзал для дальнейшего следования в столицу.
Не могу не отметить характерного момента этой встречи: когда разрешался вопрос, в каких и чьих экипажах вести Государя и его семью от вокзала в город и обратно, явилась депутация от извозчиков-лихачей и слезно умоляла предоставить им честь везти своего Государя».
«Петр Аркадьевич Столыпин произвел на меня при этом первом с ним знакомстве самое благоприятное впечатление. Высокого роста, статный, с мужественным, даже красивым лицом, с окладистой русской квадратной бородой  и высоким лбом, он представлял собой тип русского богатыря. Приятный тембр голоса и чистый открытый взгляд дополняли портрет.
Прощаясь, он добавил, что записка моя будет приложена в качестве материалов для совещания, которое он предполагает созвать при Министерстве, на котором будет обсуждаться вносимый в Думу законопроект о Волостном земстве и на которое представители земских самоуправлений будут приглашены.»
«Оратор уже приступил к своей конечной теме о необходимости избрать гетмана, когда внутренняя дверь пустой ложи отворилась и в ней появился Скоропадский в сопровождении своей охраны из состава сердюков и жупанников в украинских формах с гайдамацкими чубами на бритых головах. Стройный, высокого роста в черной черкеске,   белолицый и без единого волоса на голове, словно точеный из слоновой кости, Скоропадский отделился от своей свиты и подошел вплотную к барьеру ложи.»
Все эти цитаты, наверное, если вспомнить пушкинские слова, словно магический кристалл высвечивают содержание книги, из которой они заимствованы. Огромный масштаб эпохи и людей, которых встречал автор.
Потомок знаменитого рода Голицыных, служащего России уже более 600 лет, со времен, когда родоначальник славной фамилии, правнук литовского правителя Гедимина  князь Патрикей Александрович, прибыл  в Москву, Александр Голицын был одним из самых ярких представителей русского дворянства ХХ века. Его могилу на Сент–Женевьев де–Буа туристам из России непременно показывают, объясняя, что этот человек в среде русской эмиграции роль играл огромную.
Большинство Голицыных погибло в годы гражданской и революции, а те, кто уцелел во времена смуты, были расстреляны в дни большого террора. Сам Александр Дмитриевич, считавший, что служить своей стране и своему народу надо в любых обстоятельствах, стал инициатором создания в Париже Союза дворян в 1925 году. Фамилии тех, кто прибыл на организационное собрание, казалось, сошли со страниц учебников истории — Шаховской, Грабе, Горчаков. Союз ставил задачей прежде всего продолжение служения своей стране. И князь считал это главной, неотъемлемой чертой российского дворянства. «Русское дворянство никогда не было, в отличие от западного, замкнутым сословием, оно не носило характер феодальности и русский дворянин не жил у себя в имении, как феодалы в замках, окруженные стражею», — писал он.
Александр Дмитриевич Голицын был очень одарен от природы. Оратор, человек умевший системно мыслить, прекрасный стилист, он отличался замечательной памятью, которая цепко, до мелочей, хранила впечатления его большой жизни. И именно это сделало его  «Воспоминания» прекрасным примером русской мемуаристики ХIХ — ХХ веков.
Перед нами разворачивается огромное полотно истории благословенных предреволюционных российских лет и трагедии революции и гражданской войны. Усадьба Должик в Харьковской губернии, затем поместье матери, урожденной графини Сиверс — Старые Водолаги, где Голицын создал одно из образцовых хозяйств Российской Империи. Тихая, какая-то бунинская, неспешная  жизнь. Охота, которой посвящены  вдохновенные страницы воспоминаний. Страстный охотник, Александр Дмитриевич вспоминал в Париже, как егеря загоняли волков, как перезаряжали ружья, быстро подавая стрелкам, расстреливавшим поднявшуюся стаю фазанов. Петербургский Университет, поездка на Дальний Восток во время русско-японской войны в должности Представителя Красного Креста и работа, неустанная, кропотливая деятельность по возрождению деревни и созданию в ней нормальных, правовых отношений. Те, кого хоть чуть-чуть интересует наша история, уверен, найдут очень много интересного и злободневного в воспоминаниях Голицына. В рассказах о яростных спорах в Государственной Думе, о поведении верхов во время Первой мировой, о том, как долго спокойно и сквозь пальцы смотрели на революционную пропаганду, в конце концов разрушившую страну.
