• Содержание
• Иллюстрации
• Отрывок из книги
  
• Рецензии
  
• Дополнительные материалы
  

СОДЕРЖАНИЕ

Приёмная федеральной службы безопасности
Двадцать пятая школа
Шурик, Валя, Володя     
Год 1937-й     
Почтовая открытка из МГУ     
Война         
Год 1944-й     
Малая Лубянка     
«Колись, Рыбец!»
Коготок увяз, всей птичке пропасть
«Горячая вы молодёжь!»     
Следственная часть по особо важным делам
Проблемы перевода
Статья 206 УПК РСФСР     
«Как ты выжил?»         
Красная Пресня         
«Изделие номер один»     
Ангрен         
Экибастуз     
«В зоне бунт!»     
Прогулка по Садовому кольцу
Эпилог     

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Левенштейн (он же — Рыбец), Лубянка, 1944 год	С А.И. Солженицыным. 2004 год	В.М.Левенштейн. 2005 год

ПРИЁМНАЯ ФЕДЕРАЛЬНОЙ СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ (отрывок)

Моя жизнь переломилась майской ночью 1944 года. Мы с мамой проснулись от стука в дверь:
— Милиция. Проверка документов.
На пороге стояли трое в военной форме. Я узнал синие погоны госбезопасности. Чернобровая, кавказского вида физиономия одного из пришедших испугала меня своим зверским выражением. Они предъявили мне ордер на арест и обыск. Чернобровый (у него были погоны майора) спросил:
— Оружие есть?
— Н...нет, — ответил я испуганно.
Я вспомнил, как семь лет до этого арестовывали моего отца. Тогда его не спрашивали об оружии. «То ли у них порядки теперь другие, то ли я влип в скверную историю», — подумал я.
Обыск они закончили быстро: мы с мамой жили в одной маленькой комнате. Отвезли меня на Лубянку, и на следующий день следователь объявил мне, что я арестован «как участник антисоветской террористической молодёжной группы в городе Москве».
— Что это значит: «террористической»? — спросил я.
— А то значит, что вы, змеёныши, товарища Сталина собирались убить...
Шёл мне тогда 22-й год...

В январе 1980 года наша семья эмигрировала из СССР. Нам тогда казалось, что мы покидаем Советский Союз навсегда. Мы навсегда прощались со всеми, кто там оставался. Наши американские знакомые, друзья часто спрашивали, не скучаем ли мы по стране, где родились, не собираемся ли мы посетить СССР. Мы отвечали:
— Нет, не скучаем, нет, не хотим посетить.
И это было правдой. В коммунистическую Россию мы бы не вернулись никогда, даже туристами.
Но вот произошли события, потрясшие мир. На экране телевизора мы увидели многотысячные толпы людей на знакомой нам Вацлавской площади в Праге. Они звонили тысячами колокольчиков, связками ключей: «Коммунистам пора уходить, последний звонок!» Мы увидели тела румынских диктаторов, убитых толпой, и национальные флаги с дыркой в середине, в том месте, где была ненавистная коммунистическая эмблема. Мы увидели, как рушится Берлинская стена — позорный символ разделения Европы и коммунистического рабства. Мы увидели широкую спину Бориса Ельцина, только что положившего свой партбилет на стол президиума съезда КПСС и уходящего по проходу между рядами кресел Кремлёвского Дворца съездов под свист и улюлюканье депутатов. Мы увидели оборону московского Белого дома, и Ельцина на танке, и прекрасные лица молодых ребят на баррикадах вокруг Белого дома, увидели, как, наконец, в новогоднюю московскую ночь над Кремлём был спущен красный флаг с серпом и молотом и вместо него поднят трехцветный русский флаг. Советский Союз перестал существовать!

