В уходящем веке в России была построена одна из изощреннейших тоталитарных систем, которая (можно лишь надеяться и верить) была в конце столетия обличена и преодолена. Кто же ее преодолел? Ни государство, ни культура, ни наука, ни, больно сказать, Церковь не смогли укрыть человека от разбушевавшегося зла. Выстояли и преодолели тьму отдельные люди, взращенные на Евангелии и внутренней (может быть подчас и плохо осознаваемой) церковности. Среди них краеугольное место принадлежит тем, кого назвали новомучениками и новыми исповедниками. Многие, если не большинство из них, принадлежали к движению «непоминающих», участники которого не могли согласиться с политикой церковного коллаброционизма, с раболепством перед кровожадной атеистической властью. Стойкость «непоминающих» в страшные годы террора в каком-то смысле спасла честь русского православия.

Сейчас, в конце века, только начались попытки систематического научного изучения опыта новомучеников. Каждый шаг в этом направлении знаменует попытку преодолеть тяжкое наследие прошлого. Но именно поэтому изучение пройденного оказалось весьма непростым делом. И это тогда, когда — во всяком случае на бумаге — отпали прежние цензурные и фискальные препоны, препятствовавшие исследовательской деятельности. Отчетливо вырисовываются новые преграды и партийные интересы, мешающие выявлению объективной картины. Прежде всего — лихорадка страстей. Надо соответствовать требованиям времени, подхватывать модную тему. Подоспели и прочие разнообразные интересы и расчеты. В результате мы часто наталкиваемся на весьма смутные представления о феномене новомучеников и в специальной литературе и в журналистике. Постоянно происходит досадная и удручающая путаница понятий, цель которой вывести разговор о новомучениках в политическую плоскость, где собственно научное изучение предмета невозможно.

Таким явлением, ярко иллюстрирующим спекулятивное направление в одном из самых животрепещущих вопросов российской духовной жизни, стал выход в свет книги И.Осиповой, посвященной истории церковного сопротивления коммунизму[1].

Но прежде чем перейти к разговору об этом издании, необходимо отметить те позиции, с которых автор данной статьи считает необходимым подходить к изучению фактов нашей недавней церковной истории периода коммунистических гонений.

Подавляющее число активных участников церковно-общественной жизни 20-40 годов прошло через застенки советских карательных органов. Многие там и сложили свои головы. Вместе с ними, погибшими в одиночестве в чекистских подвалах и в ГУЛАГе, ушла тайна их жизни, их личного и церковного дела. Что дошло до нас? И из чего, собственно, состоит массив фактических данных о погибшей, гонимой Церкви? Перечислю главнейшие составляющие: это личные свидетельства участников событий (мемуары, письменные сочинения их и их окружения); предание Церкви («устная история”»; личные и государственные архивы; архивы спецслужб («дела» подследственных, информационные сводки ЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ, рапорты заплечных дел мастеров и т.п.).

По понятным причинам (из-за работы репрессивной машины), первый пункт количественно незначителен. Новейшим преданием Церкви (периода гонений) практически почти никто не занимался. (Впрочем, автор этих строк активно опрашивал уцелевших свидетелей в 1978-1993 гг.). Поэтому с началом перестройки исследователи, как правило, сосредоточились на работе в архивах. С удовольствием (новый жанр!) стали цитировать в книгах выдержки из следственных протоколов. Однако это делают только те, кто имеет к ним доступ, ибо это право, подчеркнем, по-прежнему реализовывается не в соответствии с демократическим законом, а по произвольному решению «органов».

