• Содержание
• К выходу в свет «Дневника» прот. Александра Шмемана

СОДЕРЖАНИЕ

К выходу в свет «Дневника» прот. Александра Шмемана — Никита Cmpyве


БОГОСЛОВИЕ

Дневник духовный (продолжение) — с. Иоанна Рейтлингер

Можно ли верить, будучи цивилизованным? — npom. Александр Шмеман

Вечная память. Литургическое богословие смерти (Памяти Сергея Сергеевича Аверинцева) — Ольга Седакова

Богослужение, язык и культура — npom. Дмитрий Григорьев

Богословские и нравственные предпосылки диалога в Церкви — Никита Сmpyвe

Перевод Псалтири — Г.П.Федотов

О происхождении языка первых христиан — Анри Волохонский

Анкета Вестника в связи с 200-летием со дня рождения А.С.Хомякова (Ответы о. Михаила Шполянского, о. Георгия Kочеткова, О.Донских, В.Никитина, Н.Cmpyвe)
 

ФИЛОСОФИЯ

Средневековая космология и проблема времени — А.Н.Партшин


ЛИТЕРАТУРА
 
Стихи — Б.Романцев
 
К 110-летию А.И. Цветаевой
Трудный путь к Богу (Духовная эволюция Анастасии Цветаевой) — Г.Васильев, Г.Никитина. А.Медведев

Самопознание народа в творчестве Солженицына — Андрей Зубов
 
«Пир во время чумы» А.С. Пушкина (трагедия Председателя) — Всеволод Катагощин
 

ВОПРОСЫ ЦЕРКВИ И ОБЩЕСТВЕННОСТИ
 
Реанимация церковного суда — о. Павел Адельгейм

Имитация или живая жизнь — Павел Проценко

 
ПРАВЕДНИКИ. ИСПОВЕДНИКИ. МУЧЕНИКИ
 
Митрополит Трифон (Туркестанов) — о. Игорь Филяновский


ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ РСХД
 
Из архива. Два письма И.А.Ильина Н.А.Струве

Деятельность издательства «YMCA-Press» в Берлине — Е.В.Иванова

«YMCA-Press» и «Русский путь» в Уфе — М.Прохорова

«Александр Солженицын и читающая Россия» — С.Н.Дубровина

 
ПАМЯТИ УШЕДШИХ

Тамара Павловна Милютина — Л.Петина

Матушка Елена Ивановна Бенигсен — О.Раевская

Памяти Анны Прокофьевой — Н.А.Cmpyвe
 
Kopoткo oб авторах

 

