Дом русского зарубежья. 24 апреля 2014

Уважаемые гости! Дорогие друзья!

Литературная Премия Александра Солженицына 2014 года присуждена Ирине Бенционовне Роднянской «За преданное служение отечественной словесности в ее поисках красоты и правды; за требовательное и отзывчивое внимание к движению общественной мысли на фоне времени».

Жюри поручило мне прокомментировать наше солидарное решение перед столь представительным литературным собранием, назвав наиболее выразительные факты, обозначив существенные аргументы, приведя свидетельства и признания.

Судьба Ирины Бенционовны, замечательного русского литератора, позаботилась, чтобы после восточно-украинского Харькова, где она родилась, после города Сталинска (ныне Новокузнецк Кемеровской области), где она поступила в школу, после буковинских Черновцов (юго-запад Украины), где было завершено ее среднее образование, случилась, наконец, Москва, где она поступила в Московский библиотечный институт (ныне Институт культуры) и успешно закончила его. Москва — как у чеховских героинь — была осознанной целью и горячим стремлением нашего лауреата. «Я, — рассказывает Ирина Бенционовна в своем эссе «Прожúтие жизни», — рвалась прочь из этого прелестного австро-венгерско-румынско-гуцульско-еврейского городка, воображая его мещанским, а все окружение — нестерпимо пошлым, и, с благословения родителей, отправилась искать счастья в Москву. До 8-го класса я мечтала о профессии химика, начитавшись научно-популярной литературы об открытии новых элементов; но потом увлеклась русской классикой и чтением Белинского и вознамерилась стать литературным критиком»[1].

И вот еще одно ее чрезвычайно важное признание: «Меня от рождения и даже до него крепко вписали в отечественную историю, и она мне остро небезразлична»[2].

Обстоятельства и причины этого небезразличия стоит назвать особо.

Итак: дед по матери, народоволец, младший из группы Веры Фигнер, был приговорен к 20-летней каторге, но благодаря амнистии Николая II при его восшествии на престол срок юноше скостили до десяти лет. Бабушка-фельдшерица ездила в молодости на холерные эпидемии и получила грамоту от полтавского губернатора. Из дома политкаторжан в Харькове, где жила семья врача-эндокринолога Бенциона Борисовича Роднянского, — в 1938-м взяли деда и вскоре расстреляли. Много позже бабушку вызвали в органы и сказали, что муж расстрелян, но расстреляны и те, кто его расстрелял. «Утешили!»[3] — горько иронизирует Роднянская, рассказывая историю своей семьи.

Годы ежовщины, военная эвакуация, кампания против «космополитов» — всё это знаковые моменты «прожúтия жизни» нашего лауреата. Такие моменты её быстро учили: школьница, которая в четырнадцать лет с энтузиазмом вступила в комсомол, уже через несколько лет, студенткой, рвалась на похороны вождя, «движимая звериным любопытством и не испытывая ни малейшей скорби»[4]. К двадцати годам она явственно ощутила себя отщепенкой, внутренней эмигранткой, вторым Климом Самгиным — дипломная работа была написана как раз по этому роману М. Горького. Ее попытки продолжить образование в других учебных учреждениях не раз пресекались из-за пресловутой пятой графы, но государственный антисемитизм она воспринимала как одну из второстепенных граней государства и «травмирована была не слишком»[5].

При всем том выпускнице библиотечного института, куда за «космополитизм» были в конце сороковых сосланы многие достойные преподаватели, замечательно повезло: здесь, в студенческом научном обществе, начались ее литературно-критические опыты, среди которых — доклад об «Оттепели» Ильи Эренбурга. Этот доклад, волею случая попал в руки тогдашнего руководства «Литературки», и ей была заказана рецензия на тогда только что вышедшую сатирическую повесть Сергея Залыгина «Свидетели» — про благодушных обывателей, избегающих активного участия в жизни страны.

Свой литературный стаж Ирина Бенционовна отсчитывает именно от этого газетного подвала 1956 года. И, конечно, от читательской конференции по роману В. Дудинцева «Не хлебом единым», которую она сумела организовать в Сталинске, где после окончания вуза по распределению работала библиотекарем. Там, во Дворце культуры Кузнецкого металлургического комбината, она впервые увидела, каким мощным может быть выплеск народного недовольства; там ощутила, какое оно, состояние счастливого бесстрашия.

Замечу, что дебют Ирины Бенционовны по времени совпал с выступлениями Н.С. Хрущева на ХХ съезде. «Так что и я, — признаётся Роднянская, — принадлежу к “детям ХХ съезда”, но лояльной к послесталинскому строю с его “восстановлением ленинских норм” не стала»[6].