Россия стала другой страной, и в конце мая 1993 года мы с моей женой Дорой прилетели в Москву. Мы узнали, что КГБ открыл свои архивы для родственников бывших политзаключённых. Я загорелся идеей увидеть дело своего отца. В то время я знал только, что он был арестован НКВД в конце 1937 года, осуждён на пять лет как враг народа и послан в Ивдельский лагерь на Заполярном Урале, где умер, как гласила официальная справка, «от сердечного заболевания» в апреле 1942 года. Да и своё дело мне хотелось посмотреть. Мы созвонились со старинной знакомой, которая ходила читать дело своего расстрелянного в тридцатые годы отца, и попросили её сделать от моего имени заявку на посещение архива КГБ (это полагалось делать заранее).
На следующий день после прилёта в Москву я позвонил по телефону нашей знакомой. Она сказала, что заявка ею была сделана, и дала мне номер служебного телефона человека по имени Евгений Николаевич, которому я должен был на следующее утро позвонить и договориться о моём приходе в то учреждение, где дают читать дела.
Утром я позвонил, и Евгений Николаевич на удивление вежливым голосом сказал мне:
— Вы можете прийти сегодня для ознакомления с делами.
— Когда?
— В 14:00 Вы можете прийти?
— Да, конечно, спасибо.
— Вы знаете, где наша приёмная?
— Да, я знаю.
Наша знакомая рассказала, что она читала дело своего отца в приёмной Федеральной службы безопасности, как теперь стало называться это учреждение. Приёмная находилась в старинном особняке, выходящем фасадом на Лубянскую улицу, за известным в Москве «Сороковым гастрономом». В тридцатые годы этот магазин был закрытым распределителем ГПУ–НКВД. Там эти «бескорыстные солдаты Феликса с горячими сердцами, холодными головами и чистыми руками» получали свою дефицитную жратву в то время, когда вся страна жила впроголодь и украинские сёла вымирали от голода. Об этом же особняке рассказывал мне и наш друг, который ходил туда читать дело своего отца, тоже сидевшего в тридцатые годы.

За час до назначенного срока я вышел из метро на станции, которая в советское время называлась «Площадь Дзержинского», а теперь — «Лубянка», поднялся наверх и увидел знакомую мне площадь, посреди которой торчал огромный уродливый пень — пьедестал стоявшего здесь памятника «Железному Феликсу» — Дзержинскому. Я живо вспомнил августовский вечер 1991 года в городе Коламбусе в штате Огайо, где мы живём. Я ехал с работы на станцию техобслуживания, где на шесть часов была назначена профилактика моего автомобиля. Радио в машине было включено, и, когда я стал подъезжать к станции техобслуживания, началась передача последних известий о событиях в Москве.
Я услышал голос репортёра: «I am standing in front of the headquarters of the dreadful KGB — the Soviet secret police in downtown Moscow. Listen to the crowd! They are going to destroy the monument to the founder of the KGB Felix Dzerzhinsky…»
Передавался репортаж о событиях, произошедших в Москве за два или три часа до передачи. Репортёр живо рассказывал о том, как вся Лубянская площадь заполнена народом, как к памятнику Дзержинского подогнали автокран, как обвязали памятник канатами и как он, наконец, повис в воздухе, сорванный с гранитного постамента, украшенного щитом и мечом — символами госбезопасности. Я слышал крики торжества, звуки гармошки или аккордеона, пение. К тому времени я приехал на станцию обслуживания. Я сидел за рулём, слушал ликующую толпу на Лубянке и плакал… В Москве происходили события, быть современником которых я не мог даже мечтать! Ломают символ самого гнусного создания этой людоедской власти. Спасибо Тебе, Господи, что мне дано дожить до этого великого часа!
Вместо профилактики я поехал домой, чтобы увидеть всё это на экране телевизора в вечерних последних известиях в 6:30. Впервые за одиннадцать с половиной лет, прошедших после нашей эмиграции, я пожалел тогда, что я в Америке, а не в Москве на Лубянской площади…
И вот теперь я — в Москве и вижу эту площадь и опустевший постамент. Я не спешил. Мне хотелось ощутить значимость этого момента в моей жизни. Я медленно прошёл по площади к Политехническому музею, перешёл под землёй площадь к скверу у музея и увидел огромный булыжник из розового гранита, вделанный в черную квадратную плиту. На плите было написано: «Этот камень с территории Соловецкого лагеря особого назначения доставлен Обществом “Мемориал” и установлен в память миллионов жертв тоталитарного режима 30 октября 1990 года в День политзаключённого в СССР».
Сбоку от камня стоял большой щит, на котором сообщалось о сборе пожертвований на памятник «самой страшной из войн в истории человечества — войны, которую советское правительство вело против собственного народа».
Я постоял у Соловецкого камня, дивясь и радуясь этим приметам произошедших перемен, перешёл ещё одним подземным переходом к зданию КГБ, прошёл вдоль площади, потом — вдоль фасада, выходящего на Лубянскую улицу, мимо ворот, через которые летом 1944 года меня в воронке, автомобиле для перевозки заключённых, завезли внутрь этих отделанных чёрным гранитом стен. Обычного чувства, которое у меня было раньше, если доводилось проходить мимо этого здания, что моё место там, внутри, а я вот, счастливчик, по чьему-то недогляду, хожу на воле, больше не было. В кармане у меня был американский паспорт. Я стал думать о предстоящем свидании с прошлым и ускорил шаг. Когда я вошёл в особняк, где была приёмная, на часах было без двадцати минут два…

