Игумен Петр (Мещеринов)

Статья опубликована в «Вестнике РХД» №193

Жизнь православного христианина в современном мире

28–30 сентября 2007 года Фондом «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского» и Библиотекой-фондом «Русское Зарубежье» была организована Первая международная конференция, посвященная духовному осмыслению наследия митрополита Антония Сурожского.
Ниже мы печатаем доклады игумена Петра Мещеринова и А.И. Шмаиной, прозвучавшие на этой конференции.

Митрополит Сурожский Антоний — великий пастырь Православной Церкви ХХ века. Значение его для современного христианства невозможно переоценить. Немногие имели счастье общаться с ним «лицом к лицу»; в основном люди читали его, слушали радиопередачи и аудиозаписи; в последние два десятилетия стали доступны и видеозаписи бесед владыки. Отсутствие личного контакта нисколько не являлось помехой к тому, чтобы образ митрополита Антония привлекал к себе сердца; жизнь его становилась образцом для подражания, а слово — руководством к действию. Я хотел бы сегодня порассуждать о том, какие именно характеристические признаки духовного делания митр. Антония позволяют его пастырству продолжаться в полную силу и после переселения владыки в небесные обители. Я выделю пять таких признаков.

Первое — это то, что пастырский опыт митрополита Антония очень отличался от той системы духовничества, которая сложилась в нашей сегодняшней церковной жизни. Владыка был подлинным делателем жатвы Христовой, но отнюдь не духовником в нашем традиционном понимании. Кто такой делатель жатвы Христовой? Тот, кто своей жизнью, своими делами, своей молитвой, любовью, болью за людей, сопереживанием им, своим словом (словом — в последнюю очередь, как выражением жизни) свидетельствует о Христе, о том, что Он — важнее, лучше, прекраснее всего на свете, о том, что Он реально входит в нашу жизнь и преображает ее. Делатель всегда — друг Жениха (Ин. 3:29); здесь мало общего с духовничеством в его идеологическом понимании. Теоретически духовничество — это такой принцип, когда духовник (а лучше, конечно, «старец») «берет человека за руку и ведет ко Христу». В своей чистоте духовничество проявляется чрезвычайно редко. Как правило, мы видим, что духовник в той или иной мере подменяет собою Христа, вследствие чего духовничество превращается в недостойную игру, ничего общего не имеющую с подлинной духовной жизнью, которая предполагает прежде всего личную ответственность, а не снятие ее с себя и вручение ее своему духовнику.
Совсем недавно я читал об обстоятельствах того, как в 20-х годах прошлого века один из замечательных писателей русского Серебряного века, Сергей Николаевич Дурылин, принял священство. Через несколько лет он, под влиянием чрезвычайно тяжелых для него обстоятельств, вынужден был от своего священства отойти. Его тонкая и нежная душа не понесла многое из того, чем было обставлено в те времена священническое служение. Но ведь стал он пастырем отнюдь не по своей воле, а по благословению двух ныне причисленных к лику святых старцев — прп. Анатолия Оптинского и прав. Алексия Мечева. Странным образом они не разглядели в Сергее Николаевиче, что священство — это «не его», что оно как минимум превышает душевные и физические силы этого хрупкого и сложного человека. Вот яркий пример того, как духовничество, пусть даже совершающееся с наилучшими намерениями и осуществляемое действительными церковными авторитетами, на деле оборачивается псевдомистическим манипулированием людьми; причем то, что это именно манипулирование, никем даже и не осознается.
Делатель же жатвы Христовой, каким был митр. Антоний, совершенно не занимается прямым устроением чьих бы то ни было судеб. Он не берет никого за руку и не тащит туда, куда он считает нужным. Он, как я уже сказал, именно свидетельствует, показывает, обнаруживает пред всеми: вот — Христос, вот что Он значит в моей жизни; если хотите — идите к Нему, только сами. Вот в этом «сами» и коренится пастырский метод владыки, который базируется на глубоком, подлинно евангельском уважении к личности человека, к свободе его нравственного выбора.
К большому сожалению, именно эта чрезвычайно важная сторона христианства остается плохо понимаемой и реализуемой в нашей современной православной действительности. Традиционно в России личность категорически не уважают. Это общее, фундаментальное и, боюсь, неискоренимое до конца времен основание всей нашей жизни проникает и в Церковь и, увы, составляет одну из основ нынешней духовнической идеологии и практики. Между тем совершенно очевидно, что никакое христианство невозможно без понимания того, что Бог не только любит нас (любовь в российском понимании — штука своеобразная; мне приходят на память размышления Пятачка по поводу Слонопотама: любит ли тот поросят, и главное — как он их любит...), но и безмерно уважает всякого человека. Осознание этого естественно порождает и ответственность за свою жизнь пред самим собою, Богом и людьми. Только личная, свободная и уважительная к себе ответственность может по-настоящему реализоваться в любовь к Богу и ближнему. Именно это и находят люди у владыки; пастырство, основанное не на авторитарном духовничестве, но на уважении к человеку, дает великий творческий импульс, который реально приносит и всегда будет приносить добрые плоды.

