• Содержание
• Иллюстрации
  
• Выдержки из предисловий
• Рецензии

СОДЕРЖАНИЕ

Н.А.Струве. Мой дед П.Б.Струве

М.Г.Вандалковская. П.Б.Струве и его «Дневник политика»

Дневник политика
(1925–1935)

Указатель периодических и продолжающихся изданий

Указатель имен

ИЛЛЮСТРАЦИИ

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЙ

Мой дед П.Б.Струве

В силу своих разнообразных призваний и занятий П.Б.Струве трудно поддается определению. «Wer du bist? Кто же ты?» — вопрошал в шуточном стихотворении его близкий друг В.А.Оболенский:

Ты знаменит был как марксист,
Философ и экономист,
Известен был как публицист,
Как эмигрант-освобожденец.
Теперь же кто ты? Wer du bist?
Кадет ты или октябрист?
Быть может, мирнообновленец?
Я знаю, ты душою чист,
Но ты в политике младенец!

Эти непритязательные строчки были написаны после роспуска II Государственной думы и касались того, что тогда могло казаться некоторой неопределенностью политического лица Струве. Как это бывший социал-демократ мог стать поклонником такого одиозного, даже для умеренно левых, государственного деятеля, как Столыпин?
В политике, понятой не как сиюминутная тактика, а как высшая наука устроения общества и нации, П.Б.Струве отнюдь не был младенцем, а, напротив, был наделен необычайной проницательностью, позволявшей ему не ошибаться в основном. Можно даже сказать, что политиком он не был, хотя был несомненно выдающимся политическим мыслителем и всю жизнь болел политикой.
Еще в России он проводил свою линию преимущественно через печатное слово, мало лично участвуя в самих политических действиях. Не был он и оратором, что для успеха в политике — одно из необходимых условий; даже профессорство, пожалуй, не было его стихией. Адекватное выражение своего темперамента мыслителя-борца П.Б.Струве находил в писательстве. Необходимость писать на злободневные темы при стремлении к полной независимости побудила его с молодости стать издателем: с 1897-го по 1934 г. он не переставал руководить повременными изданиями, в которых звучало его властное редакторское слово (в дореволюционный период их насчитывается целых восемь, от эфемерной ежедневной газеты до лучшего в те годы толстого журнала).
Самого себя П.Б.Струве определял как либерального консерватора и установил духовную генеалогию этого, к сожалению, недостаточно представленного в русской общественной мысли течения (Пушкин, Вяземский, Чичерин). В значительной мере мы именно Петру Бернгардовичу обязаны тем, что эти два взаимосвязанных понятия зажили новой жизнью в ХХ в. «Суть либерализма как идейного понятия, — утверждал он, — заключается в утверждении свободы лица». <...>
Большевистскую революцию П.Б.Струве воспринял как крушение свободы и культуры, то есть либерализма и консерватизма заодно, как своего рода возврат крепостного права. <...>
Единственный из четырех крупных мыслителей, объединенных общностью духовной и умственной судьбы (Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, С.Л.Франк, П.Б.Струве), один П.Б.Струве, как прямой участник Белого движения, был вынужден эмигрировать. А в эмиграции в отличие от высланных в 1922 г. его друзей, Булгакова, целиком осуществившего себя в богословском творчестве Бердяева и Франка, отдавших себя просветительной и философской работе, Струве счел своим долгом пожертвовать научным творчеством ради политической борьбы.
В условиях эмиграции на этом пути его ждали разочарования и неудачи. В 1925 г. он отказался от кафедры социологии, предложенной ему в Софии, чтобы возглавить создающуюся ежедневную газету «Возрождение» в противовес левым милюковским «Последним новостям». Тогда и родился «Дневник политика» наряду с «Заметками писателя». Сами эти названия, восходящие к Ф.М.Достоевскому, показывают, какое значение П.Б.Струве придавал своей публицистической деятельности и своему призванию политика (дневниковых политических статей Струве написал куда больше, чем писательских заметок).
Правда, то были горячие годы. Споры бушевали вокруг попыток политически объединить эмиграцию (Зарубежный съезд, на котором Петр Бернгардович председательствовал, кончился фиаско), вокруг борьбы с советским режимом, которую П.Н.Милюков и его единомышленники считали ненужной (так как, по их мнению, советская власть в силу экономических требований обречена на эволюцию), между правыми, вокруг будущего строя освобожденной России (П.Б.Струве, как и великий князь Николай Николаевич, занимал непредрешенческую позицию), вокруг церковных вопросов (П.Б.Струве выступал сторонником митрополита Евлогия в его стремлении удержать церковь над политикой) и др.