Неизменная лояльность, вернее сказать, преданность, приверженность Ирины Бенционовны всегда были направлены только к горячо любимой отечественной литературе. Определяя, однако, профиль своей литературной профессии и свое место в ней, Роднянская не раз утверждала, что она не писатель, не поэт, не филолог, не литературовед, хотя в филологию, в историю русской литературы и даже в философию и в стиховедение совершала спорадические вылазки.

Кто же все-таки Ирина Бенционовна — на взгляд беспристрастного современника? Так или иначе, мне придется оспорить ее непритязательные отрицания.

Безусловно, Ирина Бенционовна — прежде всего критик. Она выбрала для себя эту профессию, вдохновившись даром и пафосом неистового Виссариона Белинского, которого всегда считала блестящим критиком. Но не только Белинский стал для нее путеводной звездой: в своем критическом творчестве она ориентируется на классическое определение Пушкина. Цитирую черновую заметку 1830 года: «Критика — наука открывать красоты и недостатки в произведениях искусств и литературы. Она основана 1) на совершенном знании правил, коими руководствуется художник или писатель в своих произведениях, 2) на глубоком изучении образцов и на деятельном наблюдении современных замечательных явлений»[7].

И в той мере, в какой критика есть наука, а не праздный разговор о литературных мимолётностях, Роднянская — и филолог-исследователь, и литературовед, и стиховед, и писатель. И еще несомненный ценитель красоты, ибо, по замечанию Пушкина, «кто в критике руководствуется чем бы то ни было, кроме чистой любви к искусству, тот уже нисходит в толпу, рабски управляемую низкими, корыстными побуждениями. Где нет любви к искусству, там нет и критики. Хотите ли быть знатоком в художествах? <...> Старайтесь полюбить художника, ищите красот в его созданиях»[8].

Конечно, за два столетия формула Пушкина претерпела множество трансформаций, так что критика успела побывать и разновидностью филологии, и жанром социальной публицистики, и чем-то вроде члена экспертной комиссии по художественной словесности. Об Ирине Бенционовне нельзя сказать, что она — критик-мономан, избравший для себя один-единственный сегмент литературного пространства. В ее лице мы имеем дело с компетентным критиком-универсалом, которому доступны самые разные явления словесной культуры, как классической, так и современной; к тому же она владеет даром свободного высказывания в любом повествовательном ключе — от строгого академизма до прихотливого импрессионизма.

Литературная репутация Ирины Бенционовны необычайно высока — ее справедливо считают неподкупным экспертом-ценителем «чистой красоты» в словесном искусстве, признанным мастером из узкого круга знатоков «неразвлекательной» литературы высокого класса. Несколько смущаясь, она признается: «Единственным интересом и задачей того, что я писала, было открывать истинную красоту и, значит, правду в свежих произведениях словесности, выделяя их из среды тех, что блещут ложными красотами и вольно или невольно лгут против истины, эстетической, жизненной и духовной»[9].

Более двух десятилетий Роднянская служила в главном толстом журнале страны — «Новом мире» и руководила в нем отделом критики. Можно сказать, это ее альма-матер, как и другое родное издание — «Краткая литературная энциклопедия». Дебют в «Новом мире» состоялся еще в 1962-м и был замечен А.Т. Твардовским; в 1965 году Роднянскую приняли в Союз писателей. Выдача членского билета совпала с арестом Синявского и Даниэля, и она, свежий член Союза, написала в их защиту открытое письмо. Тогда этот ее поступок прошел без видимых последствий, однако ее то печатали, то не печатали, то «пропускали», то «не пропускали». Ее упрекали в «абстрактном гуманизме», ругали за восхищение Генрихом Бёллем. Но ей везло: те пять лет (1971–1976), когда Роднянская сотрудничала с академическим Институтом научной информации по общественным наукам, дали ей возможность близко познакомиться с зарубежными трудами по социологии и политической философии, и это стало важным этапом ее самообразования.

А вот те два десятилетия, когда Ирина Бенционовна служила в «Новом мире», она называет припозднившимся счастливым временем ее жизни. Многое из написанного ею, новомировским критиком, вошло позже в интереснейшие сборники: «Художник в поисках истины» (1989)[10], «Литературное семилетие» (1994)[11], двухтомник «Движение литературы» (2006)[12].

Надо сказать, что статьи Роднянской — будь то о русских классиках, которые определяют движение идей в литературе, или о творчестве современников, ушедших и ныне живущих, — Заболоцком, Платонове, Вампилове, Белове, Владимове, Битове, Маканине, Чухонцеве, Кушнере, Аверинцеве, Екимове, — воспринимались литературным сообществом с большим воодушевлением. Филологическая пристальность, объемность мысли, неподдельная искренность, смысловая наполненность, подлинная языковая свобода, исключительное доверие к художнику и щедрая благодарность ему за его дар, — все это можно обозначить простой формулой: высокое искусство читать и понимать. Тексты Роднянской — это эталон критического бесстрашия и ответственности. Она никогда не была всего лишь информатором, торопящимся написать срочно в номер. Порой ее называли вызывающе старомодной (как правило, со знаком плюс) — ибо она не поддавалась искушению писать легковесно, не покупалась на модные литературные новинки, не соблазнялась сиюминутной телевизионной славой.