Второй краеугольный камень жизни и проповеди митрополита Антония — это Евангелие. В нашей православной действительности Евангелие не популярно. Не оно определяет наше существование. В свое время святитель Филарет, митрополит Московский, писал: «Прежде утверждались на Священном Писании и мало внимания обращали на Предание. Потом с силою заметили сей недостаток: слова “Православие” и “Предание” стали звучать чаще и сливаться в один звук, и начали богословствовать по Преданию, оставляя иногда позади Священное Писание, а некоторые и уничижали Писание... Церковь... учит признавать Предания, с откровением Божиим согласные. И потому не правильнее ли основывать учение главным образом на Священном Писании, а Преданием дополнять, объяснять, защищать от неправомыслящих» (Святитель Филарет Московский. Призовите Бога в помощь. М.: Сретенский монастырь, 2006. С. 482–483).
Нынешняя церковная идеология предлагает православным христианам иной принцип, четче всего сформулированный святителем Игнатием (Брянчаниновым): «Евангелие — через отцов». Действительно, догматический, вероучительный смысл Священного Писания не может быть понят вне Церкви, вне святых отцов. Но этот принцип нельзя распространять на весь объем христианской жизни. Повседневное нравственное руководство непременно должно быть основано на Писании; в этом смысле оно самодостаточно. Как показывает опыт, на практике, в личной духовно-нравственной сфере, тезис «Евангелие через отцов» не реализуется, ибо коль скоро нет фундамента Писания, этот принцип «повисает в воздухе», нарушает строгую иерархию христианских ценностей и нередко даже становится прикрытием страстей, глупостей и стихий мира сего. Митрополит Антоний положил в основу своей жизни именно Евангелие. Всю жизнь вспоминал он, как через Евангелие в ранней молодости был открыт ему опыт богообщения. Свое богословствование и пастырство владыка строил на Священном Писании. Мне нет нужды приводить примеры: любой текст, любое рассуждение митрополита Антония есть приложение Евангелия ко всем проявлениям внутренней и внешней жизни человека. Этот чистый и подлинно церковный «евангелизм» — то, что и заставляет искренних христиан обращаться к опыту владыки и руководствоваться им.

Следствием умаления значения Евангелия в повседневной жизни православных является очень заметная сегодня аберрация нравственности, как личной, так и церковно-общественной. Вот типичный пример: был добрый, хороший человек, сострадательный и делавший много доброго людям; обратился к Богу, курить бросил, не ест ничего, молится сутками, — но стал совершенно непереносим для ближних: злым, нетерпимым, безапелляционным, затворил свое сердце от людей, никому не помогает: де, «добро падшего естества»... Увещевать такого — бесполезно: в ответ слышишь, что главное — «спасаться», то есть вести аскетическую жизнь; а все, что этому мешает, нужно отсечь, ибо так-де пишут святые отцы... Я думаю, многим знакомы такие ситуации.
Если мы обратимся к анализу собирательной реакции церковных людей на те или иные значимые события, то увидим, что события эти оцениваются отнюдь не с позиции евангельской правды. Церковь усиленно декларирует сегодня, что она призвана оказывать на общество нравственное влияние. При этом под таким влиянием многими церковными деятелями понимается неистовая и крайне некорректная критика «западных ценностей», «либерализма», демократии и тому подобных вещей; о действительных же вопиющих проблемах, как церковных, так и общественных — скажем, о засилии коммерции в Церкви или о том, что правоохранительные органы в нашем государстве не только не охраняют, но, наоборот, грубо попирают право, — мы не услышим ни слова. Пророк Исаия говорит по этому поводу: горе тем, которые зло называют добром, и добро — злом, тьму почитают светом, и свет — тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое — горьким! (Ис. 5:20). Наша церковная проповедь как будто не видит этого. С амвонов мы слышим всё что угодно, но только не нравственную евангельскую оценку жизни. Но слово митрополита Антония — и это третья важная вещь, составляющая актуальность пастырства владыки, — все именно об этом: о том, что человек не просто лично ответственен, но именно нравственно ответственен за себя и за Церковь, за свои отношения с Богом и ближними. Основа таких отношений — человечность, порядочность, честность, незашоренность какой бы то ни было идеологией, христианское дерзновение — все это и есть евангельская нравственная жизнь. Несомненно, что она чрезвычайно востребована сегодня; и это то, что располагает к образу и учению владыки не только христиан, но и всех нормальных порядочных людей.

