Рукописи, найденные в Сан-Франциско

В феврале 1994 года, приводя в порядок библиотеку русских книг при церкви Фатимской Божией матери в Сан-Франциско, я наткнулся на несколько пыльных папок, перевязанных тесемочками. Внутри оказались пожелтевшие и рассыпающиеся страницы, покрытые неровным почерком. Открыв первую из них и прочитав несколько страниц, я забыл, где нахожусь и какой сейчас год. Написанные искренне и просто, эти рукописи вырвали меня из настоящего времени и перенесли в начало двадцатого века. Я понял, что в руках у меня находится уникальный документ эпохи - воспоминания очевидца, которые каким-то чудом сохранились до нашего времени. Сначала мне показалось, что мемуары принадлежат разным людям, поскольку все они были подписаны разными именами — А. Богдан, Н. Таран, Д. Мукин. Однако, вчитавшись внимательней и сличив почерк, я понял, что автор —  один и тот же человек. Часть воспоминаний были напечатаны на машинке, но имели исправления от руки. К тому же в различных произведениях упоминались  одни и те же события и персонажи.  Безуспешные поиски автора,  продолжавшиеся несколько лет,  ни к чему не привели. Никто из тех, кто  ходил в нашу церковь в течение нескольких десятков лет, не знал людей с такими фамилиями.
В середине 1999 года я сделал еще одну попытку разыскать автора рукописей. Как я выяснил, основатель  нашей церкви — иеромонах Андрей Урусов (в миру князь Андрей Урусов) живет на покое в соседнем штате Орегон. Кому, как не ему, бывшему настоятелем церкви с 1954 по 1966 годы, знать своих прихожан? Я написал ему письмо, изложил свою просьбу, краткое содержание найденных произведений и приложил список имен, которые значились на обложках.  Вскоре я получил чрезвычайно краткий ответ:
«Сведений о таких людях у меня нет. Храни Вас Господь. О. Андрей».
Много позднее, уже после смерти о. Андрея, я узнал, что он не сказал мне всей правды. Он действительно не знал никого из тех людей, чьи имена я ему послал, поскольку это были всего лишь псевдонимы. Но он прекрасно знал, кто автор рукописей, поскольку общался с ним на протяжении многих лет и даже был его духовником.
Причины такого поступка мне стали известны много позже. Пока же я решил, что рукописи попали в библиотеку совершенно случайно. Они могли быть привезены кем-либо из знакомых автора из другого штата или даже из Европы. Таким образом,  поиски мои окончательно зашли в тупик.
Следующий этап поисков начался в 2003 году. Моя знакомая Оля Данильченко рассказала мне историю, как она при помощи одного американца смогла разыскать в Америке родственников людей, уехавших из России в 1917 году. Специалиста по розыску людей звали Jerry Delson. Я встретился с ним на квартире у Оли, и он подробно объяснил мне методику поиска людей в Америке. Также они совершенно верно заметили, что человек, родившийся в начале века, скорее всего, уже умер. А смерть — это одно из тех событий, которые в Америке документируются очень хорошо.
Итак, опять все сначала. Я просмотрел записи о смерти всех людей с фамилиями Богдан, Таран и Мукин, умерших в Калифорнии во второй половине 20 века. При этом я исходил из предположения, что автор рукописей описывал подлинные события, случившиеся с ним самим, и поэтому искать следовало человека, родившегося в начале  XX века на Украине и приехавшего в Америку после войны. Я нашел несколько человек с такими фамилиями, но, увы — даты и места их рождения мне не подходили.
Осталась последняя надежда. Могло так случиться, что автор все же был прихожанином нашей церкви, но он умер вскоре после приезда в Америку. Это вполне объясняло, каким образом рукописи попали в архив, но автор остался никому не известным. Итак, следовало просмотреть все церковные книги с записями о смерти. Несколько выходных я и мои добровольные помощницы — Оля Данильченко и Вика Третьякова — провели, перебирая церковные архивы, сложенные  в картонные ящики, поставленные друг на друга в одной из комнат, но все было бесполезно.
В последний день наших поисков, когда неразобранными остались только три коробки,  Вика протянула нам несколько тетрадей и сказала: «Здесь какие-то дневники на русском языке. Хотите посмотреть?»
Тетрадки взяла с собой Оля. На следующий день она позвонила мне и сказала: «Женя, кажется, что рукописи и эти дневники писал один и тот же человек!»
Вместе с ней мы внимательно просмотрели тетрадки. Во-первых, вне всякого сомнения, это был тот же почерк, которым были написаны рукописи и сделаны заметки на полях. Во-вторых, автор несколько раз упоминал о том, что священник неоднократно настаивал на том, чтобы он описал события своей жизни. Из записей  также явствовало, что автор родился на Украине, перед войной сильно пострадал от НКВД, в конце войны бежал на Запад и уже после окончания войны каким-то образом потерял свою семью.