РЕЦЕНЗИИ

Тамара Приходько
«По-над нарами табачный дым»,
или еще одна страница истории ГУЛага


Мемуарная повесть Виктора Матвеевича Левенштейна «По-над нарами табачный дым» стала двадцать пятой книгой Всероссийской мемуарной библиотеки в серии «Наше недавнее». Основанная А.И.Солженицыным библиотека начала издаваться в 1983 году в русском парижском издательстве YMCA-Press, а с начала девяностых продолжила печататься в Москве, в созданном здесь издательстве «Русский путь».
В числе тринадцати только что вступающих в жизнь молодых людей автор книги, Виктор Левенштейн, тогда студент Горного института, попал в застенки НКВД по сфабрикованному этими же органами обвинению в подготовке убийства Сталина. Основные «доказательства вины» строились на самооговорах, которые выбивались из молодых людей на Лубянке. Поразительные по цинизму откровения одного из палачей — майора Галкина — автор мемуаров приводит в книге:
«— Слышал имена: Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков? Это мы их дела вели, это мы их сломали. Это из этих вот кабинетов их на суд повезли, где они признавались в своей преступной деятельности... А теперь пойми дальше: если мы таких людей заставили говорить что надо, то с такими сосунками, как вы, легко справимся».
Этот эпизод Виктор Матвеевич Левенштейн приводит вовсе не в оправдание себе и своим друзьям, которые не сумели противостоять ложным обвинениям. Его всю жизнь мучительно тревожил вопрос: почему он и его товарищи смогли наговорить друг на друга столько небылиц, хотя и отрицали какие бы то ни было террористические планы? С таких искренних и беспощадных прежде всего по отношению к себе вопросов и начинаются его воспоминания.
Во время ареста ребят обезоруживало то, что надо было противостоять своим, а не явным врагам, как, например, фашистским захватчикам, с которыми пришлось столкнуться друзьям во время первых дней войны на строительстве оборонительных сооружений. Глубинная правда открылась автору мемуаров позже, после вынесения приговора (пять лет лагерей). Оказавшись в пересыльных тюрьмах, Виктор, его однодельцы и сокамерники приходили к выводу — все это не единичные ошибки НКВД, а тотальная война власти против своих инакомыслящих сограждан. «Не пора ли иметь, наконец, настоящую позицию, — размышляет Виктор Левенштейн в тюрьме, — и понять, что враги народа — это не мой отец, не те, кого они сажают в свои тюрьмы? Настоящие враги нашего народа — это они: следователи, тюремщики и их начальники всех рангов. Как их еще называть, если не врагами народа, когда они против своего народа войну ведут?.. Если я так думаю теперь, мне легче будет переваривать то, что со мной случилось... я разделяю судьбу всех тех, кто сумел не поддаться треску их пропаганды и понял и оценил, что такое эта власть».