Четвертое, на что необходимо нам обратить внимание, — это экклезиология владыки Антония. Я имею в виду, конечно, не отвлеченное богословствование — оно всегда было чуждо владыке, но именно духовную жизнь, которая опиралась на восприятие Церкви. Сегодня можно выявить две «практические» экклезиологии. Первая выражается словами столь любимого владыкой святителя Феофана Затворника: «Божественные стихии, Церковь Божию питающие, суть Слово Божие и святые Таинства» (Собрание писем. Т. дополнит. М., 2001. С. 241). Все остальное в церковной жизни — это суббота для человека (Мк. 2:27). Такая экклезиология дает христианину жизнь, хотя и многотрудную, но легкую и глубокую (бремя Мое легко... — Мф. 11:30), чувства его навыком приучаются к различению добра и зла (ср. Евр. 5:14), ибо он имеет помазание от Святаго и знает все (ср. 1 Ин. 2:20). Церковность выявляется в этой системе координат в Евхаристии, в молитве, личной и общинной, объединяющей небесную и земную Церковь, и в вере, действующей любовью, которая распространяется на всех людей. Суть этой экклезиологии — что Христос, Который вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13:8), непосредственно приобщает Себе, дает Себя каждому человеку в Своем Теле, которое и есть Церковь.
Суть второй экклезиологии — что вот этого непосредственного «давания» Христа каждому христианину быть не может. Церковь — это не непосредственное богообщение, не Тело Христово, но именно «посредство»: только через «что-то» — через традицию, дисциплину, аскетику, святых отцов, определенные исторические культурно-эстетические формы, державничество, имперскость, национализм и т. п. — человек может войти в общение с Богом (и само это богообщение понимается здесь неверно, не по-христиански, очень «внешне», ветхозаветно). Признаки этой экклезиологии: Священное Писание не занимает основополагающего места, оно объявляется всего лишь частью Предания (то, о чем писал свт. Филарет), и уже даже не только святые отцы, но и всякая околоцерковная идеологема (типа Третьего Рима) оказывается гораздо более авторитетна, чем Писание. Таинства становятся в ряд с аскетико-дисциплинарной практикой и подавляются ею. Для этой церковности характерно выпячивание традиции и обряда как самоценности. Плоды такой экклезиологии — подмена трезвенной евангельской реальности неким виртуальным, неадекватным миром. Человек оказывается в сказочном «параллельном» пространстве: он погружается в лубочность, играет в детский сад со старцами и духовниками, ищет врагов, с религиозным рвением, достойным иного применения, ждет царя-батюшку, борется с глобализацией, масонством, модернизмом, экуменизмом и еще тысячью вещей, мечтает вернуться в прошлое и т.д., и т.д. — и все это под вывеской «Церковь». Такая церковная жизнь становится очень тяжелой и плоской для искренних сердец; подогревается это еще и наличием псевдосвятоотеческой идеологии, согласно которой человек не должен жить в ладу с самим собою. Я не скажу ничего нового, констатируя, что «торжествует» сегодня вот это второе «Православие»... Владыка же Антоний — несомненно, образец и проповедник первого, настоящего, подлинного церковного мировосприятия.
Тут еще важно вот что. Христианство — вещь практическая; оно должно, говоря современным языком, «работать». По большей части же оно сегодня в мире (и Россия, кстати, отнюдь не исключение) как раз «не работает»; по меткому и образному замечанию Сергея Дурылина, уже упоминаемого сегодня, христианство в мире «тает», как весенний снег. Почему так? Господь говорит, что в Царство Его ведет узкий путь: подвизайтесь войти сквозь тесные врата, ибо, сказываю вам, многие поищут войти, и не возмогут (Лк. 13:24). Вот и сбывается это слово; действительно, многие ищут войти, но не возмогают. Для христианской жизни недостаточно человеческих усилий, оно есть синергия — сотворчество Бога и человека. Пространство этого сотворчества — Церковь; Господь определил некоторые условия, которые и делают Церковь Церковью. Признак этого — то, что она, в ответ на слабые человеческие усилия, приносит плод — одному в тридцать, другому в шестьдесят, а третьему — в сто крат (ср. Мф. 13:8). Эти самые условия и есть наша «первая экклезиология». Если она нарушается, то люди не получают от Церкви плода, получают же подмену и имитацию Церкви. Но если воспринять истинную евангельскую экклезиологию, то человек на деле видит исполнение слов апостола Иоанна Богослова: помазание, которое вы получили от Него, в вас пребывает, и вы не имеете нужды, чтобы кто учил вас; но как самое сие помазание учит вас всему, и оно истинно и неложно, то, чему оно научило вас, в том пребывайте (1 Ин. 2:27). Именно такой экклезиологией жил и, от полноты своего жизненного опыта, учил ей владыка Антоний. Это и привлекает к нему: не просто хорошие проповеди, которых миллион в христианском мире, но именно тот плод, который всякий человек может ощутить сам в себе, если он постарается жить так, как жил митрополит Антоний. Вот что особенно ценно в наши дни, когда Церковь превращается в безжизненную библиотеку и этнографический музей.