Либеральные позиции П.Б.Струве не удовлетворили спонсора газеты, бывшего нефтяного магната А.О.Гукасова, и через два с половиной года, после ряда унижений, в августе 1927-го П.Б.Струве уволился с поста главного редактора. Пришлось покинуть Париж, занять кафедру в Югославии, но в Белграде коммунисты устроили его лекциям такую обструкцию, что он должен был согласиться на скромное место профессора в далекой Субботице, куда ездил читать лекции раз в месяц. Но издательские планы П.Б.Струве не бросил. При поддержке друзей, в частности С.В.Рахманинова, он основал еженедельник «Россия», переименованный через два года в «Россию и славянство» (эта рассчитанная на славянский мир ориентация позволила получить субсидии от чехов), и в них продолжал не менее рьяно свой «Дневник политика», достигший 500 номеров.
В 1934 г. издание «России и славянства», лишившись поддержки чешского правительства, было прекращено. В 1935-м П.Б. Струве поместил несколько статей и «дневников» в варшавской газете «Меч», но вскоре его сотрудничество с этим органом прекращается, а с ним и вся его публицистическая деятельность...
Наступает война, оккупация немцами Югославии. П.Б.Струве никогда не скрывал своего отвращения к нацизму, сравнивая его с большевизмом. Этого было достаточно, чтобы какой-то эмигрант-пройдоха донес на него немцам «как на бывшего соратника Ленина». Трехмесячное тюремное заключение закончилось освобождением (уж очень пункт обвинения был нелеп) и разрешением переехать к сыну в Париж, но без права брать с собою рукописи. Так погибло почти все его научное наследие, накопленное в белградский период: перед приходом Советской армии перепуганные друзья оставленные им рукописи сожгли.
Тут начинаются мои личные — отроческие — воспоминания о последних двух годах жизни, проведенных дедом в Париже. Он появился у нас жарким июльским днем, изнуренный тюрьмой, голодной и холодной жизнью последних двух лет, мучительным путешествием, и немедленно «рухнул в эмпиреи кресла». «Я не думала, — сказала его полуслепая жена, — что довезу его живым». В тепле семейной атмосферы он ожил. Физически сломленный, духом он был бодрее окружающих, немедленно принялся за работу — дописывать экономическую историю России (первоначальная рукопись, присланная в Париж до войны, чудом сохранилась) и взялся за новый, еще более обширный замысел, за всеобщую историю экономической мысли, для чего начал перечитывать в подлиннике всего Эсхила!
За ходом событий он следил со свойственной ему страстностью, был с самого начала непоколебимо уверен в конечной победе союзников. Некоторые его реакции напоминали афористический стиль «политических дневников». «Сегодня, — как-то сказал он, — я видел первые признаки конца гитлеризма». На наш недоуменный вопрос он ответил: в метро немецкие солдаты позволяли себе перескакивать через решетки. Такое невинное нарушение дисциплины он считал началом разложения армии. Я был свидетелем той детской радости, которую он выражал хлопаньем в ладоши и приплясыванием, когда я его извещал о военных успехах англичан в Северной Африке. Вопреки тому, что писал в своей обстоятельной монографии Р. Пайпс, я не помню, чтоб он так же непосредственно радовался победам советских войск, так как предчувствовал, что они укрепят коммунизм. Дед имел обыкновение повторять: «...Большевизм и его порождение гитлеризм в один мешок» — и даже считал, что взятие немцами Москвы может сокрушить режим, но не помешает конечному разгрому нацистской Германии. Кумиром его был Уинстон Черчилль. Раз он вернулся домой, купив немецкий иллюстрированный журнал (чего он себе никогда не позволял по соображениям принципиальным), и говорит мне: «Смотри, как сильна немецкая пропаганда». На обложке журнала красовался большой портрет Черчилля.
П.Б.Струве пережил жену, но, слава Богу, не дожил до окончательного крушения Гитлера. Ялтинский договор, наивность Рузвельта, бессилие его героя, Черчилля, распространение большевизма на всю Восточную Европу повергли бы его в уныние.
Судьба П.Б.Струве в эмиграции была не слишком счастлива, но его твердое, бескомпромиссное стояние против всех тоталитаризмов ХХ столетия, его бесстрашное донкихотское поведение, всегда ради правды, а не собственной, будь самой благородной пользы, его вынашивание основных принципов общественной жизни будут, несомненно, освещать многотрудный путь новой, освободившейся, но еще не возродившейся России.
Друг всей его жизни, С.Л.Франк, писал моему отцу: «Он умер поистине на “славном посту”, творя и работая до последнего мгновения. Оценят его по заслугам будущие поколения как мыслителя и деятеля; но личность его, это дивное сочетание юношеской чистоты, юношеского горения сердца с великой мудростью — эту личность могут оценить только те, кто имел счастье быть его другом».
Но хочется добавить: до некоторой степени и те, кто вчитается в его статьи на злобу дня, в его такой горячий, мудрый и бескомпромиссный «Дневник политика».