В специальной научной литературе[2] уже отмечался низкий уровень подобных работ, использующих материалы следственных дел. Материалы чекистских архивов заведомо фальсифицированы. Для того, чтобы ввести их в научный оборот необходимо проделать огромную и кропотливую работу по систематизации следственно-чиновничьих штампов, содержащихся в них, и по вычленению того «личного элемента», в котором лишь только и могут содержатся крупицы действительности. Эта задача требует длительного времени и больших усилий. Но атмосфера, воцарившаяся нынче в нашей общественной жизни, заражена лихорадкой: требуются результаты любой ценой и как можно быстрее, даже если в итоге родится научно недобросовестная книга. В результате, в исследованиях по новейшей истории Русской Православной Церкви мы можем видеть всплеск мифотворчества и конъюктурщины.

Книга И.Осиповой посвящена гонениям на «Истинно-Православную Церковь» и целиком построена, как значится уже на титульном листе, на материалах следственных и лагерных дел заключенных. На первых же страницах мы сталкиваемся с характерным пассажем, вполне очерчивающим «научную» концепцию автора, и повторяющимся на протяжении чуть ли не всей работы (исследованию темы посвящено собственно около половины четырехсотстраничного тома). Для того, чтобы дело было понятней, сделаю краткое предуведомление. Коммунисты очень просто представляли течение истории: человечество развивается в результате классовой борьбы, классовая же борьба велась «от Адама». Поэтому, придя к власти, большевики, не мудрствуя лукаво, изображали исторический процесс в виде борьбы двух непримиримых лагерей: тех, кто боролся за «передовое учение», и тех, кто ему сопротивлялся. Неудивительно, что карательные органы с первых мгновений своего существования стали применять эту ублюдочную схему в своей специфической работе. Подследственных обвиняли не просто в конкретных деяниях, а непременно возводили «родословную» их контрреволюционной деятельности к семнадцатому году, а то и ко времени первой русской революции, или же, пользуясь генеалогическими и сословными выкладками, изображали враждебную сущность арестованного «от начала бытия”», т.е. от испорченных классовой принадлежностью ген. Таким нетривиальным образом пролетарская юриспруденция косвенно оправдывала идеологические постулаты о неизбежности красного террора.

Пытаясь описать истоки «Истинно-Православной Церкви» (в дальнейшем ИПЦ), Осипова пишет, что это движение зародилось еще при патриархе Тихоне. Подтверждение такому умозаключению она находит в обвинительных актах позднейшего времени, предъявленных чекистами тем, кого они в своих застенках разоблачали в «церковно-монархическом» (а позже и «фашистском») заговоре против советской власти. Она приводит слова чекистов из дела философа Лосева (1929-1930): «...борьба против Соввласти со стороны православной Церкви с начала Октябрьской революции... нашла свое отражение и на деятельности церковного Собора 1917-1918 г.» (с. 10).

Можно понять палачей, старающихся лучшим образом состряпать побольше расстрельных приговоров, но нельзя понять современного автора, кладущего подобные аргументы в основу своих концепций. Конечно, участники Собора были не согласны с теорией и практикой большевиков, пытались морально противодействовать их материалистической философии и практике насилия, но они с властью не боролись, патриарх Тихон даже отказался благословить Белое движение. Чуть ниже Осипова приводит данные из отчета ГПУ за 1925 год, из которого следует, что коммунисты наметили 46 агентурных разработок, одна из последних называлась размашисто: «Шпионская организация церковников». Так можно ли эти чекистские фантасмагории выдавать за реальность?

При этом историю термина «ИПЦ» Осипова не выясняет. Она не обращается к имеющимся работам историков, изучавшим феномен «ИПЦ» (и у советских авторов в 60-70-е годы можно найти любопытные данные и соображения: статьи А.И.Клибанова, А.И.Демьянова, Л.Н.Митрохина и т.д.), а без уточнения того, что же следует понимать под этим обозначением, не возможно оценивать и достоверность чекистских построений на тему «истинного православия». Достаточно сказать, что у исследователей нет согласия даже в том, когда возникло движение «истинных». Одни считают, что с начала двадцатых годов, другие — тридцатых, третьи — относят его к сороковым годам. Характер и размах движения до сих пор не описан. Впрочем, Осиповой все это и не интересно, ей важно другое: показать, что те, кто не признал печально известную Декларацию митрополита Сергия («непоминающие»), представляли из себя сплоченную всероссийскую организацию. И в этом пункте ее желание парадоксально совпало с намерениями чекистов. Потому-то в материалах состряпанных ими дел и содержится множество сакральных следственных формул, долженствующих подтверждать наличие в стране разветвленной подпольной сети, состоящей из церковников.