Больше ничего о нем узнать было нельзя. Дневники, которые велись на протяжении нескольких лет, были посвящены исключительно анализу внутренних переживаний автора без упоминания своего имени, каких-либо фактов или даже имен своих знакомых.
Нашлась и любопытная запись, объясняющая скрытность автора:
«23 окт[ября] 1951 года. Старался с Божией помощью привить и полюбить скрывание всякого проявления своей внешней деятельности (как, например, статьи в газетах, в Фатимском листке), уж не говоря о внутренней. Заявление людям о том, что “это я писал”, мысль о раскрытии авторства перед другими людьми, явно или тайно имеет подкладку тщеславия, жажду похвалы. Да не будет!» 
Это уже было кое-что. Мы еще раз перебрали весь архив, теперь уже обращая внимание только на почерк. Улов был солидный — целый ящик личных писем, а главное — книга, в которой тем же самым, знакомым почерком были записаны церковные доходы и траты в течение нескольких лет с 1959 по 1963 год.
Дальше было проще. Я выяснил, кто вел церковную бухгалтерию в это время. Это был русский эмигрант второй волны — Dmitry Gay. Таковым было его официальное имя на английском языке. Русские же прихожане называли его — Дмитрий Данилович. Нашлось и немало людей, общавшихся с ним многие годы и имевших его фотографии. Расспросы же их почти ничего не дали. Все ответы были стандартны: Дмитрий Данилович никогда и ничего не рассказывал о своем прошлом. Не удалось даже достоверно выяснить его настоящую фамилию. Только один священник сказал, что фамилия была что-то вроде Гайченко. Тот же священник добавил, что после смерти Дмитрия Даниловича часть его личного архива была передана в кармелитский монастырь, расположенный в городе Сан-Рафаэль, к северу от Сан-Франциско.
Следующим этапом стала поездка в монастырь.  После воскресной церковной службы, совершенной в приделе монастыря, я попросил аудиенцию  у настоятельницы Анны-Марии и спросил у нее, знает ли она что-нибудь о человеке по имени — Dmitry Gay.
Настоятельница  радостно улыбнулась и ответила, что она сама и некоторые из сестер хорошо знали Дмитрия Даниловича, поскольку он вместе со священниками нашего прихода принимал активное участие в создании монастыря. Она пообещала поговорить с одной из сестер, которая знает русский язык, и попросить ее поискать сохранившиеся материалы в монастырских архивах.
Я деликатно поинтересовался, в чем была причина столь странного поведения о. Андрея Урусова. Она мне ответила, что осенью 1966 года о. Андрей вступил в конфликт с церковным начальством. Дмитрий Данилович и второй священник нашей церкви — о. Карл Patzelt не поддержали его. В конце концов о. Андрей вынужден был оставить приход и переехать на жительство в соседний штат.
Через несколько дней настоятельница позвонила мне и сказала, что  нашлось несколько папок с документами, написанными по-русски, а самое главное — фотографии, где Дмитрий Данилович был заснят в довольно молодом возрасте. В том же конверте находились фотографии молодой женщины, одетой явно по довоенной моде, и детей — предположительно его семьи. 
На обороте одной из фотографий, изображавших Дмитрия Даниловича, была надпись по-английски — Goychenko.
Внутри папок я нашел еще несколько дневников, относившихся к концу 1960-х годов, и стопочку личных писем Дмитрия Даниловича. К сожалению, никаких новых сведений, интересующих  меня, они практически не содержали.
Настоятельница также сообщила мне, на каком кладбище и в каком именно месте  он похоронен.
Мы с Олей съездили на кладбище, нашли могилу, узнали точные даты жизни Дмитрия Даниловича: 7 октября 1903 г. — 8 января 1993 г. В архиве Сан-Франциско я выяснил номер социального страхования (Social Security Number — SSN) Дмитрия Даниловича и послал запрос в центральный архив Social Security Administration с просьбой выслать мне фотокопию его анкеты на получение номера SSN, заполненную им в 1950 году. Вскоре пришел ответ, но там была только та же, уже известная мне информация. Имя — Dmitry Gay, дата рождения и место рождения — Украина.
Я не исключаю, что реальная фамилия Дмитрия Даниловича была совершенно другой и он ее сознательно изменил при въезде в США, чтобы окончательно порвать со своим прошлым, тяжелые воспоминания о котором преследовали его всю оставшуюся жизнь и о котором он так писал в своем дневнике:
«20 июля 1957. О непрестанном памятовании своих страшных грехов, за которые я заслужил тысячекратно вечный огонь, в сравнении с которым все земные страдания смеха достойны».


