ТЕМА СМЕРТИ В РАННИХ РАССКАЗАХ ГАЗДАНОВА

Даже поверхностное знакомство с творчеством Г. Газданова позволяет выделить у него ряд излюбленных мотивов, которые в той или иной степени присутствуют в каждом его произведении. Одной из таких тем является тема смерти. Пожалуй, нет ни одного рассказа 20–30-х г., в котором эта тема не была бы затронута в самом сюжете или в размышлениях героев.

Уже в начале одного из самых ранних рассказов «Повесть о трех неудачах» («Воля России». 1927. №2), говоря об условности, объединяющей три несвязанных между собой эпизода под одним заглавием, автор впервые определяет свое отношение к смерти как к явлению, объединяющему всех людей, независимо от их социального статуса или материального положения. Впоследствии эта идея найдет отражение в романах Газданова «Полет» и «Возвращение Будды». Также здесь возникает представление о неизбежности страдания и смерти, которое немного сродни бунинскому в его рассказе 1914 г. «Братья», с той лишь разницей, что Газданов со свойственным ему максимализмом почти до абсурда доводит элемент случайности всего происходящего и лишает события какой бы то ни было причинно-следственной связи, отказываясь объяснять то, что в романе «Возвращение Будды» он назовет «слепой и неумолимой механикой случая» (II, 228–229) .

В последующих рассказах больше всего удивляет не частота обращения к теме смерти, а то, к чему очень часто бывает приковано внимание писателя: к неприглядным подробностям, разговор о которых часто кажется излишним. Например, для чего понадобилось автору описание трупа Татьяны Брак? Или пристальное внимание к телу самоубийцы из рассказа «Великий музыкант»? или воспоминание этого же героя о повешенных? Сам герой оп ределяет этот интерес как «бессознательное, бесплодное любопытство» (III, 192) .

Важно отметить, что Газданова гораздо меньше интересует сам момент смерти. Зачастую она происходит за занавесом и о ней сообщается post factum. Гораздо больше внимания уделяется тому, что следует затем — реакции окружающих, виду тела и т.д. В записях героя «Железного лорда» перед самоубийством читаем: «Я не знаю, как они положат меня в гроб, — писал он, –было бы хорошо, если бы можно было скрыть, что мое тело разрезано на куски колесами поезда. Мне бы не хотелось, чтобы Леля видела меня разрезанным» (III, 358). И это не единственный текст Газданова, где внешнее занимает его или его героев гораздо меньше, чем их душевное состояние. Сами герои Газданова не боятся смерти — герой рассказа «Превращение» говорит: «Я состарился потому, что я знаю смерть. Я могу поздороваться с ней, как со старым знакомым. Я зову ее по имени, а она не приходит» (III, 90). Такую же близость смерти ощущает герой рассказа «Авантюрист»: «Здесь существует сейчас моя смерть» и еще: «Пусть мне дадут спокойно умереть. Я больше не могу.<...> А ночью я вижу сны, а во сне свой труп на земле» (III, 151,150).

В этих нескольких предложениях проявляется отношение многих героев  Газданова к смерти как к чему-то будничному и повседневному.

Гораздо важнее стечение обстоятельств или случайностей, приведшее к смерти. Быть может, именно отсюда проистекает попытка некоторых героев преодолеть власть случая, предугадать появление смерти и таким образом подчинить ее себе. Особенно это заметно в рассказе «Авантюрист» — в способности героя знать, какой смертью умрет тот или иной человек, и в «Черных лебедях» — в самоубийстве Павлова. Также, в «Черных лебедях» возникает излюбленная тема Газданова — метафора жизни как путешествия. Перед самоубийством Павлов говорит: «В сущности я уезжаю в Австралию» (III, 142), что немного напоминает архетип, представляющий смерть как путешествие в иную, лучшую жизнь.

Вообще, частично найти ответ на вопрос о причинах такого частого обращения к этой теме в творчестве Газданова можно в его статье «Заметки об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане» («Воля России». 1929. № 5/6). Он пишет: «Мы знаем слова, обозначающие физические феномены (смерть, страх), но не можем определить их»[1]. Но в своих произведениях Газданов не пытается дать какое- то одно, единственно верное определение смерти. Скорее он хочет показать через смерть многообразие человеческих жизней и судеб. Также в этом заключена попытка узнать то, что никто знать не может: что происходит с человеком после его смерти. В рассказе «Превращение» герой, которого все считали умершим после ранения, неожиданно выживает и помнит, что происходило с ним, когда его сознание отключилось. Эта тема затем возникает в рассказе «Судьба Соломеи» и в романе «Призрак Александра Вольфа». Рядом с темой «воскресения» после смерти возникают также другие темы, характерные для творчества Газданова: воздействие смерти на судьбу человека; памяти, не позволяющей забыть пережитый ужас; непонятости одного человека другим и т.д. (об этом пишет Л. Диенеш в своей книге о Газданове)[2].