Между тем с достаточной уверенностью можно отметить, что церковного образования под названием «ИПЦ»в России не было, оно существовало только на бумаге у следователей. Считается, что термин «истинно-православная Церковь» ввел митр. Иосиф (Петровых), хотя само понятие «истинная вера”», «истинное православие» встречалось издавна, употребляясь искателями и ревнителями Св. Руси.

Характерно, что столь важный свидетель эпохи, как прот. Михаил Польский в своей знаменитой книге «Новые мученики российские» ни разу не упоминает об «ИПЦ». Православных, порвавших общение с митр. Сергием, он называет «тайноцерковниками», последователями «старо-тихоновского православного направления», принадлежащими к тайной Церкви. Под таковыми он имел в виду, конечно, ушедших в «катакомбы» (и этот термин употреблял).

В «катакомбы» ушла значительная часть духовенства и мирян в основном только после 1927 года, когда на свет появилась Декларация митр. Сергия о необходимости лояльности верующих к советской власти (краткое упоминание историка М.В.Шкаровского о возникновении «катакомб» после 1922 г. можно назвать лишь гипотезой). На первых же страницах своего труда Осипова заявляет о намерении на материалах следственных и личных дел заключенных проследить историю гонений на духовенство и мирян «ИПЦ». Тем самым она невольно поддерживает терминологию чекистов. Казалось бы, не все ли равно, как называть явление: «непоминающими», «катакомбниками» или «истинно-православными»? Но речь идет не о игре слов, а о верном понимании характера данного события. «ИПЦ» (в версии чекистов) — это организация, и Осипова стоит на той же точке зрения: тайная, «разветвленная» по всей стране, организация церковников существовала. Она, в частности, пишет: «В дальнейшем следствием вполне обосновано был доказан (подчеркнуто нами. — П.П.) факт обращения представителей “идеологического центра” в Москве к “оппозиционному” духовенству Ленинграда...» (с. 33). И это при том, что только специфическое сознание палачей могло обнаружить мифический «идеологический центр» там, где он не существовал[3].

Исторический факт, что движение оппозиционных митрополиту Сергию духовенства и мирян охватывало большинство епархий, но не было организационно оформлено. Его движущей силой было внутреннее сознание и совесть верующих, это было движение в каком-то смысле глубоко личное и приватное. В этом была и его сила и слабость. Церковные деятели (как и светские), оказались неспособными к организационному противодействию коммунистическим партийным силам. Причины тому были разные, прежде всего — это расплата за грехи изоляционизма и консисторского бюрократизма. Ведь если бы в стране зародилась и существовала мощная подпольная Церковь («ИПЦ»), как это интерпретировали чекисты и Осипова, то наша история пошла бы другими путями[4].

Впрочем, Осипова не изучает факты, а их просто сообщает, составляя ассорти из случайных фраз, имен, весей и дат своих загадочных и толком неописанных (точнее, описанных нарочито туманно) источников. Оказывается, сообщает она, с 9 марта по 8 августа 1928 года в порабощенной большевиками России состоялся тайный Собор, в котором участвовало свыше 70 архиереев и который в «ИПЦ» был признан «Поместным Собором» и получил название «Кочующего» (с. 16). Собор проходил с перерывами, в четыре этапа в разных местностях. На нем были приняты важнейшие «каноны», основополагающие для «будущей нелегальной деятельности ИПЦ» (с. 20). В частности, участники Собора провозгласили анафему не только митр. Сергию (Страгородскому), но и всем «сергиевцам» (с. 18). И, конечно, не забыли анафематствовать советскую власть (с. 18-19), прославить царскую семью (с. 19) и т.п.