П.Б.Струве и его «Дневник политика»

Русские мыслители конца XIX — начала XX в. оставили огромное духовное наследие. Отечественная и мировая культура обогатилась достижениями в области истории, философии, экономики, права, литературы и искусства. Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, Д.С.Мережковский, П.И.Новгородцев, П.А.Флоренский, С.Л.Франк — далеко не полный перечень имен, внесших вклад в мировую цивилизацию. Петру Бернгардовичу Струве в ряду наших соотечественников принадлежит особое место. Он был не только универсальный ученый — историк, философ, экономист, социолог, правовед, но и просветитель, издатель, крупный общественный и политический деятель.
В водовороте политических страстей эпохи, формирования различных политических партий и течений, революционности и экстремизма в России и сложной, полной лишений и невзгод эмигрантской жизни он сумел сохранить трезвость мысли, сознание реальности окружающего мира и, самое главное, чувство меры — эту великую добродетель и необходимое условие мудрых политиков.
Его мировоззренческий путь от легального марксизма и позитивизма до метафизики и идеализма всегда сопровождался критическим отношением к теориям, которыми он увлекался; он всегда выступал сторонником непрерывного эволюционного пути исторического процесса и непримиримо относился к его крайностям. В период увлечения марксизмом он особенно ценил в нем идею объективной закономерности, но не принимал его революционно-радикальной стороны и утопизма. Принадлежность к партии кадетов и ее ЦК также не означала для П.Б.Струве полной приверженности политической линии партии, и особенно ее лидера П.Н.Милюкова.
Мудрость и талант П.Б. Струве ярко воплотились в теории либерального консерватизма, или консервативного либерализма, направления общественно-политической мысли, одним из основателей и проводником которой он выступал. <...>
Несомненно, идеи консервативного либерализма с их отношением к традиционным ценностям, к роли государства в общественном развитии, к свободе личности, призывы к сохранению в преобразовательном процессе чувства реальности и меры чрезвычайно актуальны в современной России.
Публикуемый нами «Дневник политика» развивает и раскрывает либерально-консервативное направление общественной мысли, зародившееся еще в России и в дальнейшем получившее свое развитие в эмигрантском периоде творчества П.Б.Струве.
В «Дневнике...» ярко и многопланово отразилась эпоха, ее умонастроения, общественно-политическая жизнь, взгляды автора на историю, современность и будущее России.
В центре внимания П.Б.Струве всегда была Россия: и когда он жил на родине, и когда оказался в эмиграции. Он беззаветно любил свою страну, служил ей, защищал ее государственную мощь, достоинство и национальное величие.
Многие страницы «Дневника...» посвящены истории дореволюционной и советской России. «Обращаясь к прошлому и осмысливая его, — писал П.Б. Струве, — мы, как практические деятели, можем и должны разбираться в ошибках прошлого, своих и чужих», потому что «никакая историческая ошибка, своя или чужая, не может наперед почитаться неисправимой».
В истории царской России П.Б.Струве привлекали вопросы социального и экономического развития, реформаторские усилия власти, направления общественной мысли, их эволюция, причины гибели России. <...>
В «Дневнике политика» П.Б.Струве резко критиковал революционные методы государственных преобразований, строительство социализма в экономически неподготовленной стране, каковой являлась Россия, установление в ней насильственной классово-партийной диктатуры.
Советскую Россию он называл «тягловым государством XVIII в.», государством унитарного типа, лишенным каких-либо правовых оснований, осуждал его отношение к рабочему классу, крестьянству, коллективизацию, имевшую насильственный характер, зажим интеллигенции, национальную политику с ее отрицанием фактического равноправия, разрушение и истребление быта, религии, внутриполитическую борьбу с оппозицией, квалифицируемую как борьбу за власть, нэп, не имевший перспективы в рамках диктатуры пролетариата, разруху страны, нищету, духовный гнет, аресты, террор. Суждения П.Б.Струве по этим вопросам сопровождались заключением об обреченности советской системы и неизбежности ее крушения.
Раздумья П.Б.Струве о России были связаны с ее будущим. Он глубоко верил в ее возрождение. <...>