Виктор Матвеевич Левенштейн выразил в мемуарах и умонастроение своих друзей. А в их числе были люди незаурядные. Способности Михаила Левина уже на первом курсе физфака МГУ оценили ведущие физики страны. Валерий Фрид и Юлий Дунский впоследствии стали известными драматургами. В этом же круге общения была наследница династии Рябушинских Лена Бубнова, дочь известного государственного деятеля Андрея Бубнова и видного искусствоведа Ольги Бубновой. Муж Лены Владимир Сулимов сразу после школы стал работать на Мосфильме, мечтал стать кинорежиссером, был в курсе всех литературных новинок того времени — именно он открыл друзьям Хемингуэя и Ремарка. Как пишет о нем автор книги, Сулимов был человеком, которому была дана способность увлекать и завоевывать людей. Как раз это — ярко выраженная индивидуальность — больше всего и раздражала следователей. Сулимова объявили главарем «заговорщиков», допрашивали с особым пристрастием. После побоев он получил серьезное повреждение легких и умер в лагере. Из тринадцати осужденных из лагерей и ссылок вернулись девять человек.
Как смогли выжить в нечеловеческих условиях молодые интеллигентные юноши и девушки, цвет столичной молодежи тех лет? Сам Виктор Левенштейн на встречах с читателями так отвечает на этот вопрос: «Меня спасло техническое образование (учеба в Горном институте) да удача». В пересыльной тюрьме по совету гулаговца Петра Михайловича, который в целях конспирации так и не назвал свою фамилию, Виктор представился инженером и напросился на строительство Ангренского угольного резерва в Узбекистан. Специалистами даже преступная власть не разбрасывалась. А удача, о которой говорит Виктор Матвеевич, — это все-таки не просто счастливый случай, а пример гулаговского братства, которое складывалось в противовес системе подавления и разъединения людей. Будущего медика, который сам не блистал здоровьем, однодельца Виктора Шуру Гуревича взял под опеку Лев Разгон, к тому времени отбывший свой срок и работавший в Устьвымлаге на правах ссыльного. Разгона поразили незаурядные человеческие качества Шуры, которые его друзья ценили еще со школьной скамьи.
Спасала однодельцев и культура, впитанная от родителей, в столичных вузах, привитая еще в московской 25-й школе, которая славилась не только тем, что там учились дети Сталина, но и высокообразованными преподавателями. Автор книги, будучи студентом, занимался и в Театральной студии МГУ, которую вели актеры МХАТа. Среди многих светлых страниц книги Левенштейна — рассказ о перемещении его, новичка, на почетное место в камере. Так зэки отметили Виктора за «исполнение» увлекательных историй о докторе Ватсоне и Шерлоке Холмсе. Даже заключенные со стажем, среди которых было немало и матерых уголовников, уважали людей образованных и интересных.
Еще одно доказательство «волшебной силы искусства» — долгая жизнь в пересыльных тюрьмах песни, которую сочинили однодельцы, ожидая транспортировки в лагеря.

Здесь опять собралися как прежде мы,
По-над нарами табачный дым...
Мы простились с прежними надеждами,
С улетевшим счастьем молодым...