У всех, кто хотя бы несколько времени и усилий потратил на изучение новейшей истории российской Церкви, содержание и стилистика упомянутых «канонов» вызовет оторопь. Для участников тогдашних событий от митрополита Кирилла (Смирнова) и архиеп. Андрея (Ухтомского) до архиеп. Феодора (Поздеевского) анафематствование сторонников митр. Сергия было делом невозможным, ибо они никогда не занимали начетнической позиции в вопросах церковной жизни. Митр. Кирилл писал, что в случае крайней нужды он перед смертью готов причаститься у священника сергианской ориентации, а архиеп. Феодор, как приводит в биографической справке хотя бы та же Осипова, был в «скрытой оппозиции» к митр. Сергию, а иными словами, долго, несколько лет, колебался в выборе позиции. (Впрочем, читаем тут же в примечании, увидев позицию митр. Кирилла, «устроители Собора» его больше на свои «заседания» не приглашали.) Церковные люди той эпохи даже во сне вели себя в отношении советской власти чрезвычайно осторожно. Стоит вспомнить о знаменитом письме Соловецких епископов, в котором они глубоко искренне заявляют о своей политической лояльности. Поэтому анафематствовать власть для церковных оппозиционеров было шагом столь же нелепым, сколь и провокационным.

С удивлением читаем в рецензируемой книге, что из 72 участников «Кочующего собора» 34 не участвовали в нем непосредственно, а через доверенных лиц! Причем из этих последних 20 имен стоит под вопросом (сие означает, что имена могли напутать). Узнаем далее, что для «конспирации» в эпоху тотальной слежки «Собор» несколько раз переезжал с места на место, а по важнейшим его деяниям почти половина его состава давала свои ответы не непосредственно, а через еще иных лиц, «связников». Конечно, такое возможно лишь в самом фантастическом и «легендарном» подполье.

Чем же подтверждает Осипова тот факт, что «Собор» действительно был в природе? Как явствует из ее текста, лично она материалы его не видела, а приводит их в описании некоего «катакомбного» «архиепископа Амвросия (графа фон Сиверса)», чья соответствующая статья опубликована в газете «Русское Православие», изданной в Петербурге в 1997 г. Она также ссылается на то, что материалы этого «Собора» «просмотрены» в ноябре 1995 г. епископом (также «катакомбным») Евагрием (Дрентельном). (Кстати, в конце книги, опять-таки мимоходом, она сообщает, что этот еп. Евагрий был убит в 1997 г.) Она ссылается (и в главе, посвященной Собору, и на протяжении всей книги) также на некий Новоселовский архив (причем он существует в нескольких ипостасях: I Новоселовский архив, II, III), который она также не видела и который был исследован «убитым еп. Евагрием» (с. 9). Несомненно подобный фундамент является лучшим основанием для любых, пусть и самых головокружительных и скандальных, утверждений. Проверить-то их невозможно.

Неудивительно, что при чтении книги Осиповой возникает множество серьезных вопросов и недоумений, часть из которых она перечисляет: «Например, почему во время обысков при массовых арестах истинно-православных в руки чекистов не попала ни одна копия или парафраз канонов Собора?.. Почему при таком большом числе участников Собора чекистам не стало известно о прошедшем Соборе?.. Почему в архиве еп. Марка, изъятом при обыске на квартире Лосевых, не обнаружены документы Собора? Возможно ли, чтобы в местах проведения заседаний Собора не оказалось ни одного, хотя бы случайного, свидетеля, донесшего тогда или позже в органы о появлении там известных архиереев?..» (с. 21) Иными словами, о факте проведения «Собора» молчат все источники и все ученые. Причину этого Осипова объясняет с восхитительной непосредственностью (с. 21-22). Оказывается, участники события были очень осторожные, опытные в конспирации люди, а чекисты, проворонив «Собор», в дальнейшем сознательно умалчивали о его существовании.