 

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПОСЛЕСЛОВИЯ

Павел Проценко
Свидетель

По стечению обстоятельств, только в начале третьего тысячелетия впервые в данном издании публикуются редкие мемуарные свидетельства об эпохе коллективизации и Голодоморе 1932–1933 годов, о поразительном опыте личного духовного роста в годы Большого террора — казалось бы, ему противопоказанного. Почти шестьдесят лет назад написаны эти тексты в отчаянной попытке достучаться до сознания современников и побудить их выступить в защиту добра и человечности.
Три публикуемые рукописи, объединенные жизненным путем и судьбой автора, — это описания глубоких разломов традиционной народной жизни на окраине восточно-европейского мира первой трети XX века.
В мемуаре «Именем народа» приводится история участия автора в атаке на крестьянство украинской деревни в период т. н. сплошной коллективизации. «Голод 1933 года» рисует картины Голодомора в Одессе, Киеве и Киевской области. «Блудный сын» является своего рода автобиографией мемуариста, изложением его духовной и общественно-политической эволюции: от горячей христианской веры детства и ранней юности к агрессивному богоборчеству, активному участию в строительстве новой общественно-государственной системы и до разочарования в ней и сознательного возвращения, через страшные испытания в советском пыточном застенке, к вере отцов.
Все три книги созданы в конце 1940-х годов (предположительно 1947 — начало 1950-х) по горячим следам пережитого (и даже с использованием записей, вынесенных из тюрьмы и пронесенных через подполье). Написаны они с ясно прослеживаемой целью: послать в мир свидетельство-предупреждение об опасности советской утопии и одновременно составить картину антропологического перерождения современного человека, попавшегося на приманку идеологий.
Уникальность публикуемых текстов Д.Д. Гойченко очевидна. Прежде всего, в исторической мемуарной литературе практически не сохранилось столь подробных описаний коллективизации и тем более Голодомора 1932–1933 годов. Исключения единичны и обрывочны: ряд эмигрантских свидетельств (в частности, известного перебежчика Виктора Кравченко, чьи воспоминания  так до сих пор и не переведены на русский язык), несколько картин той эпохи, запечатленных диссидентами старшего поколения (генерал П.Г.Григоренко, Л.З.Копелев) и, в последнее время, опубликованные материалы «устной истории», в которых крестьяне, выжившие современники тех событий, рассказывают о пережитом .
Свидетельства Гойченко окрашены неординарностью личной позиции и жизненного пути автора. Родом из крестьян, он оказывается в рядах воинствующих противников своего сословия, его поработителей и угнетателей. Участвуя в разрушении и закабалении деревни, он одновременно и верил в необходимость и историческую обусловленность этого процесса, и внутренне ужасался тому делу, в котором вынужденно (но какой-то период и по горячему внутреннему согласию!) принимал активное участие. И наконец, в силу своей принадлежности к номенклатуре Гойченко обладал значительной и разносторонней информацией о положении в обществе. Внутренне же он никогда не порывал с крестьянской культурой, в нем всегда билось живое религиозное чувство, не затухала нравственная работа по осмыслению виденного и пережитого. Все это и породило тот неповторимый, широкий, сострадающий и одновременно трезвый авторский взгляд на происходившее с крестьянством и со страной, сделало мемуары Гойченко настоящей энциклопедией российско-украинской жизни эпохи Голодомора.
Судьба и личность Гойченко вся в разломах, вызванных катастрофой христианской цивилизации. Его облик, поразительная и загадочная биография требуют пояснений и прояснений, попыток реконструкции жизненного пути и проблематик автора.