О том, что песня воспринималась почти как фольклорная, Виктор Михайлович Левенштейн узнал, прочитав еще в самиздате первый том «Архипелага ГУЛАГ» А.И. Солженицына. Попав в Бутырскую тюрьму несколькими месяцами позже авторов, Александр Исаевич услышал, запомнил, а потом и записал несколько куплетов этой песни. Виктор Левенштейн, работая в лагере в Экибастузе уже как ссыльный, несколько раз встречался в механических мастерских с неким серьезным неразговорчивым бригадиром Саней, но тогда он и не подозревал, что это будущий писатель, автор «Одного дня Ивана Денисовича». Ни о чем не догадывался и тогда еще зэк Шурик Гуревич, который работал в этом лагере вместе Александром Исаевичем. Но и Левенштейн, и Гуревич, прочитав в 1960-е годы в «Новом мире» повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича», без труда узнали лагерь в Экибастузе и его обитателей. А встретиться с Александром Исаевичем Левенштейну посчастливилось только в 2004 году. К тому времени Виктор Матвеевич был уже не только дипломированным инженером, но и кандидатом наук. Он в очередной раз приехал на Родину из американского города Коламбус штата Огайо, куда эмигрировал в 1980 году.
Встреча произошла в доме Солженицыных в Троице-Лыково, когда Александр Исаевич уже болел и дорожил каждой минутой. «Надо было видеть, как они встретились, — рассказывает Наталья Дмитриевна Солженицына. — Они обнялись, расцеловались и с первой секунды говорили так, словно знали друг друга всю жизнь. Если бы в нашей обычной мирной жизни существовало такое братство, как фронтовое и братство жертв ГУЛАГа...»


Память о тюрьме


«По-над нарами табачный дым…» — так называется новая книга Виктора Левенштейна. Презентация издания прошла в библиотеке «Русское Зарубежье».
Это книга-воспоминание жизни автора.
«Я решил рассказать о своей судьбе и о судьбе невинно осужденных молодых людей», — сказал на встрече Виктор Левенштейн. — «Этими людьми каждая страна должна была гордиться, а не сажать. Валерий Фрид, Юлий Дунский после 10 лет лагерей, 1 года ссылки стали одними из самых знаменитых и самых замечательных кинодраматургов. Миша Левин стал ученым, одним из основателей известной всему миру школы радиофизиков. Мне удалось что-то сделать в моей инженерной жизни и в России, и в Америке. Чем я очень горжусь. Об этом мне и хотелось рассказать. И о трех замечательных ребятах, которые не вернулись, погибли в лагерях — Володя Сулимов, Юра Михайлов и Алеша Сухов. Кто-то погиб, а кому-то лагерь и тюрьма искалечили жизнь».
Автор воспоминаний Виктор Левенштейн был осужден на 5 лет лагерей, а затем еще 5 лет провел в ссылке. После возвращения закончил Московский горный институт, работал старшим научным сотрудником в одном из московских исследовательских институтов. В 80-м году эмигрировал в США.
«Читатель книги узнает о том, что все это могло быть для нас намного хуже, чем оказалось в итоге. Обвинили нас, ни много ни мало, в покушении на самого товарища Сталина. И не вмешайся в это дело материнская любовь, мы могли угодить под расстрел. Я решил рассказать об этом деле и таким образом почтить память погибших. Решил попытаться выразить словами, показать, что такое память о тюрьме, которая есть в каждом, кто там был».

 

Радио «Свобода», 23.01.2009 г. (слушать в mp3)

Программу ведет Евгения Назарец. Принимает участие корреспондент Радио Свобода в Москве Тамара Ляленкова.  

Евгения Назарец: В Библиотеке-фонде «Русское зарубежье» прошла презентация книги Виктора Левенштейна «По-над нарами табачный дым…». Автор книги, который был арестован в 1944 году по сфальсифицированному обвинению в подготовке убийства Сталина, провел пять в лагерях, а потом еще пять лет в ссылке. Подробнее о новой книге Виктора Левенштейна — в материале Тамары Ляленковой.  

