СОДЕРЖАНИЕ

И.Л. Корчевникова Она жила, как чувствовала, и чувствовала, как жила

Мой ларец с драгоценностями

Глава I. БАБУШКА
Глава II. ДЕТСТВО
Глава III. ГИМНАЗИЯ
Глава IV. ВЕРБЛЮД
Глава V. ШКОЛА
Глава VI. АКТРИСА
Глава VII. СОФЬЯ
Глава VIII. АГНЕС
Глава IX. ОСТРОВСКИЙ
Глава X. ГРУШЕНЬКА
Глава XI.
Глава XII. «ЛОТОС»
Глава XIII. СЕМЬЯ
Глава XIV.
Глава XV. БЕЖЕНСТВО
Глава XVI. «О ВСЕХ УСТАЛЫХ В ЧУЖОМ КРАЮ»
Глава XVII. ПРАГА
Глава XVIII. ПАРИЖ—ЛОНДОН—ПАРИЖ
Глава XIX. И ДАЖЕ АМЕРИКА
Глава XX. НОКТЮРН
Последняя глава

Из дневников

[1917–1919]
[1920]

Приложение

М.Н.Германова. Наш Театр
Вас.И.Немирович-Данченко. М.Н.Германова
Вл.И. Немирович-Данченко. Совет из дома для мадам Германовой
Участники гастролей «Пражской группы Московского Художественного театра» в Париже в 1926 г.: краткие биографические сведения (сост. И.Л.Корчевникова)
Роли, сыгранные М.Н. Германовой в МХТ: 1902–1919
Архивы

Примечания

Именной указатель

 

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

В апреле 1918 года Мария Николаевна Германова записала в своем дневнике: «Мое несчастье — моя болезнь — много мне дает досуга. Захотелось мне записать про нашу жизнь, про Россию, про войну, про революцию, как эти мировые, огромные события кажутся, переживаются мною, маленькой единицей».
Прошло шесть месяцев после свершившегося переворота. Мария Германова — успешная актриса Художественного театра — принимала решение. За себя, за близких. Она улавливала в новой жизни нюансы, которые привели ее к безоговорочному решению — уехать. Навсегда ли? Тогда казалось, что на время — только пережить, переждать, и снова в Москву, в свой родной театр.
Покинув Москву в 1919 году, она больше никогда туда не вернется. А 12 апреля 1940 года в газете русской эмиграции «Возрождение» появится сообщение: «Волей Божией, 9 апреля в 10 часов вечера скончалась актриса Московского Художественного театра Мария Николаевна Германова». Она считала себя актрисой Художественного театра всю жизнь. Даже за пределами родины называла себя и своих коллег «зарубежной группой Художественного театра». Ничто не могло отнять у нее этого самого значимого для нее звания. Ни угрожающие письма из России в 1928 году, ни письма из театра, запрещавшие ей и ее коллегам именоваться артистами Художественного театра. Она была признана на Западе величайшей актрисой, ее называли «русской Дузе», «одной из самых славных представительниц русского театра… которой русский театр должен гордиться». <...>

РЕЦЕНЗИИ

Мария Пупшева (Валерий Иванов)
«Есть нежность сердца к сердцу»...