Наконец, последнее. Каково сегодня положение воцерковленного человека, честного перед самим собою и желающего от всей души жить во Христе? Вот он уже десять лет в Церкви, пережил период неофитства; он трезво видит, что, как совершенно правильно говорит наше священноначалие, «Церковь нельзя отделить от общества». Общество ныне сильнее Церкви, и не Церковь обществу, но общество, которое, на мой взгляд, уже перешло «точку невозврата» в нравственном разложении, диктует Церкви свой, так сказать, стиль жизни; это стиль стадности, примитивности, «гламура», агрессии, грубых страстей, безответственности и безбожия, ибо на деле наше общество исповедует религию Денег, а вовсе никакое не Православие. Еще святитель Игнатий в XIX веке писал: какое общество — такая и Церковь. Подтверждение его слов мы и наблюдаем: и традиционное неуважение к личности, и стадность, и отсутствие честного нравственного осмысления жизни, и проникновение коммерции, и многое другое — это общественные проблемы, пересаженные на церковную почву. Именно по этой общественной, не церковной причине нет у нас сегодня общин: они просто никому не нужны, ибо стадность парадоксальным образом атомизирует человека, и он не в состоянии нравственно обращать свое сердце на ближних.
Итак, христианин видит очевидный разрыв между учением Евангелия и повседневным существованием большинства клира и мирян; почти нет примеров подлинной христианской жизни — по причине того, что наш церковный организм состоит сегодня преимущественно из людей, живущих по «второй экклезиологии». В этих условиях некоторые люди разочаровываются и уходят из Церкви. Но, к счастью, многих воодушевляет на переосмысление неофитских и идеологических взглядов, которые они ассоциировали с Церковью, но которые ею совершенно не являются, образ владыки Антония. В чем «соль» этого воодушевления?
Дело в том, что митрополит Антоний, со своим уважением к частной личности, предпочтением ее каким бы то ни было правильным «схемам», с точным и ясным чувством, чту есть Церковь Христова, с главенством евангельской нравственности, очевидно противоречил «генеральной линии» сегодняшней жизни; вследствие этого он (как и любой человек, который не хочет жить в «казарме») был тем, что я, вслед за Иосифом Бродским, называю «частным лицом». Это совершенно не противоречило тому, что он занимал высокие и ответственные церковные должности; это внутреннее состояние свободы и богообщения.
Я считаю важным с некоторою подробностью пояснить, что именно это за «позиция частного лица», потому что в современной церковной и общественной ситуации я не вижу возможности вне ее сохраниться просто как порядочному человеку, так что она становится едва ли не непременным и обязательным аспектом христианской жизни. Очевидно, что прежде чем погружаться в высокие церковные традиции аскетизма, исихазма и проч., необходимо состояться как личность. Собственно, позиция «частного лица» и есть необходимое условие для созревания христианской личности.
Позиция эта характеризуется следующим: во главу угла мы ставим наше личное богообщение и им определяем нашу церковную жизнь. В зависимости от внешней и внутренней ситуации каждого человека мера этой жизни, например принятия тех или иных сторон церковной идеологии, согласия с теми или иными отцами, может быть разной. Главным остается четыре вещи: 1) Священное Писание — сверять свою жизнь по нему, а не по отцам или батюшкам, вещающим все, что им придет в голову; наоборот, отцов и батюшек сверять со Священным Писанием; 2) участие в Таинствах; 3) молитва; 4) понуждение себя на исполнение евангельских заповедей. Все это потребует от нас свободы, ответственности, привыкания к тому, чтобы думать своей головой. Плюс — образованность: необходимо по силам изучать догматику, церковную историю, литургику, чтобы точно знать, что к чему и откуда и почему в Православной Церкви. При этом мы неизбежно пойдем против течения, против той псевдоаскетической и идеологической стадности (лжесоборности) и примитивизма, которые наличествуют сегодня в нашей церковной жизни и заслоняют от нас Христа и Его подлинную Церковь. Позволю себе еще раз подчеркнуть, что в Церкви всё существует исключительно для того, чтобы человек обрел Христа и жил Им и с Ним, а через Него — и в единстве любви с другими людьми. Все: каноны, дисциплина, правила, богослужения — должны служить этому, поддерживать и укреплять жизнь во Христе. Если они этого не делают — грош им цена, они превращаются в никому не нужную шелуху. Принцип существования «частного лица» — искать в Церкви исключительно жизни во Христе; как прекрасно сказал мне когда-то Ф.Е.Василюк, — выводить свою жизнь с Богом из-под всякой рутины.