Но вот автор этих строк обнаружил среди участников «Собора» еп. Варнаву (Беляева), подпольного церковного писателя и Христа ради юродивого. И сразу почувствовал твердую почву под ногами. Но не оттого, что в отношении его Осипова приводит какие-то достоверные данные, нет, это те же, прямо скажем, небылицы, что всюду рассеяны по страницам ее «исследования». Просто биографией еп. Варнавы я занимаюсь 15 лет, являюсь хранителем его архива, публикатором его произведений и т.п. И поэтому могу точно оценить все, что о нем написано.

Здесь нужно сказать еще об одном важнейшем условии для тех, кто изучает новейшую историю РПЦ, тем более, когда делает это по одним следственным делам. Для того, чтобы не соскользнуть в болото домыслов, необходимо серьезно и полно знать биографию и личность подследственного (или хотя бы характерные настроения круга лиц, охваченного «делом», и т.п.).

Так вот, по Осиповой, еп. Варнава принадлежал к «достаточно большой группе епископов, как будто вполне согласившихся с текстами антисергианских канонов, но отказавшихся их подписать» (с. 18). Позже он подпись все же поставил. На «соборе» он, однако, не присутствовал, участвуя в нем через некоего монаха Корнилия (впрочем в имени «связника», как анекдотично, словно в детективе, называет его Осипова, последняя не уверена: с. 230).

Итак, время действия — март-август 1928 г. Место действия — Сызрань, Елец, деревня под Вышним Волочком (надо полагать вольготно жилось православным в год, когда уже сворачивался НЭП, если в деревне мог заседать собор и, значит, могло появиться большое количество людей!).

Но именно в этом году епископ и его маленькая паства были всецело заняты переездом в Среднюю Азию. В Нижнем Новгороде епископ находился под постоянным негласным надзором и поэтому с конца 1922 г. фактически жил в затворе, только в 1928 г., никуда не заезжая, прямиком уехал в Кзыл-Орду. В его окружении никогда не было м. Корнилия. Это следует и из свидетельств знавших владыку людей, которые были мной в свое время опрошены, и из его архива. Ближайший же его ученик, иером. Киприан (Нелидов), в 1928 г. получил назначение на приход в Кзыл-Орде. Причем назначение это дал ему митр. Сергий! Этому не стоит удивляться, ибо позиции еп. Варнавы по многим вопросам были парадоксальны, ведь и сам владыка не игры ради был юродивым. Осипова утверждает, что под «догматами» «Кочующего Собора» против имени еп. Варнавы стоит пометка: «Согласен, но подписать отказался», а позже якобы он подпись поставил (опять-таки не самолично, а через «доверенное лицо»). Это чистая мифология, потому что в отношении того же митр. Сергия у него была гибкая и неформальная позиция, так что несколько его духовных детей причащались в сергиевских храмах (чему в первой половине тридцатых годов удивлялся архиеп. Феодор /Поздеевский/). Не мог епископ присоединиться и к осуждению Московского Собора 1666-1667 гг., ополчившегося на старообрядцев, ибо владыка не принадлежал к апологетам старообрядчества... Несусветицу легко изобрести, раскрывать же некомпетентность требует серьезной работы и места, всегда ограниченного в газете. Думается, неслучайно (и как бы в соответствии с известной русской пословицей) в книге под снимком епископа Варнавы стоит подпись: «архиепископ Варлаам (Ряшенцев)»!