Сокровищница художественных воспоминаний о дореволюционной России на сегодняшний день, казалось, уже исчерпана. Двадцать-тридцать лет назад мы извлекли из нее златокованое узорочье Шмелева, Зайцева, Ремизова. Изумились ему, на какое-то время погрузились в детали, остро переживая воссозданный дух и быт ушедшей эпохи. А потом впечатления притупились, власть чужих воспоминаний ослабла, и год стал проходить за годом, не суля никаких новых заметных открытий.
И вот... Вышли в полном объеме воспоминания Марии Николаевны Германовой (1883–1940). Книга актрисы «первого» поколения Московского Художественного театра среди актерских воспоминаний занимает совершенно особое место. Репетиции, роли, спектакли, работа бок о бок с великими талантами, под руководством еще больших талантов — все это в книге есть. Но не как фасад или парадная часть жизни, которую многие мемуаристы «законно» выставляли и выставляют на обозрение, подразумевая, что будничную изнанку не только можно, но и нужно скрыть или обойтись скороговоркой. Что ж, бывает так: в профессии человек живет ярко, высоко и интересно, а вне ее — нескладно или попросту скучно.
Марии Германовой не пришлось ничего разграничивать. Ее жизнь удалась целиком — так удалась, как и не снилось иным богатым и знаменитым. Она жила в достатке, а порой в стесненных обстоятельствах, в нужде и бедствиях, но всегда на просторе души, в богатстве чувств, в сознании того, что ее повседневный духовный мир — это вверенная ей часть Божьего присутствия. Талант актрисы вырос из одухотворенности и личных качеств. Их распознаешь сразу, как только начинаешь читать — самоуважение без зазнайства, скромность без самоуничижения, строгие правила личного поведения без принуждения и осуждения в адрес других людей.
Как же она стала такой? И когда? В самом раннем детстве. Рожденная в честной купеческой семье, воспитанная бабушкой-старообрядкой и доброй, любящей матерью, шестилетняя девочка жила самой обычной русской жизнью. «Маленькая полутемная комната, высокая постель, в которой так жарко спать с бабушкой под ватным одеялом; свет лампадки перед образами — посреди старая икона преподобного Сергия Радонежского, принимающего небесное посещение. “Умру, икона тебе пойдет, никому не уступай”, — твердит бабушка. Она долго молится по вечерам и ставит меня рядом с собой на молитву. Больно коленкам от голого пола, пробегает дрожь от одолевающего сна и холодка по полу, но бабушка, как суровая, но надежная скала, высится рядом; риза на иконе святого поблескивает так мягко, что тихий восторг наполняет душу и утешает надежда на милосердие Господне. После такой молитвы и сны необыкновенные».
К семи годам Машеньки «произошла большая перемена — настоящая “перемена жизни”, как в карточном гадании». Вдовевшая мама вышла замуж. Кроме прежней родни Клюгиных, Рыбаковых, Ильиных, Бахрушиных, появилась новая, тоже купеческая, но совсем уж другая. «Новая обстановка ранила меня... В церкви мои новые двоюродные сестры шептались, хихикали, “обожали” батюшку, как психопатки актеров... Дети дразнили меня тем, что мы бедны были до сих пор. Когда мамы не было, сестра отчима обделяла меня сладостями и фруктами и прогоняла. Маме я стеснялась жаловаться. Бессознательно стала подражать бабушке: стала молчать и терпеть, спрятав в укладку драгоценное приданое — мечты и мысли. Зато как легко стало жить, когда мама настояла на том, чтобы с ними разъехаться...»
Вскоре мама решила отдать свою старшую (от второго брака у нее родились еще двое детей) дочь в гимназию. Там состоялась встреча с Ольгой Гзовской и Екатериной Рощиной-Инсаровой. Три маленькие гимназистки сдружились.