Скупые факты, способные пролить свет на эту таинственную личность, приходится буквально «добывать» из его воспоминаний, а также из немногих сохранившихся писем, дневниковых записей и обрывочных свидетельств знавших его лиц. Ни свои произведения, ни письма он никогда не подписывал или подписывал псевдонимами. Никогда не обозначал географических координат своей малой родины; даже местности, которые он посещал и через которые пролегал его путь по Украине, обозначены туманно и расплывчато. Его скрытность обусловлена заботой о своих близких, желанием защитить их от возможного удара со стороны «органов», чьи повадки и задачи он прекрасно знал.
Родился Дмитрий Данилович 7 октября 1903 года (данные его социальной карты) в большом селе (полторы тысячи жителей), раскинувшемся на берегу Днепра. С определенностью можно утверждать, что местом его рождения была украинская часть Новороссии — обширной степной окраины европейского юга Российской империи, узкой полосой протянувшейся от Северного Кавказа (на востоке) до Бессарабии (на западе) и включавшей в себя шесть губерний. Более того, судя по ряду деталей при описании детства (развитые в родных местах, кроме хлебопашества, огородничество и садоводство), есть основания предполагать, что малая родина Дмитрия находилась в Екатеринославской губернии (нынешняя Днепропетровская область).
Один из его предков носил колоритное имя Фома Глухой , что указывает на вольные запорожские корни. Знаменитой столицей Запорожской Сечи в XVI веке был остров Хортица на днепровских порогах в границах того же степного края...

РЕЦЕНЗИИ

Ольга Рычкова
Голоса из-за бугра


«Долгие годы народ взирал на Запад, но... убедился, что почти каждый там занят исключительно своими личными интересами, что ему нет дела до страданий и гибели многомиллионного народа, что для него рассказы о десятках миллионов каторжников, о чудовищных пытках, о беспримерном ограблении народа и уморении голодом десятка областей — лишь приключенческие романы», — к такому выводу пришел в эмиграции Дмитрий Гойченко (1903–1993), автор книги «Сквозь раскулачивание и Голодомор».
Его рукописи, найденные в эмигрантском архиве в США, — редкий документ: в мемуаристике почти нет свидетельств эпохи коллективизации 1930-х. И судьба автора уникальна: выходец из крестьян, к началу революции он был гимназистом, и отец мечтал выучить сына «на батюшку». Дмитрий не рвался в священники, но «назойливость безбожников, начитавшихся большевистской литературы», ему претила. Он не представлял, что вскоре станет одним из них и вместе с товарищами-комсомольцами перекроет дорогу крещенскому крестному ходу. Его отец встанет перед сыном на колени, но напрасно... Пройдя «коммунистические университеты» — Красную армию и школу НКВД, Гойченко проводил коллективизацию на селе. Советская статистика ссылалась на громадные хлебные запасы крестьян, а кругом правил царь-голод, как в Одессе начала 1930-х: «На улицах все чаще можно было видеть умерших от голода. Особенно много было детей... Много несчастных кончали свою жизнь, бФросаясь под трамвай. В то же время партийный актив по-прежнему объедался первоклассными продуктами и лакомствами».
А партноменклатурщику Гойченко в 1937 году предстояли арест и пытки в подвалах НКВД: «Ломка на «козе» заключалась в том, что человеку нагибали голову между колен и продевали под ногами палку таким образом, чтобы она лежала на затылке. Старики в большинстве погибали от разрыва позвоночника, из иных немало оставалось калеками». Далее — нежданное освобождение, немецкая оккупация, нацистский лагерь смерти потеря семьи, вновь оказавшейся в «советском аду», отъезд в Америку и решение покаяться и посвятить себя служению Богу...

Книга для тех, кто хочет знать историческую правду из первых рук. Книга — пример мужества, которое состоит не только в умении выдержать пытки, но и в способности к покаянию. Возможно, это еще труднее.