Свой долг патриота и гражданина П.Б.Струве видел в служении России, что означало всемерно способствовать ее освобождению от большевистской власти. Им была создана целая программа, определяющая задачи эмиграции в осуществлении этой цели. Зарубежье, считал он, не должно и не может оставаться в состоянии «косного или пассивного содержания»; Зарубежью необходимо быть действенно обращенным к Внутренней, Подъяремной России. <...>
Историю России П.Б.Струве рассматривал в контексте европейской и мировой истории. Эта тема в «Дневнике политика» раскрывает не только огромную эрудицию автора, но и способность глубоко осмысливать мировой опыт, видеть сопряженность российского и мирового исторических процессов.
В «Дневнике...» отражена история взаимоотношений Советской России со странами Европы и Азии (Англией, Францией, Германией, Китаем, Японией и др.), отношения к ней мировых правящих кругов. Особое внимание к этой теме П.Б.Струве объяснял тем, что в большевизме таилась мировая «болезнь», имеющая «заражающее» влияние на все страны мира. Опасность распространения большевизма он объяснял экономическими и психологическими последствиями Первой мировой войны. Война, по мысли П.Б.Струве, значительно повысила «требовательность низших слоев всего европейского человечества» и существенно «урезала» его экономические возможности. И никакая политика, в том числе политика социального радикализма, со стороны правящей элиты не может предотвратить возможности проникновения коммунистических идей в ослабленные войной страны. Поэтому средства борьбы с коммунистической опасностью должны быть тщательно продуманы.
Обращают на себя внимание яркие сравнительные характеристики исторических явлений, общих для России и западноевропейских стран, например французской XVIII в. и российской Октябрьской революций. Безоговорочные сопоставления двух революций представлялись П.Б.Струве поверхностными, «не выдерживающими сколько-нибудь серьезной научной критики». «По содержанию» и «по смыслу» обе революции представлялись П.Б.Струве различными. Но он отмечал в то же время формально-психологическое сходство, вытекавшее из природы всякой революции, то есть их одновременно политический и социальный характер. Подобные революции, заключал П.Б.Струве, «сами себя пожирают»; они разрушаются «изнутри тех организаций», которые являются их носительницами — якобинства во Франции XVIII в., коммунистической партии в Советской России. При этом русская революция, как полагал П.Б.Струве, отличается «моральной низостью», «светобоязнью», совершением «подлостей келейно или исподтишка».
В «Дневнике...» имеются записи, свидетельствующие о неизбежной смене форм правления в революционные и послереволюционные периоды. «Диктатура почти всегда, — пишет П.Б.Струве, — выходит из недр “левых” настроений и направлений, окрашена в “демократические” цвета, овеяна демагогией. Так было в эллинских демократиях. Так было в Риме». Бонапартизм сменил якобинское правление, диктатура Ю. Пилсудского пришла на смену республиканской власти.
Существенны обобщения автора «Дневника...», связанные с понятиями демократии, либерализма, социализма и др. Главным принципом в подходе к осмыслению этих понятий являлся историзм, умело применяемый автором. <...>
Читатель «Дневника политика» найдет в нем мудрые высказывания, определяющие приемы и правила политической деятельности, взаимоотношений людей, человеческого общения.
Вот некоторые из них: «Политика есть разумная ориентировка в настоящем и его устроение, а не декларации о будущем и не предъявление счетов за прошлое». Или: «В политике, так же как и в частной жизни, сила и твердость вовсе не в самодурстве и не в драчливости, а, наоборот, именно в способности уважать чужие мнения, чужую личность, чужое право и приходить с этим не моим мнением, не моим правом к какому-то разумному соглашению...». Примечательно и еще одно высказывание П.Б.Струве, имеющее злободневный смысл, в котором он подчеркивал неразрывную связь свободы и дисциплины, различия своеволия и свободы, подчеркивал, что «право есть порядок и означает ограниченность одних... прав другими». Он удивлялся, что люди, «притязующие на политическую образованность, как будто не способны понять логически правомерного и исторически оправданного сочетания любви к свободе с любовью к порядку и традиции».
«Дневник политика» — замечательный памятник общественно-политической мысли, в котором зримо отражена историческая и философская мысль Зарубежья и яркое дарование нашего великого соотечественника.