Мечты о сцене не мешали юной девушке оставаться истово религиозной и открытой для красоты всего мира. Она с родней ездила к киевским святыням, пешком ходила на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, к Николе на Угреши, в Косино, в Берлюковскую пустынь. И просто так они ходили гулять. «Я очень любила и часто выпрашивала или затевала эти прогулки — например, в Кузьминки, на Пчельник, по Большой дороге... Эти дороги видны на много-много верст, когда идешь по ним или едешь, то невольно поддаешься ощущению необъятной дали, чувство времени тоже делается как бы крупнее и встают века веков, в которые жила эта дорога. Так же синели леса на горизонте, так же плыли облака, так же скрипели телеги....»
А следующим воспоминанием стала ходынская катастрофа. Хотели пойти на праздник заранее, с ночи, «да Бог спас — в последнюю минуту бабушка не пустила». Пошли утром и увидели горы трупов... Народную трагедию переживали как личное горе — и ту же скорбь видели на лице молодого царя. Видели, что он принужден был скрывать свои переживания, и страдали вместе с ним, понимая непоправимость случившегося и прозревая в нем предзнаменование грядущих бед.
В дальнейшие воспоминания мозаичным кусочком вклинивается весточка из 1937 года: «По случаю Пушкинских торжеств, я видела снимок — “Флигель во владении Клюгиных, на Немецкой улице, в котором родился Пушкин”». Дом, а не флигель (издатель ошибся) был по-родственному обжит и с детства хорошо знаком Марии Николаевне: пропорциональный, удобный, со многими предметами обстановки в стиле раннего ампира — то есть сохранившимися едва ли не со дня постройки.
И снова повествование возвращается в хронологическое русло. В последний год в гимназии состоялось первое посещение Германовой Московского Общедоступного Художественного театра. «Шел “Царь Федор”. Впечатление было какое-то даже грозное, настолько глубоко и серьезно оно было. По притихшим снежным улицам на легко скользящих санях я долго ехала домой. Предчувствия и зовы, какая-то сладкая тоска от радости нахождения, почти обретения, и страх, и вера закрутили душу, как воронкой».
А вскоре еще пришло захватывающее увлечение знаменитой итальянской актрисой Элеонорой Дузе, с которой у Марии Николаевны было сильное портретное сходство и еще больше — сходство душевное. Восемнадцатилетняя русская девушка выучила язык, поехала в Италию, нашла, где в тот сезон играла Дузе, была ею принята, произвела интересное впечатление и — «после бабушки никто так не помог, не воодушевил, как она. Многие в моем поколении любили Дузе, многим светил ее образ — совершенное выражение нашего идеала изящества, нежности, благородства и богатства женской души».
На двадцатом году жизни Мария Германова «просто, как бы повинуясь судьбе, пошла прямо к Станиславскому и уверенно читала перед ним. Смела, отважна молодость! <...> Он направил меня к Немировичу-Данченко, который ведал школой».
Невыразимое удовольствие перебирать содержимое «Моего ларца с драгоценностями», восхищаясь сиянием и подлинностью каждого бриллианта — разве увидишь хоть один такой в наше «умное» время?
Основной массив книги, где будет рассказано о служении театру, о работе над ролями, о начавшейся славе, о разлуке с Родиной в 1919 году, о жизни в эмиграции, читатели откроют для себя сами. И они могут быть вполне уверены, что замечательная женщина и актриса не изменила себе до последнего дня жизни, до последней страницы воспоминаний.