Тамара Ляленкова: Виктор Левенштейн был солагерником Александра Солженицына, однако, не это главное в его воспоминаниях. Книга — яркий и правдивый рассказ очевидца о предвоенной Москве, о судьбе 13 молодых людей, которые в НКВД проходили по делу «зверенышей». Все участники дела, за исключением тех троих, что погибли, впоследствии оказались замечательно талантливыми людьми, в том числе и сам автор Виктор Левенштейн, инженер, который, эмигрировав в США, почти в 60 лет сумел добиться профессионального признания. Желание написать книгу воспоминаний он объясняет так... 

Виктор Левенштейн: Не просто хотелось написать воспоминания о том, что было, хотя это тоже важно, как важно писать и как важно документировать все, что произошло. Для меня, помимо этого, была очень важна кухня: как из хороших и честных людей, воспитанных мамой и папой в том, что нужно говорить правду, что нельзя говорить что-нибудь плохое о твоем соседе, а уж тем более о друге, как такие люди начинают давать показания о том, что мой лучший друг клеветнически утверждал, что якобы тра-та-та, тра-та-та... и идет «поливка» страшная всевозможной антисоветской... чего только выдумать можно. И подпись этого друга. И у него в деле, ну, может быть, не такие уже яростные, но все-таки похожие мои воспоминания о том, что при мне он говорил то-то. Все-таки не загоняли нам иголки под ногти, а поддались. Как это можно?! Как можно из хороших людей сделать вот это?! Вот это мне очень хотелось показать, как это делается.  

Тамара Ляленкова: Книга Виктора Левенштейна «По-над нарами табачный дым…» — тринадцатая в серии «Наше недавнее» издательства «Русский путь». Рассказывает Наталья Солженицына, редактор и президент Русского общественного фонда Александра Солженицына...  

Наталья Солженицына: Почему же так мало воспоминаний? Я думаю, вот почему. Когда Хрущев распустил ГУЛАГ и когда казалось, что можно писать, сразу было написано довольно много книг, это был Дьяков, это был Шейнис, потом уже пришел Солженицын, Шаламов, в общем, это была такая вспышка, которую уже вернуть назад никто не смог. Но припугнуть смогли и очень быстро. Вот писатели успели опубликоваться, а те люди, которые... даже если они писали эти воспоминания, я думаю, уничтожили, потому что они даже и теперь не всплыли. А вот когда уже стало совсем можно, в конце 1980-х годов, я думаю, что просто большинство умерло. Так вот, таких людей очень мало, поэтому таких воспоминаний мало. Так что наша серия обогатилась замечательной книгой. 

Тамара Ляленкова: К мнению Натальи Солженицыной на презентации присоединились Виктор Москвин, Зига Шмит, Эмиль Верник.

Новости на телеканале «Культура», 22.01.2009 г. (смотреть видеорепортаж)

Серия «Всероссийская мемуарная библиотека» пополнилась книгой воспоминаний Виктора Левенштейна — участника дела о покушении на Сталина, сфабрикованного в 1944 году. По делу «молодежной террористической группы» автор воспоминаний был осужден на пять лет лагерей.

На презентацию книги автор приехал из США. Там он живет уже почти тридцать лет. Редактор серии Наталья Солженицына напомнила слова Александра Солженицына: «Самые простые жизни в наше бурное время прикоснулись к чему-то неповторимому, несут в себе важный осколок истории. Иногда это один только человек, но, не сообщив пережитого, унесет это в беспамятность. Однако большая часть таких воспоминаний обычно не пишется из неверия в свои силы, из неясности цели».
Целью Виктора Левенштейна было создание книги памяти отца, погибшего в лагерях. Потом родилась книга собственной истории автора. Ее название «По-над нарами табачный дым» взято из песни, которую сочинили герои книги, заключенные в Бутырской тюрьме. Спустя три месяца после дела о покушении на Сталина в той камере содержался Александр Солженицын, который услышал эту песню и привел ее текст в «Архипелаге ГУЛАГ».