 

Ольга Мартыненко
Уязвленное самосознание народов
Издательство «Русский путь» выпустило книгу Дмитрия Гойченко «Сквозь раскулачивание и голодомор»


Книга вышла перед тем, как на Украине был принят закон о голодоморе, окрашивающий одну из самых страшных в русской истории народных трагедий — голод 1932–1933 годов — националистическими мотивами.
Это одна из первых записей по живым следам, сделанных не просто свидетелем, но участником раскулачивания: их автор Дмитрий Гойченко, сам родом из крестьян, волей судеб оказался среди воинствующих противников своего сословия.
Основатель мемуарной серии «Русского пути» Александр Солженицын еще из Вермонта призывал всех, испытавших на себе тяготы советских лет, записать свои воспоминания: уничтожались материалы, хранящие правду, и свидетельство каждого бесценно.
Дмитрий Данилович Гойченко, который жил тогда в Америке затворником, свои воспоминания давно записал, не надеясь их напечатать даже за границей. Да и в стране, которая называлась уже не СССР, а Россия, книга ждала выхода около 10 лет. Бывший советский гражданин, ныне прихожанин церкви Фатимской Божьей Матери в Сан-Франциско Евгений Зудилов рассказывает в предисловии, как в феврале 1994 года, приводя в порядок церковную библиотеку, он наткнулся на несколько пыльных папок, перевязанных тесемочками. Внутри были пожелтевшие растрепанные страницы, исписанные неровным почерком. Начав их читать, он забыл, где находится и какой сейчас год. У человека, который примется читать эти воспоминания в книге, изданной в мемуарной серии «Русского пути» (редактор серии Н.Д.Солженицына) со всем приличествующим такой публикации аппаратом — подробными комментариями и послесловием, ощущения будут абсолютно схожие.
Далеко не сразу Евгению Зудилову удалось разгадать, кто автор пожелтевших страниц. Варлам Шаламов, прошедший ад колымских лагерей, считал этот опыт лишенным смысла. Для Гойченко он не пропал даром.

Блудный сын
Из первой главы книги Дмитрия Гойченко мы узнаем, что наш герой родился в 1903 году на Украине в зажиточной и глубоко религиозной крестьянской семье. Вера для него самого была главным внутренним стержнем, утрату ее (не без влияния большевиков-безбожников) он пережил как крушение жизненных идеалов. Дмитрий был юноша грамотный, поступил в институт. Однако учиться приходилось урывками, студентов посылали на село проводить коллективизацию. Наступил голод 1933 года. Об этом все знали, но вслух боялись и заикнуться, да и Гойченко уже пару лет как прекратил переписку с отцом и матерью, которым мог хоть как-то помочь. Пока думал, они умерли с голоду.
По стране шли аресты, в 37-м донесли на Гойченко, что защищал «врага народа», его посадили, обвинив в шпионаже, вредительстве, подготовке покушения на Сталина и т.д. Условия в тюрьме были невыносимые, но не шли ни в какое сравнение с пытками, которым автор отводит отдельную главку «120 часов в мясорубке». Гойченко выстоял, никого не оклеветал, ни на кого не донес. Ни в чем не признался. Ему повезло — полутрупом, но он вышел из застенков НКВД. В конце войны немцы угнали его с семьей в Германию, он оказался в лагере для беженцев и там судьба нанесла ему новый удар. Пока он ходил на заработки, жена и дети исчезли. Больше он о них никогда не слышал. В 1949 году Гойченко удалось эмигрировать в Америку. Он вновь обрел моральный стержень — веру в Бога — и всю оставшуюся долгую жизнь каялся и замаливал грехи. Скончался он 90-летним в Сан-Франциско.