Вера Копылова
Актриса великого «беженства»
Опубликованы мемуары великой артистки МХТ Марии Германовой


Оставить в 1919 году родной МХАТ, родного Станиславского, уехать за границу от «судорожной пародии на жизнь» революционных лет. Вскоре понять, что вернуться не удастся. Ощутить себя и своих последним оплотом, последней крупицей великого МХТ. Блистать на европейских сценах — и в то же время принять на себя в полной мере бурю советского негодования, публикаций, открытых писем… Это судьба Марии Николаевны Германовой. Сегодня ее дневники собраны в отдельную книгу исследователем Ириной Корчевниковой. «Мой ларец с драгоценностями» — это история человека, который соединил два мира одной нитью — нитью искусства.
«Мой ларец с драгоценностями. Мария Германова». Так названа книга, собранная по крупицам Ириной Корчевниковой. Исследователь, театровед, в течение долгих лет — директор Музея МХАТ, Ирина Леонидовна «откопала» этот ларец с драгоценностями буквально со дна истории. Ведь в судьбе Марии Германовой отразилась даже не одна эпоха, а две. История этой книги началась с того, что внучка Германовой, Сильвия Бревда, и ее первая невестка Беверли Плачек, живущие в США, передали в Музей МХАТ архив актрисы. Ирина Корчевникова продолжила изыскания в прошлом и узнала множество данных о жизни Германовой. Благодаря этому к нам возвращается история в лицах.
Ее, Германову, называли одной из самых славных представительниц русского театра, которой русский театр должен гордиться. Именовали «русской Дузе», сравнивая с ее кумиром — величайшей трагедийной итальянской актрисой Элеонорой Дузе. Но главным кумиром, пишет Корчевникова в предисловии, Марии Германовой оставался Художественный театр. До отъезда она была ведущей актрисой МХТ, сыграла и Грушеньку из «Карамазовых», и Дону Анну из «Каменного гостя», и множество ролей — с погружением, по «системе»... Дальше — эмиграция. И продолжение работы на сцене, которая началась с т.н. пражской группы МХАТ. «Даже за пределами родины называла себя и своих коллег „зарубежной труппой Художественного театра“. Ничто не могло отнять у нее этого самого значимого для нее звания. Ни угрожающие письма из России в 1928 году, ни письма из театра, запрещавшие ей и ее коллегам именоваться артистами Художественного...»
Что это были за письма? Умилительные тексты. «Вряд ли следует доказывать все убожество этих попыток части актерской белогвардейщины присоединиться задним числом к театру, который упрочил свое существование в Советской республике...». «Мы, молодежь МХАТа, никого из артистов этой группы не знаем. Я лично видел М.Германову всего два раза...» И даже Немирович-Данченко вынужден не только отказать Германовой в личной встрече, но и написать осуждающее письмо.
Это письмо — отдельная тема. Как, наверно, пришлось выкручиваться великому Немировичу-Данченко, чтобы написать его! В нем он подтверждает успех и величие актрисы и ее коллег. Но как же выполнить поставленную задачу — заклеймить и дать отпор? Немирович пишет: «Вся деятельность Пражской группы в последнее десятилетие прошла совершенно в стороне от того сдвига, который произошел совершенно убежденно и сознательно в Художественном театре...» Конечно, в стороне! Не играла Германова в «Бронепоезде 14-69», не играла в «новом», рабоче-крестьянском театре...
Зато гастролировала в своем «беженстве» по крупнейшим сценам Америки и Европы, играя на французском и английском. Играла «Три сестры», «Медею», «Грозу», мать Раскольникова в «Преступлении и наказании» (в театре Монпарнас в Париже), «Вишневый сад»... Получала шквал хвалебной критики и на своих плечах принесла славу русского театра в зарубежный мир. Не стало Марии Николаевны в 1940-м. Любимому сыну Андрею она и посвящает свои дневниковые записи — за два года до смерти.
Листая дневники, попадаешь в чью-то очень интимную, тайную жизнь. Тем глубже понимаешь, какую же неразрывную цепь взорвали большевики: связь русского человека с русским богом. Церковность, обрядовость заменяли Марии Германовой все игрушки и развлечения; единственное, что шло в разрез с этим миром-храмом, — ее «непреодолимая любовь к „представленью“, как сердито называла бабушка то, что сделало из ее Машёнки актрису». Танцы — грех, актерство, кривлянье — срам! И самый страшный Машин сон: ей явилась Богородица, причастила ее и сказала: «Только ты уж не танцуй после этого». «Такой трепет и восторг пронзили мою душу, что в продолжение нескольких лет исполняла я волю святую», — вспоминает Германова.
Вспоминая свои детские прогулки и поездки на природу, Германова пишет: «Многое, многое не взыщется с вас, милые мои русские юные изгнанники, многое простится вам, когда вспомнится, что лишены были вы этого счастья, этой ласки земли нашей».
Это сегодня считается, что актеру ум иметь необязательно, лучше даже не иметь. А в дневниках Германовой мы прочтем не только ум, но мудрость, внутреннюю насыщенность, богатство — такое, каким вряд ли обладали эти самые «мы, молодежь...».
Поступление в Художественный театр, «живой дом Духа», с его «домовыми» Станиславским и Немировичем. Первая слава, самая любимая роль — роль Грушеньки. И наконец — революция. «И все пошло прахом. Как в сказке: пробило 12 часов, пропел петух, и там, где были груды золота, оказалась кучка пепла». Отъезд. «Уж когда мы ехали на станцию — ужасный трупный запах из открытых помещений Че-ка...» Хорошенькое последнее впечатление от родины...
Подробно рассказывает Мария Германова свою поистине звездную жизнь за границей. Чего в этой «звездной жизни» было больше — боли, тоски по родине или наслаждения, — судить нам, потомкам. Но четкое чувство прощания стоит внутри, когда представляешь руку, исписывающую страницу за страницей. Сам автор добавляет масла в огонь: «Были у меня с детства предчувствия неминуемой, невозвратимой потери». Что принес ей необратимый шаг — эмиграция? «Как хороши, как свежи были розы...»