К ВЫХОДУ В СВЕТ «ДНЕВНИКА» ПРОТ. АЛЕКСАНДРА ШМЕМАНА

После кончины отца Александра Шмемана в столе его кабинета в Св. Владимирской Семинарии были найдены восемь тетрадей — рукопись обширного Дневника, который он вел в течение десяти лет, где бы ни находился: дома, в разъездах, на каникулах. Однако, так до конца никто, даже среди его близких, не знал, что он пишет дневник. Это позволяет думать, что о. Александр видел в нем свое сокровенное, итоговое произведение, которому предстоит, если Богу угодно, быть обнародованным после его смерти.
Жанр дневника в русской словесности сравнительно мало распространен: среди наиболее значительных назовем Дневник Александра Блока, в частности записи четырех последних лет его жизни. Зато на Западе этот жанр занимает первостепенное место: в XIX веке достаточно упомянуть крупнейшие философские дневники швейцарца Амиеля или датчанина Кьеркегора. А во Франции жанр дневника, более литературного, чем философского, процвел в XX веке и достиг своего апогея в 18-томном (!) дневнике писателя Жана-Поля Леото. Отец Александр, интересовавшийся личностью и судьбой писателей едва ли не больше, чем их произведениями, увлекался французскими дневниками и с неослабевающим увлечением читал выходившие ежегодно новые тома Леото, которые, возможно, послужили ему стимулом для ведения собственных записей.
Но, разумеется, всякий дневник, особенно такой последовательный, как у отца Александра, вызван не внешними побуждениями, а внутренней необходимостью. Он — попытка связать воедино то, что разорвано временем и пространством, найти единство своей личности и дела своей жизни, выразить то главное, что не обязательно вмещается в различные статьи и книги.
Декан и профессор Свято-Владимирской Семинарии в Нью-Йорке, под его руководством превратившейся в одну из наиболее крупных богословских школ православного мира, почти бессменный секретарь Совета епископов американской митрополии (ставшей, опять же под его воздействием, в сотрудничестве с о. Иоанном Мейендорфом, Автокефальной Церковью), проповедник и богослов, счастливый семьянин, отец троих детей с многочисленными внуками, отец Александр к тому же находился в беспрестанных разъездах для чтения лекций, еженедельно вел две программы на Радио Свобода» для России... Трудно себе представить более наполненную жизнь, и дневник в первую очередь был для него возможностью, оставаясь хоть на краткое время наедине с самим собой, подводить итоги и своим мыслям, и своей деятельности.
Отец Александр обладал необычайно цельной личностью, но по обстоятельствам ХХ века жизнь его была многосоставна. Русский по крови и по воспитанию, не только семейному, но и школьному, Россию он так никогда и не увидел, не доживши до крушения коммунизма (а ездить в Россию при коммунизме ему не позволяла совесть). Но знание русского языка, полученное в Кадетском корпусе, вместе с любовью к русской поэзии, остались ему родными, русским он владел в совершенстве, редком для человека, родившегося и прожившего всю жизнь на Западе. И не случайно, что свой дневник он вел по-русски. Юность и молодость отец Александр провел во Франции, где окончил Св. Сергиевский Богословский институт, принял священство, примкнул к Русскому Студенческому Христианскому Движению, которому оставался верен до конца жизни, и начал свою преподавательскую деятельность. Париж стал ему второй родиной, французскую культуру он впитал в себя наравне с русской. А служение Церкви, по вызову о. Георгия Флоровского, он выбрал нести в Америке, в Новом мире, на английском языке... Эти три культурно-национальные ипостаси о. Александр сочетал без большого труда, но каждая из них несла в себе элементы и внутреннего борения. Несколько упрощенный подход к России, преобладавший в кадетской среде, о. Александр легко преодолел и впоследствии противопоставлял ему более глубокое, более духовное понимание России и ее места в мире, испытывая тем самым и острую тревогу за ее будущее. Французский интеллектуальный мир его привлекал стройностью и ясностью мысли, но в годы, когда царила левизна, он ощущал его ограниченность. Полюбив Америку, он не мог не страдать от подчас прямолинейного подхода американцев к сложным проблемам жизни.
Но, конечно, главная тема дневника отца Александра, это то, что было сердцевиной, задачей, радостью, но и страданием всей его жизни и служения: его видение Церкви как осуществление Царства Божьего на земле. Отец Александр был человеком непоколебимой веры, но его вера и его видение неизбежно сталкивались с церковной эмпирией, с ограниченностью тех или иных церковных застаревших обычаев, в основе с принципиальными редукциями Благой Вести, с подменой главного второстепенным: преобладание национального элемента над универсальным, обрядоверия и субъективного благочестия над объективной, спасительной силой Таинства Евхаристии, канцелярщины над живительной струею Духа. Отсюда порой резкие, но выстраданные оценки церковной эмпирии, а, в противовес, стремление, и в богословском творчестве и на деле, как можно ближе подойти к самой сути Церкви, которую он воспринял от своих непосредственных наставников, архим. Киприана (Керна) и прот. Николая Афанасьева, и которую неизменно ощущал в стоянии перед алтарем. Вопреки тому, что могло казаться некоторым, в воззрениях отца Александра не было ничего нового по существу, в его случае правильнее говорить о возврате к исконной традиции, о которой мечтали столькие в преддверии Собора 1917 года.
Сочетая космоцентризм с христоцентризмом, отец Александр не отделял Церковь от красоты, дарованной людям в природе, от глубины сотворчества человека в искусстве и культуре, и от радости, заповеданной миру Христом.
Бывают у отца Александра, что естественно, суждения и спорные. Некоторых пояснений требует отношение отца Александра к Солженицыну. Солженицын был с самого начала для него литературным и духовным кумиром, писателем, возвестившим миру о победе духа над силами зла, об изначальной, райской красоте вселенной (три статьи, написанные о Солженицыне отцом Александром, едва ли не самое проникновенное, что было сказано о великом писателе). В Швейцарии состоялась горняя — в обоих, переносном и прямом, смыслах этого слова — встреча между ними. По причинам естественным, житейским, такая близость могла удержаться на той первичной горней высоте. Была разница и в умозрении: Солженицын на Западе жил целиком Россией, болью о ней, а для отца Александра Россия была одной из тем его жизни, вторичной по сравнению с Православием и его судьбой в западном мире.
Сиюминутные и эмоциональные записи неизбежны в дневниках, но у отца Александра они редки. Его Дневник поражает широтой охвата — им увлечется и ценитель литературу и любитель политики, — тонкостью анализа в самых различных областях, но, прежде всего, глубиной религиозного осмысления всех сторон жизни. Повседневно, все частные явления, все многочисленные впечатления и оценки возведены к главному, к тому высшему смыслу, который Бог вложил в Свое творение. И, как правильно отмечено в предисловии к английскому сокращенному изданию Дневники сверх всех противоборств и огорчений, сверх всех критик обличений, основная тональность Дневника — радость о Господе и благодарность Ему.