Раскулачивание. Голод
Что замаливал этот человек, в июле 1957 года записавший в дневнике «о непрестанном памятовании своих страшных грехов, за которые заслужил тысячекратно вечный огонь»?
Ответ содержится в двух других разделах его книги — «Именем народа» (о раскулачивании) и «Голод 1933 года». Совесть терзает автора, он спешит выговориться, исповедуется, но лучше всего ему даются живые зарисовки: в нашей мемуарной литературе практически не сохранилось столь подробного описания этой трагедии. По сей день идут споры, сколько вымерло на Украине народу с 32-го по 33-й год: пять миллионов, десять?
Автор (комментаторы предполагают, что, возможно, он имеет в виду собственных родителей) встречает в опустевшей деревне старуху. Она рассказывает: «Сын решил сократить количество едоков и выгнал нас на улицу. Сидим мы на холоде и плачем. Люди уговорили его принять нас. Он принял, но с условием, чтобы ничего не ели... Мы решили со стариком: все равно умирать, никуда не пойдем, хоть умрем в бывшей своей хате. Одну воду знай пьем. И вот сынок взял и задушил ночью отца, а меня выгнал. А живу-то я чем? То веточки молодые варю, то глину пососу, а теперь зелень появляется — траву ем. Пасемся теперь на траве, как овцы».
Уполномоченные, присланные из города, выкачивая у крестьян зерно, сами порой осознавали невыполнимость задачи: «Бывало, отвезут тебя в село, оставят там — заготовь столько-то хлеба, хоть сдохни... Людей жаль, места себе не находишь. А как всыпят тебе на заседании парткома, ты готов разорвать тех, кто не сдает хлеб». Школьной учительнице предложили задать детям сочинение на тему, где родители прячут зерно. Молодая учительница восторженно откликнулась, дети охотно поделились знаниями, и со дворов повезли хлеб. Через три года автор снова посетил деревню, где было добыто рекордное количество зерна. Его поразила пустота. Люди были какие-то тихие, настороженные. На его вопросы отвечали, что 70 процентов жителей умерли от голода. На хуторах вымерли все поголовно.
В поисках зерна уполномоченные взламывали в избах печи, разрушали стены, а однажды обнаружили хлеб в гробу на кладбище. Пришли к попу и велели открыть церковь. Вломились в шапках и поперли в алтарь. Поп — не пускать. Ну мы его, продолжает рассказчик, толканули, как следует, он покатился по полу, запутавшись в рясе, а мы — в алтарь. Хотели заставить попа клясться на Евангелии, что хлеба в церкви нет. Тот отказался. Хлеба не нашли, а попа все равно арестовали.
Корни морального падения, описанные в «Голодоморе», проросли в разруху 20-х. Случаи людоедства, которые во множестве приводит Гойченко, описывать не стану. Но в главке «На свиноферме» он рассказывает, чем питаются в деревне, где разводят свиней, мясо которых отправляют в городские распределители. Возле свинофермы Гойченко увидел множество людей, похожих на скелеты. Эта ферма, сказал один подросток, нас поддерживает. Свиней кормят чечевицей, она не успевает перевариваться у них в желудке, когда свинарник чистят, весь колхоз копается в навозе. Услышав это, политотделец, прибывший за свининой, приказал завфермой молоть чечевицу: нечего переводить добро, пуская его в навоз.
Кто-то ответил за голодомор? Или один Гойченко каялся до конца жизни? Да, Русская православная церковь отслужила на днях молебен за всех замученных голодом. Верховная Рада поспешила объявить голодомор геноцидом России (как правопреемницы СССР) против украинского народа. Но Советская власть, надо отдать ей должное, всегда следовала принципам интернационализма (делая исключение разве что для евреев), не считаясь с отдельно взятыми нациями. В 1932—1933 годах в связи с коллективизацией голод охватил всю житницу СССР, куда, естественно, попала и Украина.
Автор послесловия и обширных комментариев к книге Дмитрия Гойченко историк и бывший политзаключенный Павел Проценко, положивший немало сил на издание книг об узниках ГУЛАГа, упреки Украины в адрес России считает неприемлемыми: пострадали все народы Советского Союза.
Если говорить конкретно о книге Гойченко, продолжает он, это памятник особого рода. Номенклатурный работник и сотрудник НКВД, он покаялся и написал в эмиграции мемуары о раскулачивании — как на Украине, так и на русском европейском Севере в 1934 году, где также изобразил голод, уничтожение и унижение крестьян карательной коммунистической машиной. И в этом смысле мы не ставим вопрос о том, что иные украинцы были винтиками советской системы и уничтожали русский народ.
Голодомор и раскулачивание, по словам Павла Проценко, уязвили национальное самосознание народов. В «оттепель» пробуждение к свободной жизни началось, в частности, с раскапывания этой беды. Первыми ее действительную картину стали восстанавливать писатели-деревенщики, прежде всего Александр Исаевич Солженицын в повести «Матренин двор». Когда настало время свободы новой России, политическая элита страны почему-то все исследования на эту тему отдала на откуп архивистам.
«Осмысление темы коллективизации, — продолжает Павел Проценко, — важнее темы революции. Голодомор был сознательно обращен на уничтожение личности народа, его воли, это особый вид террора, сознательно направленный на деревню как на самую здоровую часть нации».