И, наконец, возможно еще одно объяснение — изображение смерти, как попытка преодолеть страх перед ней, но не через поиск смысла, оправдывающий ее или благоговейный ужас перед тайной смерти, как, например, у Бунина, а через внешнее безразличие, даже пренебрежение к ней, как к чему-то привычному, обыденному, повседневному. Но откуда взялось такое отношение к смерти, явно лежащее за пределами христианской традиции? Ответ как на этот, так и на многие другие вопросы можно попытаться найти в биографии писателя, тем более, что многие реалии его жизни нашли отражение в его произведениях. Событием, способным объяснить именно этот аспект творчества Газданова, может быть его вступление в Парижскую русскую ложу Северная Звезда. Газданов до самой смерти оставался в ложе, достиг очень высокой ступени, поэтому мы можем предполагать, что это оказало на него большое влияние. Тогда его обращение к смерти приобретает дополнительный смысл и отчасти является отражением масонской доктрины, которая стремится «выработать у своих адептов привычку к мысли о смерти, как бы поднимая их выше безотчетного страха»[3].  Также для масонства характерно отношение к смерти как к «игровой тайне», «нестрашному ужасу, неизменно притягивающему человека»[4]. Отсюда масонские символы смерти — гроб, кости, череп, приучающие человека к мысли о смерти.

У Газданова есть три рассказа, написанные с 1929 по 1932 г., незадолго до и после вступления в масонскую ложу. Это рассказы «Фонари» 1931 г., «Счастье» и «Третья жизнь» 1932 г.

В рассказе «Фонари» речь идет о молодом человеке, пережившем, по его словам, «внезапную болезнь воли», не вызванную никакими внешними обстоятельствами. Он блуждает по городу, попадает в тюрьму, затем, из-за отсутствия  обвинения получает свободу. В этом рассказе можно усмотреть черты обряда инициации, т.е. посвящения в масонство, означающие символические смерть–воскресение, которые считаются началом новой жизни. Прежде всего обратимся к названию первого рассказа. Фонари для масонов являются одним из символов смерти, наряду с черепом и костями. Помимо названия, этот образ не один раз возникает в ходе повествования, то как воспоминание о русском городе, то как двойная линия вдоль дороги. Удаление героя от близких ему людей можно интерпретировать как удаление инициируемого в уединенное место, характерное для ритуала у первобытных народов, а также для масонов, уединявшихся в зале размышлений.

Состояние героя во время его скитаний по городу: «...он как будто бы шел где-то внизу под временем и очень далеко от тогдашней его жизни», и далее: «...у него было чувство, что он вернулся из путешествия назад...»! (III, 240). И еще: «Шум фонарей и воздух улицы показались моему другу невыразимо приятными — точно он вышел из подземелья в открытое поле» (III, 247). Эти слова также напоминают обряд инициации — нахождение в зале размышлений, которое означает спуск в утробу Земли. А слова о путешествии назад — есть отображение обратного пути, когда дух, ставший материей, затем поднялся от земли к небу. Кроме вышеперечисленного, в рассказе можно найти еще много намеков на масонскую символику или обряд инициации. Важно то, что в нем тема смерти приобретает совсем другое значение, чем в других рассказах, а именно: символические смерть-воскресение. Что-то похожее мы видим и в рассказе «Счастье», герой которого говорит сыну: «...что такое катастрофа? Если это смерть, то все кончается; если это не чья-либо смерть, а изменение, то подумай, сколько радости тебе предстоит; ты изменишься и потом в измененном состоянии будешь снова узнавать все те наслаждения, которые ты знал раньше. Это вся жизнь сначала» (III, 300). Именно такой катастрофой, давшей толчок к новой жизни, стала для героя потеря зрения. Именно через эту символическую смерть — катастрофу и получает герой новое восприятие жизни: «Важно, что я живу, думаю и делаю все, что угодно, — и вот издалека доходит до меня какое-то облако счастья, которое с детства поднимается за мной, — и оно окутывает меня и людей, которые мне близки; и против его счастливого тумана бессильно все, и все ненужно и смешно; а то, что есть, — бесконечно и радостно, и ничто не в силах отнять это у меня» (III, 315).

Еще более подробно об обретении нового счастья в жизни говорится в рассказе «Третья жизнь», где герой ищет новое знание, и смерть — это всего лишь эпизод на пути к его обретению: «... и даже смерть была бы только одной из самых страшных минут этого непрекращающегося ожидания» (III, 321). Такое равнодушие к смерти — когда на первый план выходит нечто более важное — и есть то, к чему стремится масонское учение.

В заключение хотелось бы сказать, что нельзя ни в коей мере сводить творчество Газданова к отражению масонского учения.

Остается только выяснить, является ли отношение к смерти Газданова следствием его вступления в масонскую ложу или оно было ему присуще и до этого события (например, его увлечение Беме), а в масонстве он нашел лишь подтверждение своих взглядов.                                            

---

[1] Цит. по:  Лит. обозрение. 1994. № 9/10. С. 78–83.

[2] См.: Д и е н е ш  Л.  Гайто Газданов. Жизнь и творчество. Владикавказ, 1995. С. 226–237.

[3] См.:  М о р а м а р к о  М .  Масонство в прошлом и настоящем. М., 1990. С. 153.

[4] У к о л о в а  В. Н.  Под сенью королевской арки  (предисловие) // Там же. С. 16.