 

РЕЦЕНЗИИ

«Дневник политика» принадлежащий перу одного из крупнейших мыслителей конца XIX — первой половины XX в. П.Б.Струве — это систематическая картина политической и духовной жизни Европы в межвоенный период. Блестящий публицист и глубокий аналитик, Струве свидетельствует о процессах в послевоенной Европе, которые привели в конце концов к катаклизмам новой мировой войны. Надо поблагодарить издателей и комментаторов за то, что они дали возможность читателю познакомиться со статьями Струве, рассыпанными по практически недоступным сейчас изданиям.


Виктор Леонидов
Дела и дни Петра Струве


В отличие от большинства в не столь отдаленные годы запрещенных у нас русских философов и писателей, покинувших Россию после революции и Гражданской войны, имя Петра Бернгардовича Струве в Советском Союзе было известно очень многим. Произошло это благодаря вождю мирового пролетариата. Владимир Ильич, как известно, неустанно поливал грязью Струве за отступничество от марксизма.
Произведения Ленина, где он клеймил Петра Бернгардовича, вошли в школьные и институтские программы, и тысячи людей, не очень понимая, что это был за Струве, зубрили ленинские фразы о «ренегате» и «предателе марксизма».
Впрочем, иной оценки от Ленина ожидать было трудно. Подобно многим мыслящим российским интеллигентам, Струве в молодости переболел увлечением социал-демократией, а впоследствии превратился в публициста, свято убежденного в необходимости либерального консерватизма и спокойной преемственности государственных преобразований. «В наше время любовное и внимательное отношение к прошлому и его деятелям составляет не только внутреннюю потребность людей, сознающих связь и преемственность исторического бытия, но и прямую обязанность нашу по отношению к тем, кто идет за нами и кому мы должны передать историческую нить. Вне такой передачи невозможно ни прочное становление, ни богатое творчество национального духа». Естественно, для теоретика разрушения всего «до основания» такие взгляды были неприемлемы.
Да и другие мысли Струве также особого восторга у теоретиков большевизма восторга вызвать никак не могли. «Сильное, правовое государство, свобода личности, частнохозяйственная свобода и инициатива как пружина экономического развития, а также религиозные начала, определяющие развитие государства и личности, Церковь, которая выше всех политических партий и споров, — таковы основы будущего устройства России».
Петр Бернгардович любил свою страну до боли, до исступления. Но любил Россию, а не СССР. Публиковал статьи, яростно откликался на события международной жизни. Возглавлял журналы. Газеты, которые зачастую закрывали из-за яростного, непримиримого отношения к стране с телеграфным названием — так Евгений Замятин называл СССР. Статьи свои объединял под названием «Дневник политика», вызывающе используя сходство с заголовком «Дневник писателя» столь любимого им Достоевского, предупреждавшего о «бесах» революции. Возглавлял редакцию газеты «Возрождение», но был уволен ее владельцем магнатом Гукасовым. Потом с помощью Рахманинова издавал газету «Россия и славянство», но также был вынужден прекратить это предприятие. А вскоре начавшаяся Вторая мировая война навсегда оборвала публицистическую работу Струве.
Он умер в Париже в 1944-м, успев отсидеть несколько месяцев в гестаповской тюрьме в Югославии, куда его посадили как «друга» Ленина. После нескольких месяцев заточения его все-таки выпустили и разрешили выехать к сыну во Францию, но запретили брать с собой любые бумаги. Так погибло все его огромное научное и литературное наследие.
Через год, под грохот канонады наступавших советских войск, друзья Петра Бернгардовича сожгли весь архив — от греха подальше.
Очень трудно измерить, чего мы тогда лишились. Ведь Струве был автором работ, принесших ему репутацию одного из самых оригинальных и мощных российских мыслителей. Чего стоит один его цикл блестящих статей о Пушкине, таких, как «Почему иностранцы не знают и не ценят Пушкина», «Пушкин и французские романтики», «Шарль Нодье и Пушкин». Особую популярность имела работа «Гете и Пушкин» — Струве рассматривал явление великого русского поэта исключительно во взаимосвязи с мировой культурой. В 1937 году (когда вся Россия — и советская, и те, кто был в эмиграции, с необычайной торжественностью отмечали столетие со дня гибели Пушкина) речь Струве о Пушкине, произнесенная им в Русском доме в Белграде на торжественном собрании русской общественности, произвела огромное впечатление на собравшихся. Впоследствии она неоднократно перепечатывалась в русских газетах и журналах.
«Та борьба, которую мы ведем, наша политическая непримиримость по отношению к большевизму, есть наша обязанность как носителей культуры», — писал он в статье «Заветы Пушкина».
В общем, отношение к победившей новой власти в России определило всю судьбу Петра Бернгардовича, впрочем, как и миллионов его соотечественников, имевших несчастье родиться в России на рубеже XIX и ХХ веков. В своих «Размышлениях о русской революции» философ призывал «осознать и осмыслить обрушившиеся на нашу Родину несчастья и катастрофы. Мы должны иметь смелость взглянуть в лицо действительности, не останавливаясь ни перед какой правдой, не страшась никаких выводов». Ведь все дело в том, что он сам более чем остро ощущал свою вину.
Причем сознавал его не просто как верующий человек и русский интеллигент, всегда ищущий первопричину всех бед в себе. За спиной Петра Бернгардовича была борьба за распространение «легального» марксизма в России, участие в Международном социалистическом конгрессе в Лондоне и, самое главное — авторство «Манифеста Российской социал-демократической партии». Впоследствии, уже после ссоры с Лениным, за участие в демонстрации у Казанского собора Струве был выслан в Тверскую губернию, откуда бежал в Германию. Так, в 1901-м, началась его первая эмиграция. И кто мог себе представить, что впереди будет долгая дорога жизни, куда войдут и участие в создании партии кадетов, и Октябрь 1917-го, который Петр Бернгардович воспринимал не иначе, как «пугачевщину во имя социализма». В трудные времена он был не просто публицистом, а старался помочь свой стране реальными делами.
Так, Струве участвовал в работе Особого совещания при генерале Деникине и работал в правительстве Врангеля. И кто бы мог представить, что после долгих лет работы в русских газетах и журналах во Франции, Болгарии и Югославии один из самых известных российских мыслителей окончит свои дни в оккупированном фашистами Париже.
Кем был Петр Бернгардович Струве, как он воспринимал события своей злосчастной эпохи, мы теперь можем проследить досконально. Только что совместными усилиями московского Издательства «Русский Путь» и парижского YMCA-PRESS вышел в свет огромный том статей Петра Струве «Дневник политика ( 1925–1935)». Книгу открывает предисловие человека, без которого она бы никогда не состоялась. Известный издатель и историк русской религиозной философии предваряет дневники статьей «Мой дед П.Б.Струве».
Перед нами уникальный исторический источник первой половины прошлого столетия. Струве откликался на все значимые события. Однако, надеясь на лучшее, он недоооценивал мощь кровавой диктатуры Сталина и все последствия, к которым привел приход к власти Гитлера. Но всегда и везде отстаивал свободу и право. «В политике, так же как в частной жизни, сила и твердость вовсе не в самодурстве и драчливости, а, наоборот, именно в способности уважать чужие мнения, чужую личность, чужое право, и приходить с этим не моим мнением, не моим правом к какому-то разумному соглашению». Жаль, что до сих пор мир никак не может усвоить эту такую несложную истину.
 