 

Надежда  Кеворкова
ГОЛОДОМОР (отрывок)


<...> Именно российские исследователи нашли и опубликовали рукопись, значение которой для понимания наших общих корней и нашей общей боли трудно переоценить. В серии «Всероссийская мемуарная библиотека», основанной Александром Солженицыным, вышла уникальная книга — «Сквозь раскулачивание и голодомор» Дмитрия Гойченко. Это редчайшее, чудом сохранившееся и чудом найденное свидетельство очевидца, участника, а потом и жертвы голодомора на Украине и в России. Оно и послужило поводом для возвращения к теме трагедии и суда народов.

Личное покаяние
12 лет назад в приходе Сан-Франциско прихожанин Евгений Зудилов разбирал рукописи церковной библиотеки и наткнулся на несколько папок, перевязанных тесемочкой. Он погрузился в чтение и, по его словам, забыл, какое время на дворе. Зудилов понял, что перед ним — уникальный документ эпохи. После многих лет поиска он смог установить, что автор всех записок — Дмитрий Данилович Гойченко, умерший в 1993 году девяностолетним одиноким стариком в Калифорнии.
В США тот попал после войны, чудом спасшись, но потеряв детей и жену, которые были возвращены в СССР из лагеря перемещенных лиц. До смерти он так и не узнал, что с ними произошло.
Духовный путь этого человека — зеркало тех лет. Мало кто из его современников смог осознать, что же случилось с ним самим. Еще меньше смогло прийти к покаянию за свои дела. Единицы пытались выразить свои мысли на бумаге.
Дмитрий Гойченко сумел это сделать без осуждения других и оценок времени. Он смотрел в глубь своей души — и от этого пристального взгляда его потерявшаяся душа очистилась. Читать записки Дмитрия — это громадная душевная работа. Такого эффекта достигали редкие христианские подвижники, авторы духовных книг.
Гойченко чистосердечно вспоминал, как детская вера покинула его душу, как он отдалялся от семьи, как довелось ему видеть расправу над невинной жертвой, заподозренной в воровстве. Он, сельский активист, встал как-то на пути крестного хода и холодно смотрел на отца, повалившегося ему в ноги. Дмитрия Гойченко посылали раскулачивать, искать зерно, он знакомился с учителями, которые в своей первозданной хитрости сажали детей писать сочинение на тему, где их родители прячут хлеб.
Он описывает каждодневное зло, предательство, грех как обыденную слабость или задачу, решаемую в узко поставленных рамках. Легче совершать дерзновенные поступки, трудно жить изо дня в день, не попадая в ячеистую сеть общих заблуждений и преступлений.
Крестьянин по происхождению, Гойченко попал в номенклатуру, но не слился с ней, оставаясь чужим даже в лучшие для него годы. Его предки происходили из сечевых казаков. Поэтому так зорко он подмечает природный демократизм и справедливость простого народа, отсутствие мстительности, желание решить все миром. Он и сам поражен, как легко комиссарам удавалось обмануть миллионы его сограждан. Он и сам был частью жестокой машины.
Гойченко подробно рассказывает, что означало «организовать голод». После его книги нет сомнений, что голодомор по всей стране был именно организован, а не возник сам собой. Дмитрий сам побывал на Украине, в Ленинградской области и на юге. Он называет имена активистов, менеджеров и исполнителей, описывая разные подходы и методики. Как вывозили все продовольственные запасы, как оцепляли губернии, как умирающие дети ползли вдоль дорог, как трупы сваливали в общие ямы.
В 1937 году Гойченко был арестован. С ним произошло чудо — он выдержал несколько серий пыток и не оговорил себя. Таких людей в ГУЛАГе были единицы. Их имена наперечет, об этом феномене писал Александр Солженицын. Но самому Гойченко важно было понять, что дало ему силу, когда все вокруг сознавались в несовершенных преступлениях. Он считал, что виной всему любовь. Вместе с любовью вернулась и вера. В 1940 году его выпустили, но он уже знал, что эти «челюсти» никогда не разжимаются окончательно. Дмитрий жил на нелегальном положении, когда началась война.
Оказавшись на оккупированных немцами территориях, он с семьей бежал на Запад и попал в лагерь для перемещенных лиц. Его семья пропала бесследно, а сам Дмитрий смог перебраться в Америку. Там-то он и начал писать свои записки, никогда не предлагая их эмигрантским издателям.
Павел Проценко, подготовивший рукопись к публикации, считает, что эта книга — памятник особого рода, уникальный по значению, поскольку живых свидетельств голодомора очень мало. Те 200 кассет с записями крестьянских воспоминаний, которые были переданы США украинскому правительству, являются документом эпохи, но нет в них силы преодоления зла. Да к тому же они так и лежат мертвым грузом в подвале Верховной рады, до сих пор не расшифрованы и не опубликованы.
«Осмысление темы коллективизации важнее темы революции, — считает исследователь. — Голодомор был сознательно обращен на уничтожение личности народа, его воли, это особый вид террора, сознательно направленный на деревню как на самую здоровую часть народа. Народ необразован, но в его сознании незыблема трудовая этика, он хочет и любит трудиться. Народ таким был, он таким и остается, хотя его отрезали от всей остальной страны. В сегодняшней России в обществе и во власти никто не представляет деревню. Деревня живет без дорог, без денег, без самоуправления. А значит, тема голодомора, тема коллективизации — тема по-прежнему политически важная и актуальная, прежде всего в России. Более важная, чем задача отбиться от счетов, предъявляемых от имени Украины».