И с внутренней стороны работа Осиповой является собранием путанных, часто просто измышленных сведений и авторских домыслов. Взять хотя бы тот же словник «арестованных по групповым делам ИПЦ», помещенный в конце книги. Никаких пояснений к нему не имеется. На основании чего он составлен? На основании следственных дел? Но тогда там не может быть указано, что еп. Варнава умер в 1963 г. в Киеве. (В словарной статье, ему посвященной, содержится, кстати, целый ряд грубых ошибок.) А может быть он составлен по материалам мифического Новоселовского архива? Ясно одно: составлял его человек, не сведущий не только в русской церковной истории 20 столетия, но и в церковном укладе. Под графой «протоиереи и священники» помещена справка о «Голубеве Гермогене Степановиче», который родился... в семье архимандрита. Возмужав и окончив Киевскую духовную академию, он становится священником и... настоятелем «Лаврского братства» в с.Китаево. Конечно, речь идет об архимандрите Ермогене (Голубеве), родившемся в семье профессора Киевской духовной академии, и в юном возрасте принявшем монашество. В начале 20-х гг. он стал самым молодым настоятелем Лавры, а после войны знаменитым архиепископом, в годы хрущевских гонений поднявшим голос в защиту Церкви.

Можно было бы бесконечно перечислять нелепости, неувязки, домыслы, искажения действительных фактов, которыми пересыпаны страницы книги. В газетной статье это сделать невозможно, но нельзя не отметить такую деталь. Осипова никогда не указывает на характер поведения подследственных, как это рисуется на страницах их «дел». Постоянно упоминая легендарного «непоминающего» архиеп. Феодора (Поздеевского), она не отмечает, что, судя по чекистским материалам, он был сломлен (несомненно, этот факт «дела» нуждается в тщательном анализе, но не сказать об этом нельзя). Когда же вдруг на страницах книги всплывает имя «сергианского» священника Алексея Воробьева, о нем не говорится вообще ничего, и, в частности, о том, что он виновным себя не признал и был расстрелян. (Так вышло, что судьбой этого скромного священника я занимался специально.)

Михаила Новоселова, известного деятеля Серебряного века и церковного апологета, Осипова называет еп. Марком, приводя данные о его тайной хиротонии еще в 1923 г. Да, слухи о его епископстве ходили давно в церковных кругах, однако такие же слухи ходили о том, что архиеп. Феодор (Поздеевский) дожил до глубокой старости и умер уже после войны на свободе. В действительности же он был расстрелян в 1937 г. Публикатор Новоселовских писем и исследователь его биографии Е.С.Полищук пишет: «Помимо точно документированных материалов... имеются еще многочисленные свидетельства в форме устного предания. Такие сведения ныне широко распространены в недрах так называемой “катакомбной Церкви”, где М.А.Новоселов почитается как... еп. Марк... Однако какие-либо документы, удостоверяющие эти факты, в настоящее время неизвестны»[5]. То же самое можно повторить и сейчас.

Все материалы противоположного характера берутся из единственного источника: сообщений уже упомянутого «катакомбного епископа» Амвросия (графа фон Сиверса). В «подпольной» газетке «Русское православие» (№ 3, 1997) именно этот «епископ» публикует информацию, по его словам, «всемирного масштаба” о «Кочующем соборе», епископстве Новоселова, присоединении к собору еп. Варнавы (Беляева) и т.п. Поскольку эту публикацию Осипова кладет в основание своих построений, претендующих на серьезное внимание, следует отметить странные особенности самого «Русского православия». Газетку украшает модифицированная эмблема свастики (характерно смахивающая на те, что во множестве рассыпаны на страницах столь же «подпольных» красно-коричневых изданий), а в редакционном обращении указывается два взаимоисключающих факта: газета, являющаяся «единственным нелегальным печатным органом Катакомбной Церкви», имеет вполне легальный почтовый адрес в Петербурге.