Юрий Кублановский
«...Продолжаю верить в белую идею»

 
Прошу прощения за цитату из своей же прежней заметки «Социальное веховство Петра Струве» («Новый мир», 1998, № 4): «Послефевральское фиаско освободительной идеологии, позорное политическое банкротство ее носителей, большевизм, активное сотрудничество с Белым движением, наконец, чужбина — естественно углубили и уточнили мировоззрение Струве. Но, как говаривали в старину романисты, это уже другая история».
И вот сейчас эта «другая история» перед нами: на первый взгляд неподъемный, многостраничный том эмигрантской публицистики П.Б.Струве. Но тот, кто еще и теперь не смирился, несмотря на всю мишуру, с гибелью русской цивилизации в прошлом веке, кому и посейчас небезразлична альтернативная, «белая», публицистическая и политическая русская мысль, — прочтет эту объемную книгу не заскучав, с карандашом в руке — и не пожалеет об этом.
Бывший марксист, а потом кадет, а потом «веховец» (замечательно, что он не коснел, как многие, в усвоенном с юности, а все время мировоззренчески развивался), Струве в эмиграции мыслил так:
«Я не легитимист в условиях Зарубежья — хотя в России охотно и радостно приму легитимную монархию, которая, принятая народом, будет осуществлять национальное призвание государственной власти, укреплять мощь государства, блюсти национальную культуру и охранять свободу лица и права человека (то есть делать как раз все то, чего не делает современная власть в России. — Ю. К.).
Я не республиканец, но если народ примет республику, которая будет твердо и ясно осуществлять национальное призвание государственной власти <...> я приму республику и буду служить ей как национальному государству.
Именно потому я с таким пытливым сочувствием вглядываюсь во все политические направления Зарубежья, на лице которых я читаю национальную мысль о России и патриотическую тревогу за нее».
Еще в Гражданскую войну Струве, единственный, кажется, из всей «веховской» плеяды, стал человеком «прямого действия» и принял активное участие в Белом движении (потому, попадись он в руки большевиков, его бы не выслали — расстреляли). Вместе с белыми, вместе с Врангелем и Кутеповым, оказался он в тесной, после России, Европе, где и ютились наши беженцы, эмигранты — в амплитуде от монархистов аж до меньшевиков и социал-демократов. Тут же подоспело и новое идейное направление — евразийство, в которое погружались белогвардейцами, а выныривали зомбированными коммунистическими агентами (нечастый случай, когда, казалось бы, весьма специфическая и отвлеченная историософская концепция на глазах буквально превращалась в политику).
В эмиграции Петр Бернгардович отказался от карьеры профессора, видя свой долг и призвание в политической публицистике, формовавшей (пусть и не так эффективно, как, возможно, ему мечталось) миропонимание многочисленной русской эмигрантской диаспоры. Увы, знаю по себе: положение публициста на чужбине — очень уязвимое и кабально зависимое от деньгодателя, у которого свои, отличные, как правило, от твоих, интересы и цели. Но что было делать? Самой влиятельной и респектабельной эмигрантской газетой в середине 20-х были милюковские «Последние новости», эклектично совмещавшие «февралистские» рудименты с непротивлением большевизму. Милюков и его команда не сделали никаких серьезных выводов, не вынесли никаких достойных уроков из своего «феврализма», по догматизму и малодушию отдавшего Россию большевикам. А вот теперь имели претензию быть «властителями дум» наших эмигрантов и беженцев, еще пахших горьким порохом Гражданской войны. Чтоб морально и идейно не задохнуться — нужна была мощная заграда милюковскому кадетско-либеральному твердолобию.
И ею стало ежедневное «Возрождение» Струве. Разворачивая эту газету, русский белый знал, что здесь его никто и ничто не обидит, не уязвит, что здесь ему помогут разобраться во все более усложнявшейся в 20-е годы мировой обстановке, поддержат и расскажут, что происходит на родине, глубоко проанализировав ситуацию. Знал это и простой солдат, и бывший офицер, и политик или мыслитель. Так, когда вся интеллектуальная рать набросилась на Ивана Ильина за его яркую книгу «О противлении злу силой» — Струве и его газета твердо защитили философа. Тот же Бердяев писал тогда, что Ильин ломится в открытую дверь, что нелепо доказывает то, что на жизненном уровне