«Здесь опять собрались, как прежде, мы
По-над нарами табачный дым.
Мы простились с прежними надеждами,
С улетевшим счастьем молодым...».



Илья Канавин
Книга о страшном советском прошлом


В минувший четверг в Библиотеке-фонде «Русское зарубежье» прошла презентация документальной повести Виктора Левенштейна (это один из последних солагерников Александра Солженицына). В книге — уникальные свидетельства о том, как было сфабриковано дело о покушении на Сталина, которое якобы готовилось детьми известных большевиков. Как бросали в Бутырку и отправляли по этапам в лагеря?
Из 86 прожитых лет 5 он — зэк, 4 — ссыльный, последние 28 — американец. На стене его родной школы — доска с именами погибших в Великую Отечественную. Непростая школа.
«Я этот школьный зал не только помню, я на этой сцене выступал, — рассказывает автор книги “По-над нарами табачный дым...” Виктор Левенштейн. — На этой сцене Яхонтов читал стихи, пел Собинов. Его дочь училась в этой школе».
Здесь учились дети Сталина — дочь Светлана и сын Василий. Образцовая 25-я, в простонародье — «сталинский лицей». «Я учился на один класс моложе Василия и на три класса старше Светланы, — продолжает Виктор Левенштейн. — А со мной училась Аллочка Лебедь. Хорошая девочка. Ее отец был, кажется, управделами Совнаркома. Его посадили, и она исчезла из класса».
Виктор Матвеевич перечисляет одноклассников. Лора Могильная: родителей посадили, ушла из школы. Сосед по парте Гугель: отец был начальником Магнитостроя, отца посадили, мальчик исчез. Неполный список всего лишь одного класса.
«Моя мама пришла в школу. Ребята ее обступили. Она говорит: “а где моя рыбонька?” — вспоминает Виктор Левенштейн. — Все. Иначе меня не называли до конца школы. А когда вырос, стал Рыбец».
Родителей самого Левенштейна посадили в 37-м. Отец умер в лагерях. Мать выжила. А в 44-м школьное прозвище Рыбец следователи госбезопасности превратили в подпольную кличку. Левенштейну было тогда 22 года. Все, кто проходил по делу, едва окончили школу, потому его часто называют «детским» или «делом зверенышей». Это дело о подготовке покушения на Сталина.
Арбат. Здесь жили недавно поженившиеся Лена Бубнова и Володя Сулимов. Она — дочь большевика Андрея Бубнова, когда-то ближайшего сподвижника Сталина, руководителя Петроградского восстания, в 40-х попавшего в немилость. Он — сын командующего Тихоокеанским флотом, расстрелянного по делу Блюхера.
«Мы-то, дураки, не понимали, что за комнатой, где живут дети таких людей, установили прослушку», — говорит Виктор Левенштейн.
Шумная компания школьных друзей. Еще Алеша Сухов, Валера Фрид, приглашавший Нину Ермакову — девушку, в которую был влюблен. Шурик Гуревич, учившийся на врача, он подрабатывал в неотложке. Каждая из этих деталей станут частью обвинения.
«Никакого антисоветского настроя не было, — признается Виктор Левенштейн. — Ну, говорили, “моего папу зря посадили, твоего папу”. Но мы были комсомольские ребята».
Алеша Сухов рассказывал, что его младший брат Ваня на даче уволок со сбитого немецкого самолета пулемет. Всем казалось, что это очень смешно. «Ванька стащил пулемет, затащил в сарай и оттуда играл. И со смехом Сухов-старший — Алеша — все это нам рассказывал. Это все они тоже записали», — добавляет Виктор Левенштейн.
Шурик Гуревич во время дежурства видел, как по Арбату проезжает сталинский кортеж. Всем казалось это важным событием. Не понимали — насколько важным. Все сложилось. «Разведчик» в неотложке проследил маршрут движения кортежа. Квартира на Арбате, приготовлен немецкий пулемет, само собой разумеется, желание отомстить за репрессированных родителей.