Это вовсе не требует, так сказать, выхождения за церковные рамки, а значит то, что мы пользуемся всем, что предлагает нам Церковь, индивидуально, сообразно с нашей только что определенной целью и нашим устроением, обстоятельствами и проч. На практике это значит ровно то, о чем говорил прп. Серафим Саровский. Способствует, например, нашему богообщению пост — постимся. Не помогает — определяем такую его свою меру, чтобы наше христианство не превращалось в религию Еды. Нас раздражает соприкосновение с церковной средой — сводим его к минимуму. Наводит тоску понуждение себя к учащенному посещению храма — определим себе такую, опять же, свою меру, чтобы тоски не было, а была радость. И так далее. Возразят: но так человек совсем распустится. Отвечаю: если он ищет Христа, то не распустится, а именно найдет свою меру.
Очень важно и то, что если такие церковные «частные лица» будут общаться друг с другом, дружить, поддерживать, помогать друг другу, тогда возникнет настоящая община. Ценность ее будет в том, что она, во-первых, будет зиждиться на прочном основании — Живом Христе, а во-вторых, никак не будет противопоставлять себя церковному организму, какой он есть сейчас. Она просто будет, не обязательно территориально локализованным образом; и самим фактом своего существования поможет решать те церковно-общественные проблемы, о которых я упоминал выше.
Позиция «частного лица» совершенно исключает какое бы то ни было непослушание священноначалию, непочтительное отношение к пастырям, презорливое отношение к церковным чинам и тому подобное. Тем более она не нуждается ни в каких реформациях и революциях. Смысл ее — сугубо личное евангельское осмысление своей жизни с Богом и своего положения в Церкви в свете современного положения вещей, а не заявление своего превосходства, или общественного протеста, или что-нибудь в этом роде.
Правильность или неправильность этой позиции проверяется по наличию или отсутствию неосуждения. Позиция «частного лица» отличается именно тем, что осмысление жизни прилагается лично и исключительно к нашему лицу, но вовсе не к другому человеку. Если, приходя к тем или иным выводам для себя, мы думаем: «все остальные — обрядоверы, фарисеи и проч.», то мы — не на правильном пути. Осуждая кого бы то ни было, мы не можем пребыть в общении со Христом, Который Сам не осуждает никого в этой жизни и нам велит ни в коем случае не делать этого. Лишь любя других людей, невзирая ни на что, мы уподобляемся Богу и соединяемся с Ним. А богообщение и есть критерий всего, без него не может быть церковной жизни в подлинном смысле этого слова.


Итак, в заключение — что главное видится мне в образе и наследии митрополита Сурожского Антония? Именно то, что (особенно в наших условиях тотальной «невзрослости», когда человеку и социумом, и наличной церковностью внушается страх быть самим собою) от него можно научиться благородной христианской «частности», и еще то, как эта «частность» плодоносит и оборачивается подлинной церковностью, то есть зрелостью и самоценностью личности, с одной стороны, и открытостью к общинности — с другой. Сегодня очевидно, что христианство (и подлинная христианская культура) никогда больше не будет иметь того общественного влияния, которое оно имело в истории; оно уже стало достоянием исключительно частных лиц. В дальнейшем эта «частность» будет все больше увеличиваться, а общественная среда становиться по отношению к ней все более и более чуждой. Поэтому я уверен, что будущее — именно за той церковностью, образец которой являл владыка Антоний.
Благодарю за внимание.