Игорь Золотусский

«Не убит под Москвой»

В этом году Литературная премия Александра Солженицына была присуждена Евгению Носову и Константину Воробьеву (посмертно)... Присуждение премии в год шестидесятилетия начала Великой Отечественной войны Константину Воробьеву и Евгению Носову не случайно.
Оба фронтовики. Их «произведения в полновесной правде явили трагическое начало Великой войны, ее ход, ее последствия для русской деревни и позднюю горечь пренебреженных ветеранов». В скорбном и величественном ряду трагедий, обозначенных Солженицыным, имя Константина Воробьева занимает особое место. На вручении премии, которую получили его сын и дочь, о Константине Воробьеве говорил Игорь Золотусский.

ХХ век, завершившись астрономически, еще долго будет возвращаться к нам во снах. И, видя их, кто-то будет плакать от счастья, а кто-то от боли, потому что счастливые мгновения не перевесят перенесенных страданий.
Проза Воробьева саднит и жжет, как открытая рана, и жжение ее не утихает с годами, хотя ужасы прошлого отступают в вечность.
Что сильнее всего потрясло Россию в ХХ веке? Что выкосило почти половину ее народа? Коллективизация и война. И оба этих события прошли через жизнь и прозу К.Воробьева.
Он родился в крестьянской хате на Курщине. Хата эта и сейчас стоит на краю деревни Нижний Реутец. Беленые стены, пустота внутри (хотят сделать музей, да никак не могут). Только старая печь смотрит в оконца, из которых видны заливные луга и блестящая на солнце речка. По лугам, как шлемы древних воинов, разбежались свежие копны, и от них волнами накатывают запахи трав.
Воробьеву рано пришлось покинуть эти места. Подвела любовь к правде. В шестнадцать лет он написал стихи на смерть Куйбышева (1935 год) и послал их в редакцию районной газеты. В эпитафии были такие строки: «Ты не один, в аду с тобою и Сталин будет в краткий срок».
Умные люди, не выдавшие юнкора, посоветовали ему исчезнуть из Курска. Собрав пожитки, Воробьев отбыл в столицу социализма — Москву. Здесь, переменивши несколько работ, оказался в святая святых новой власти — в Кремле. Его зачислили в роту кремлевских курсантов. Помогли классический для этой службы рост (1 м 83 см) и происхождение «из крестьян».
Чем бы закончилась служба в кремлевских курсантах, пробудь он там подольше, сказать трудно. Но началась война, и лейтенант Воробьев ушел на фронт. Фронт стоял под Москвой. Двигаясь к передовой, рота натолкнулась на цепи войск НКВД, приготовившиеся смотреть ей в затылок. За спиной у роты оказались родные стволы, а впереди — немецкие танки. Сама она была вооружена винтовками образца 1893 года и бутылками с зажигательной смесью.
Почти вся она полегла в первом бою, а те, кто остался жив, разбрелись по окрестным лесам. Константин Воробьев попал в плен.
О плене он расскажет в повести «Это мы, Господи!». Ее писал двадцатитрехлетний молодой человек, который к тому времени (1943 год) чувствовал как старик, к тому же воскресший из мертвых.
Повесть перепечатали на машинке, а машинку зарыли в саду, где она и пролежала до конца войны. Появись тогда этот крик о плене, литературная судьба Воробьева была бы иной. Но писать о том, о чем написал он, было воспрещено. Пленные поголовно считались предателями. Но пять миллионов предателей в первый год войны — это уже слишком! Впрочем, для Сталина предателем мог быть весь народ.
Он не был убит под Москвой и выжил в плену. Судьба рассчитывала на него как на очевидца и не ошиблась. Лучшего свидетеля на суде истории она выбрать не могла. Повесть «Это мы, Господи!» и сегодня не имеет себе равных в литературе о плене.
В сорок шестом году он послал ее в журнал «Новый мир». Оттуда пришел ответ, что занятия литературой — не его дело.
Годы безвестности после войны, годы захлебывающегося писания без результата, без выхода к людям и одиночество в далеком от России Вильнюсе — такова жизнь Воробьева в сороковые — пятидесятые, в начале шестидесятых. И вдруг первый прорыв к свету — в 1963 году тот же «Новый мир» (правда, уже под редакторством Твардовского) печатает повесть «Убиты под Москвой», начинающуюся словами: «Рота кремлевских курсантов шла на фронт...»
На горизонте русской прозы вспыхнула новая крупная звезда.
Но почти тут же двери, успевшие пропустить эту повесть, захлопываются. Снимают Хрущева, и то, что продолжает писать Воробьев, не способен предать огласке даже журнал Твардовского. Потому что от войны Воробьев переходит к коллективизации, и здесь его суд над властью становится еще решительней, еще неотвратимей.
Повесть «Друг мой Момич» о курской деревне двадцатых годов бракует главный редактор.
Это страшный удар для Воробьева. В Твардовского он верил как в Бога и расхождение с ним переживает тяжко.
Но Воробьев пишет и пишет, и под его пером рождаются такие жемчужины, как повести «Крик», «Почем в Ракитном радости», рассказы «Немец в валенках», «Чертов палец», «Синель», «Уха без соли».
В Москве выходят тощие книжки, но отклика на них нет. Но один обнадеживающий голос он услышит при жизни — голос Юрия Томашевского, который первым поймет значение Воробьева для литературы. И тот благодарно откликнется на привет из Москвы: писатель и критик станут друзьями.
Сейчас их обоих уже нет на свете. Но в глухие семидесятые мужская поддержка и дружба ценились на вес золота. Скончался Константин Воробьев в Вильнюсе в 1975 году. А через одиннадцать лет в журнале «Наш современник» была напечатана повесть «Это мы, Господи!», которая пролежала в архиве «Нового мира» сорок лет.
Сейчас, слава Богу, прах его вернулся на родину, в Курск, и занял место на почетном воинском погосте. Рядом с ним лежит его фронтовой друг и жена, мать его детей Вера Викторовна Воробьева.
Она очень хотела, чтоб А.И.Солженицын отметил Воробьева своей премией. И дело было не в самой премии и уж тем более не в деньгах, а в акте справедливости, которая хоть так могла бы быть воздана ее мужу.
Теперь ее желание исполнилось. Жюри сделало точный выбор. Сегодня он вознагражден. Премия, присужденная ему, вырывает его имя из потемок памяти и ставит перед зеркалом, величина которого способна вобрать его рост.
Я рад, что дожил до этого возмездия. Возмездия за тяжкую жизнь, за непризнанный дар, за страдания душевные и телесные. И за преждевременную смерть, наконец. Тление не касается таких фигур, как Константин Воробьев.