и так всем известно. А ведь еще и десяти лет не прошло, как февралисты все лето 1917-го покрывали большевиков, предали Корнилова и дразнили революционную стихию «гуманистическим» политическим дилетантством — вместо того, чтобы, так сказать, адресным точечным попаданием — с корнем уничтожить разом всю головку большевиков. Ведь и особняк Кшесинской — не иголка в стоге сена, и шалаш в Разливе — не чеченская «зеленка», отнюдь. Это было еще возможно тогда вполне, но хотели видеть (и видели) угрозу лишь справа, угрозу мифическую, а к большевикам как раз относились с тем «непротивлением злу силою», о котором с таким понятным негодованием и писали в эмиграции И.Ильин и поддержавший его Петр Струве...
В отличие от многих и многих (и вовсе не только западников, но и от Александра Солженицына, например), Струве в зарубежье высоко оценивает русскую монархию XVIII — XIX веков. Вот кто мог бы, кстати, достойно полемизировать в этом отношении с солженицынским «Русским вопросом к концу XX века»: сошлись бы два титана, и боюсь, каждый остался б хром. А так — машет сегодня Солженицын палицей в пустоте, и совершенно некому его оспорить.
«Нельзя из духовной истории России вычеркнуть, — пишет Струве, — что вольнодумный и радикальный в юности Пушкин стал в зрелом возрасте убежденным охранителем и „царистом” <...> что, социалист в юности, Достоевский именно тогда, когда он окреп духовно, стал страстным и упорным приверженцем исторической русской государственности, т.е. тоже „царистом”. Было бы глупо и пошло отмахиваться от этих реальных и многозначительных перемен в умонастроении величайших русских гениев как от каких-то не то причуд, не то ренегатства».
Но Струве понимал, разумеется, что после исторической катастрофы такого масштаба никакая механическая «реставрация» невозможна, был «непредрешенцем» и до рези в глазах вглядывался в контуры грядущей России. Понимал он, конечно, при всем политическом идеализме своем, будучи реалистом, что освобождение от коммунизма извне — утопия. А вот внутреннюю «революцию», антибольшевистский переворот внутри страны, считал вполне возможным, реальным. И в этом была его (и его единомышленников) наивность — с одной стороны, помогавшая ему и им выживать, верить, надеяться, а с другой — ошибка, она и есть ошибка, и мы, сегодняшние читатели его «Дневника политика», не можем не признать утопичности некоторых его политических прогнозов и упований. Таков, видимо, вообще удел эмигранта: все знать — и все недопонимать, ибо как ни старайся, а ты все-таки наблюдатель, а не участник.
Тот террор, та массированная свинцовая пропаганда, тот запредельный страх, какие царили в советской России, причем террор массовый, хаотичный, не выборочный, а «пьяный», пропаганда тотальная и страх вездесущий, — не оставляли возможности ни для какого антикоммунистического заговора, ни для какой успешной революционной попытки. Большевистская преступная группировка, состоявшая, говоря современным языком, из отморозков и беспредельщиков и вооруженная мощно облучающей популистской идеологией, могла существовать только на базе тотальной, все щели и лазейки законопатившей власти. Струве всю жизнь — и правильно — боролся с тем западным пониманием, что большевизм просто модификация русской самодержавной косности и тирании. Но цепкость, но всеохватность большевизма он все же, наверное, недопонимал, иначе бы, повторяю, не ждал успешного антибольшевистского переворота. И, увы, в этом плане трезвей на реальность смотрел все-таки Милюков, всегда утверждавший, что никакая революция в СССР невозможна и рассчитывать надо исключительно на внутреннюю трансформацию и разжижение коммунистического режима.
Да ведь и объективно так получается: например, любой пришедший из-за бугра в СССР патриот с каким-нибудь благородно-экстремальным заданием в целях расшата тоталитарной системы никак не мог вызвать тут гражданского сочувствия и автоматически превращался в шпиона и террориста — и не на пропагандистском уровне, а и в глазах населения. Власть, даже самая грязная, становится «легитимной» просто за счет своего реального существования и давления, защищающего население от полной анархии. Пропасть меж теми, кто уехал, бежал, был выслан, эвакуировался из Крыма на кораблях, и теми, кто остался и так или иначе отстраивал свое бытие здесь, ходил на службу, выживал в коммуналках, писал книги и снимал кино (порою даже талантливо) и т. д. и т. п., — пропасть эта углублялась и расширялась ежедневно и ежечасно. Коммунистический намордник прирастал к коже, обзаводился «нервными окончаниями», идеологической обслугой, все более разветвленными органами безопасности и несметным количеством стукачей. Уже и не отдерешь. Конечно, и Струве понимал это и об этом писал. Но страстная жажда высшей правды, но патриотический огонь и чистое сердце не позволяли ему до конца осознать и признать, что российское государство в его органичных формах рухнуло безвозвратно.