 

Анна Голубкова
Голос эпохи (отрывок)


Серия «Всероссийская мемуарная библиотека» основана А.И.Солженицыным, позиция которого по вопросам обустройства русской жизни общеизвестна. Неудивительно поэтому появление в рамках этой серии мемуаров Дмитрия Гойченко, описывающих его сложный духовный путь — от чистой детской веры через разочарование в Боге и обольщение коммунизмом к новому очищению и возвращению к православию. С одной стороны, позиции, с которых выступают и автор мемуаров, и редакция серии, достаточно привлекательны, так как имеют глубокие исторические корни и хорошо разработанную теоретическую базу. С другой стороны, если для XIX века знаменитая уваровская триада «православие — самодержавие — народность» была весьма актуальной, то в XX веке ситуация кардинально переменилась. Во-первых, выпал один из самых существенных элементов триады — самодержавие. Во-вторых, значительно видоизменилось понятие «народность». Распад крестьянской общины шел на протяжении всей первой половины ХХ века и окончательно завершился в 60–70-х годах. В настоящее время народа в понимании теоретиков консерватизма не существует, есть лишь некоторое количество люмпенизированного сельского населения. Из всей триады на данный момент единственным живым элементом остается православие. И потому, если ссылки мемуариста на народ, который якобы оставался непричастным ко всем преступлениям власти, имеют значение исключительно историческое, то описания живого религиозного чувства и той духовной поддержки, которую мемуарист получает от веры, достаточно интересны и современному читателю.

В книге опубликованы три мемуарных очерка. В первом — «Блудный сын» — мемуарист подробно рассказывает о своем детстве, о том счастье, которое давало ему приобщение к религиозным обрядам, и о падении, причиной которого явились как попытка рационального обоснования веры, так и недостаточно глубокое преподавание основ православия в гимназии. Отпав от церкви, молодой человек какое-то время находится в подвешенном состоянии, пока не попадает в армию и не проходит политическую обработку, искренне проникаясь идеями коммунизма. Мобилизовавшись, он заканчивает вуз и становится честным советским гражданином. После того как в 1937 году Дмитрия Гойченко по вымышленному обвинению арестовывают, начинается долгий путь прозрения и возвращения к вере отцов. Во втором очерке — «Именем народа» — описывается коллективизация, в третьем — «Голод 1933 года» — ужасные последствия политики властей по отношению к крестьянству <...>

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

Елена Рымшина
Рецензия на портале [kAk).ru

Некоторые книги имеют замечательную способность переносить читателя из настоящего в то время, которое описывается в самой книге. При этом обязательным условием следует считать перенос не только воображением, но и чувствами. Тогда-то можно говорить, что книга действительно стоящая, так как заставляет по-настоящему переживать и, что важно, думать. В моих руках оказался именно такой сборник. Он состоит из трех рукописей: «Блудный сын», «Именем народа», «Голод 1933 года» - объединенных общим названием «Сквозь раскулачивание и голодомор»... 
Читать полностью

Радио «Маяк» 24.11.2006 г.
Трагические события XX века
Гости: Николай Ивницкий, Павел Проценко
Читать расшифровку передачи

Татьяна Стеклова
Голодомор: павшие и живые
«ХайВэй» 17 января 2007 г.
Читать статью

Павел Проценко
«Дионисийство против фактов»
«Знамя» №3, 2008 г.
Читать статью