В своем кратком биографическом очерке Роднянская с необычайной скромностью упоминает о спорадических вылазках в историю русской литературы, в философию, в стиховедение, которые она будто бы невзначай совершала. Как же это, хочется возразить, спорадически, когда ее интерес к русской классической литературе и философии, к современной отечественной прозе и поэзии столь настойчив и систематичен, когда поиск красоты и правды в художественном слове и в общественной мысли всегда руководит и управляет ее творческими устремлениями, когда задача обнаружить и назвать ложную красоту и псевдоистину всякий раз оказывается новым стимулом для работы критика, категорическим императивом!

Одной из таких удивительных «вылазок» стала книга «Мысли о поэзии в нулевые годы» (2010)[13]. В этой книге автор рассказывает о самых важных для себя поэтах — Олеге Чухонцеве и Олесе Николаевой, Борисе Херсонском и Владимире Губайловском, и не только о них; на материале литературы и средствами стиховедческого инструментария автор размышляет о вечности, о большом и малом времени, о свободе от Истории и сиюминутных идеологий, о вере и неверии, о возможном и невозможном.

Опровергну последнее отрицание Роднянской: «Я не поэт...». Только истинный поэт мог собрать и переиздать великолепный «Поэтический словарь»[14] Александра Павловича Квятковского, рассказать о нем самом, о его «окрыленности восторгом перед красотой»[15], дополнить книгу перепиской стиховеда Квятковского и математика, академика Андрея Николаевича Колмогорова и показать яркий образец диалога двух замечательных умов.

Важнейшей работой последнего времени стал для нашего лауреата  сборник «К портретам русских мыслителей» (2012)[16], составленный из ее собственных статей, очерков философа Р.А. Гальцевой, а также исследований, написанных ими совместно. Занятия русской религиозной философией оказались для Ирины Бенционовны ничуть не менее важным направлением, нежели критика, и совершенно закономерным для ее творческих и человеческих запросов. Задача книги, как ее видели авторы, — показать в обновленном ракурсе многих ведущих лиц отечественного философствования, обозначить их духовный масштаб, их христианское измерение. Здесь — Владимир Соловьев, Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Лев Шестов, Павел Флоренский, Семен Франк, Георгий Федотов. Ко всему прочему, это еще и очень личная книга. Так, открывая для себя произведения о. Сергия Булгакова, чьи мысли обращены к исторической трагедии человечества (в сборнике ему посвящены девять очерков), она видит в нем дерзновение и смирение, как раз в нужной ее душе пропорции. Ирина Бенционовна называет Булгакова «чернорабочим истины»[17], и кажется, что в этом определении есть много от ее собственной литературной миссии. Показательно, что вехами на пути к вере у нашего лауреата были и Бердяев, и Достоевский, и Генрих Бёлль, и отвращение к коммунистической идеологии.

Роднянская часто говорит о радости критика, нашедшего достойные точки приложения для своей рефлексии. Она всегда верна своим литературным авторитетам, но по-молодому открыта и новым именам. Я с большим сочувствием узнала, что Роднянская чрезвычайно ценит романы-памфлеты Виктора Пелевина, считая этого писателя вовсе не производителем масскульта, а художником, обладающим почти пророческим воображением и почти свифтовским сатирическим даром. Особая читательская чуткость Роднянской распространяется и на события современной политической истории: пусть ее прочтения не всегда бесспорны, но в них неизменно присутствуют искренняя тревога и боль за происходившее в прошлом и происходящее сегодня. Вызывают уважение отважные опыты Роднянской в жанре актуальной публицистики; назову хотя бы недавнюю аналитическую статью о деятельности «Изборского клуба» («изборского ордена», как называет этот клуб Ирина Бенционовна) в его борьбе с «орденом интеллигенции», терпящим поражение за поражением[18].

Наше настоящее Роднянская воспринимает как время экзистенциальных решений, когда каждый должен жить на свой страх и риск, самостоятельно разбираться в сложностях мира и искать свою дорогу.

Жюри Литературной премии Александра Солженицына сердечно поздравляет Ирину Бенционовну с заслуженной наградой. Хочется пожелать ей в наше тревожное время не выпускать пера из рук, ощущать вкус к жизни на острие событий, открывать новые литературные имена и радоваться, если за ними стоят красота и правда.