Подстать этому и описания, данные Сиверсом, мифических «Новоселовских архивов», способные вызывать лишь недоверие. А отрывки из «стенограмм заседаний Кочующего собора», пожалуй, могут пригодится и для юмориста Жванецкого. Зная, к примеру, язык Новоселова и его облик, можно только подивиться тому, как он «опростился», принимая участие в настоящих мужицких перебранках. Стоит сравнить язык реального Поместного Собора 1917–1918 гг. с языком мифического «Кочующего», постановившего: «сергиевского поставления клир является простыми мужиками». Подобным образом не мог ни говорить, ни мыслить ни один из участников тогдашнего церковно-оппозиционного движения. Но зато узнается кликушеский язык русского языческого (дионисийского по существу) сектантства, на свой манер старавшегося стилизоваться под «серьезную» Церковь[6].

Итак, вышла в свет «толстая» книга, направленная на фальсификацию русской церковной истории, важнейшей ее линии — движения «непоминающих». Но какой в этом смысл? Только ли некомпетентность или непонятные амбиции двигали автором?

Несколько тенденций очевидны. Книга Осиповой является апологией «катакомбной церкви». (Последние четыре главы посвящены апологетическому описанию бесчисленных «соборов» «катакомбников», их деяниям вплоть до недавних дней.) Не той, которую (по аналогии с древностью), называли так православные христиане России эпохи гонений на веру, но современных авантюристов, присвоивших себе это высокое название и не менее высокие титулы.

Автор этой статьи еще в советское время, в конце 70-х гг., в поисках Св.Руси познакомился с некоторыми представителями когда-то славных общин «непоминающих». Это не была организация, и никто никогда из них не слышал о «катакомбных соборах» и не руководствовался их «канонами». После 1991 г. почти все «непоминаюшие» (те, кто дожил) открыто перешли в приходы РПЗЦ в России. Не случайно второй тенденцией рецензируемой книги является огульная критика Зарубежной Церкви в сближении ее с Московской Патриархией. И, в частности, в том, что один из ее епископов, Лазарь (Журбенко), является якобы провокатором КГБ (с. 182). Как бы ни относиться к РПЗЦ, к церковной политике, проводимой ею в отношении России, и к самому еп. Лазарю очевидно, что автор книги обливает их бездоказательной грязью.

Третья тенденция книги состоит в том, чтобы внести хаос в только что нарождающуюся современную церковно-историческую науку. Ведь И.И.Осипова одна из тех «избранных», кто имел доступ в архивы КГБ-ФСБ. И значит под этим предлогом можно ведрами лить небылицы, изображая наличие в стране великой «катакомбной Церкви», со сплоченной организацией, канонами, дисциплиной и т.п. фальшью. Есть от чего прийти в отчаяние и ученым и простым верующим: ведь в жизни всего перечисленного и следа не найдешь. (А сама тема «непоминающих» становится скандально политизированной.)

Кстати, вот что еще в перестройку говорили функционеры КГБ о тех, кого они допускают в свои архивы: «Мы помогаем тогда, когда это в интересах КГБ и державы» (Аргументы и факты, № 12, 1991).

Положение исследователей, пытающихся получить возможность изучать наше недавнее прошлое (однако уже и более, чем полувековой давности) по материалам архивов российских спецслужб, незавидное. Их работу в архивах по-прежнему негласно регламентируют: одним можно работать в них, другим нельзя. И те, кто должен был бы поднять во всеуслышание эту проблему, почему-то молчат. Молчит общество «Мемориал». И не поэтому ли руководителя его научных программ А.Б.Рогинского «особенно благодарит Осипова в своем предисловии? В такой обстановке умалчивания ее мифотворчество может быть и востребовано, глядишь и переведут книгу любопытные иностранцы. А как же, в ней содержатся документы «из секретных архивов»!

Впрочем, попытки фальсифицировать историю русского православия 20 столетия происходят постоянно и исходят из разных кругов, так же как не прекращаются усилия иных ретивых околоцерковных «издателей» наложить «вето» на саму тему «непоминающих» или же погреть на ней руки. Нашему обществу важно узнать опыт российской Церкви, прошедшей через гонения. Но для изучения материалов, хранящихся в архивах карательных ведомств, необходима научная трезвость, свобода от идеологических клише и мифологических схем.