И еще. Сегодня, когда история взаимоотношений России и Украины преподноситься исключительно с точки зрения политической целесообразности, стоит внимательно прочесть страницы воспоминаний, ярко, мощно воссоздающих картины жизни Украины во время гражданской, беспрерывную смену властей в Киеве и короткое царствование Гетмана Скоропадского.
«Нельзя  было возложить на темный и политически совсем не подготовленный народ на втором десятке лет после его освобождения от крепостной зависимости те широкие демократические реформы, которые взвалили ему на плечи во всех областях его жизни. Если бы еще все передовые элементы, поощрявшие эти преобразования и первыми бросившиеся с головой работать на политическом и общественном поприще в рамках новой реформы, проявили бы уравновешенность и умеренность, то, может быть, народ справился бы с этими изменениями, предоставляя сначала работать своим передовым и интеллигентским элементам, то есть аристократии разума народного. Но дело в том, что умеренность и уравновешенность не присущи русскому характеру», — писал Голицын, размышляя о первопричинах русской катастрофы. И, наверное, к его словам стоит прислушаться.


Вера Бокова

 
В 2008 году роду князей Голицыных, ведущих свое начало от легендарного Гедимина, исполнилось 600 лет.
Автор книги — достойный представитель одной из наиболее известных ветвей этого на диво многочисленного и разветвленного рода — Голицыных-Зубриловских, названных так по принадлежавшей роду усадьбе Зубриловке, расположенной в Пензенской губернии. Из числа самых знаменитых здесь — зачинатель российского виноделия князь Лев Сергеевич Голицын, приходившийся нашему автору дядюшкой, По материнской линии Александр Дмитриевич Голицын происходил из славного древнего рода графов Сиверсов. Усадебное детство, домашнее образование — полный набор уютных и милых семейных воспоминаний в лучших традициях русской мемуаристики (особенно замечательно поэтическое восприятие празднования Пасхи). Приступая к описанию своих молодых лет, Голицын старался запечатлеть на бумаге как можно больше бытовых мелочей дорогого для него и безвозвратно ушедшего мира.
С середины книги традиционные для русской воспоминательной литературы («записок») сюжеты сменяются слегка суховатыми «мемуарами» — в том значении, как его понимали создатели этого жанра — французы. Если «записки» — разговор о себе и о времени, то «мемуары» — рассказ о времени и о себе, причем о времени — важнее и больше. И здесь бытовые сюжеты вытесняются политическими.
А.Д.Голицын участвовал в общественно-политической жизни эпохи довольно активно, хотя и не играл в ней первых ролей. Он занимал пост Харьковского уездного предводителя дворянства, был членом совета правления Русско-английского банка, депутатом Третьей Государственной думы. Повествование доводится «до конца нормальной жизни», как выражается автор, то есть до отъезда в эмиграцию. За границей князю Голицыну суждено было дожить до 1953 года. До самых последних дней он сохранил бескомпромиссную твердость убеждений и продолжал считать себя бойцом контрреволюции, что наложило отпечаток и на его книгу. Он не только вспоминая, но не анализировал прошедшее, старался понять ход и смысл роковых для национальной истории событий.
Мемуарист не только дает подробные и аргументированные характеристики двух последних царствований (Александра III и Николая II), но и приходит к выводу об исторической неизбежности революции 1917 года в обоих ее актах — Февральском и Октябрьском (при этом он даже Ленина цитирует — строки о революционной ситуации, когда низы не хотят, а верхи не могут), как, впрочем, и к выводу о кризисе и скором конце советского режима.
Интересуюишийся этим историческим периодом читатель — в еще большей мере профессиональный историк и политолог — найдет в книге множество любопытного. Она содержит закулисные подробности Русско-японской и Первой мировой войн, зарисовки событий революции 1905 года, «аграрных беспорядков», как их называет автор, событий 1917 года и Гражданской войны; портреты и характеристики П.А.Столыпина, С.И.Витте, А.И.Гучкова, Н.Н.Львова и других знаменитых современников мемуариста, повествование о деятельности тогдашней Думы, оценки русской внешней и внутренней политики. В фактографическом отношении «Воспоминания» А.Д.Голицына — несомненно, в числе наиболее пенных из изданных в последние годы эмигрантских воспоминаний.