Их — 13 человек — арестовали почти одновременно в разных местах. Тоска, страх, помутненное сознание от пережитых допросов. Это были даже не допросы — издевательства. Боксы — специальные камеры, где нельзя даже сесть. Лечь поспать — тем более. С 6 утра до 11 вечера «вертухай» не дает даже закрыть глаза — распорядок. В 23:10 начинается допрос.
«Следователь с одной стороны он тебя материт: “пуля в лоб войдет и вот тут выйдет”, а с другой стороны: “ты же — хороший парень, советский человек, чего тебе пропадать”, — рассказывает Виктор Левенштейн.
Унижение, хамство и через неделю только одна оставшаяся в голове мысль — спать. Обвинение, после которого не оставляли в живых: «антисоветское подполье, готовившее убийство Сталина». За них, почти еще детей, вступились женщины. Академик Левина и автор учебника по истории партии Панкратова. К здравому смыслу призывать было бесполезно. Задавили авторитетом и угрозами: идет война, а безопасность глупостями занимается — мальчишек подслушивает. Угрозы подействовали. Следствие проверило квартиру. «Они увидели, что комната выходит во двор, а двор — в переулок, а переулок — на Арбат, — продолжает Виктор Левенштейн. — Чтобы стрелять, надо было иметь кривое ружье. А пулемет действительно был кривой».
Но никого не выпустили. Не расстреляли — это уже милость. После допросов на Лубянке и приговора особой комиссии всех «зверенышей» привезли в Бутырку. Они впервые встретились после ареста. Это было 64 года назад.
Левенштейн говорил, а те, кто мог слушать в Бутырке, — слушали: про страх, про человеческую слабость, про смерть, про то, что сумел вытерпеть, про то, как спасали друг друга незнакомые люди, про то, что трое его одноклассников не дожили до свободы, а те, кто дожил, стали знаменитыми. Михаил Левин создал Горьковскую школу радиофизики. Светлана Тапталова стала логопедом с мировым именем. Валерий Фрид и Юлий Дунский написали сценарии к фильмам «Служили два товарища», «Экипаж» — про то, как он со школьными друзьями сочинил и пел песню.
Два куплета этой песни Виктор Левенштейн нашел в книге Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Так они и познакомились заочно, зная друг о друге только то, что один написал «Архипелаг», другой — «По-над нарами табачный дым...». Лицо Солженицына Виктор Матвеевич увидел позже — на фотографии в советской «Роман-газете», где напечатали «Один день Ивана Денисовича».
«Один день» — это Экибастуз, — говорит Виктор Левенштейн. — А я же всех этих людей знаю. Только Иван Денисович — выдуманный персонаж. Была фотография. И я узнал его».
В Экибастузском лагере они только виделись. Левенштейн был уже просто ссыльный, а Солженицын — еще зэк. Левенштейн освободился, вернулся в Москву, защитил диссертацию. Жить в СССР он так и не научился. Эмигрировал в США. И там написал книгу эту книгу. Она стала его избавлением от страха.
С Солженицыным они познакомились в 2004-м в России. И только тогда Александр Исаевич узнал, чью песню цитировал. «Мне приходилось присутствовать при встречах фронтовых и лагерных друзей. Выше, надежней и крепче я братства никогда не встречала», — отмечает президент Русского общественного фонда Александра Солженицына Наталья Солженицына.
Братство тех, кто знает: в страхе жизнь мало чего стоит. «Я вот сниму очки и шапку и скажу: спасибо тебе, Господи, что дано мне дожить до этого часу», — говорит Виктор Левенштейн.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

• Елена Еремеева «Наше недавнее» прошлое глазами очевидца (Портал «Соотечественники»)