Кажется, и Струве, и Ильин, и многие в русском зарубежье всё надеялись на какого-то харизматика с группой единомышленников внутри страны, для которых жизнь — служение и которые скинут каким-то образом кремлевскую коммунистическую верхушку, и так начнется возрождение великой России. Но где, откуда было взяться такому лидеру в таких обстоятельствах? Ведь и в лучшие времена, после первой революции, Столыпин был одинок, и доныне воспринимается он как удивительный и непонятый «воин», чье появление едва ли не чудо.
«Революция созрела и может вспыхнуть в любой момент», недостает «какого-нибудь не то толчка, не то сигнала», наконец, дело за малым: «недостает кремлевского переворота, чтобы превратить его в массовое выступление уже не против Сталина, а против коммунистического режима как такового», — цитирует в 1933 году Струве одного из своих «корреспондентов, знающих большевиков не только извне», и добавляет от себя, что все это «живо и жизненно передает положение дела и состояние умов в Советской России». Ох, сомневаюсь: в ту пору советская власть скорее матерела, чем разлагалась.
Другое дело — в начале 40-х. Можно гадать, что произошло бы, если б немцы взяли Москву, человеческий и психологический ресурс советской армии исчерпался и сталинистский режим рассыпался. Кто тогда б мог прийти к власти и освободить Россию разом и от коммунизма, и от фашизма? Какой-нибудь генерал? Маршал? (Но вряд ли Жуков.) В эмиграции к этому времени не осталось уже ни одного потенциального пассионарного лидера, погибли и Кутепов, и Врангель...
Так или иначе, но реальная история намного циничнее помыслов и пророчеств политических мыслителей, особенно русских.
В конце концов, спустя много десятилетий коммунизм опрокинула не горстка харизматиков-конспираторов, воодушевленных патриотизмом, а сама технотронная цивилизация образца последних десятилетий прошлого века. Более-менее молодые власть предержащие коммунисты и особенно комсомольцы купились наконец с потрохами на соблазны «общества потребления» и сдали ему — с помощью западных доброхотов — советскую власть без боя, превратив Родину в поле для бесконтрольного бизнеса.
...Что еще особенно любо в Петре Бернгардовиче Струве, так это его общественный органичный нонконформизм. Газету «Возрождение» субсидировал магнат Абрам Гукасов (он стал богатеем еще до революции — и богатеем западным, так что и после революции не лишился своего состояния). Но — как пишет в предисловии к книге Никита Струве — «либеральные (? — Ю.К.) позиции П. .Струве» (деда Никиты) не удовлетворили самодура Гукасова. Горек чужбинный хлеб, особенно, повторяю, хлеб публицистическо-политический. Струве пришлось покинуть Париж и перебираться в Югославию, уже тронутую коммунистическим разложением (в Белграде его лекции освистали). Струве — при поддержке Сергея Рахманинова — основывает еженедельник «Россия», где по-прежнему не устает повторять: «Большевизм должен быть политически сокрушен».
Петр Струве умер в войну в Париже. Его многолетний друг и единомышленник С.Л.Франк определил личность покойного как «дивное сочетание юношеской чистоты, юношеского горения сердца с великой мудростью». Каждый, прочитавший «Дневник политика», не может не солидаризироваться с этой характеристикой.
<...> Положа руку на сердце согласимся: многие из нас уже не такие антикоммунисты, какими были когда-то. Что-то подзабылось, что-то вспоминается чуть ли не с растроганною улыбкой, что-то используется как постмодернистский кунштюк. Да и горькие разочарования последних лет затянули минувшее плотной ряской. А ведь там — воистину реки крови наших дедов и прадедов, там сокрушенная в своих основах Россия. «Дневник политика» П.Б.Струве еще и одергивает нас в нашей недостойной расслабленности.