ТАИНСТВО ГАЗДАНОВА

Новационность Газданова состоит не только в том, что он изумительным образом передал атмосферу Парижа, переживания эмигрантов, дух философии ХХ в. Жизнь вошла в его романы и новеллы сочными кусками именно потому, что Газданов нашел для современной прозы адекватный способ построения. Этот способ условно можно назвать «мистериальным».

Слово мистерия в переводе с греческого означает «таинство», за разглашение тайн Элевсинских мистерий в Древней Греции виновного ожидала смертная казнь. Поэтому до сих пор не известно точно, что происходило в мистериях. Но в общих чертах известно, в чем их смысл. Мистерии давали ответ на вызов смерти, проведение мистерий, как и вообще праздников в древности, было необходимым элементом регуляции жизни человека в обществе. Говоря современным языком, речь шла о создании общественного сознания. Праздники придавали жизни смысл. Не случайно после кровавых событий первой мировой войны явились фигуры Карла Юнга и Томаса Манна: первый заговорил об архетипах сознания, второй — о месте писателя в обществе как человека праздничного. Речь шла об осмыслении европейской элитой опыта войны, о наполнении жизни смыслом и реабилитации мифологичного сознания, с которым, как казалось, покончил рациональный ХIХ в. И здесь Газданов внес свою лепту: он обратился к построению прозы вне привычной схемы жесткого сюжета и заранее заданной композиции. Он писал по наитию, он работал на «передовой искусства» — в той его части, которая непосредственно примыкает к жизни. Он совершал «вылазки» в действительность — чтобы потом опять уйти в мир воображения. Его способ жизни и письма можно сравнить с действиями бронепоезда, который то выезжает на передовую, то уходит в тыл, совершая челночные движения. Любопытно, что в Гражданскую войну Газданов служил на бронепоезде — здесь прошла его инициация как воина.

Газданова упрекали за то, что он описал известных людей и реальные события, что он устраивал из жизни перфоманс. Перфоманс — это представление, основанное на импровизации, артистическая провокация, вызов, энергия которого необходима для исследования реальности. В перфомансе, как и в мистерии, есть таинство, участник не знает заранее заданного сценария, программы действий. Перфоманс — это представление «с открытым концом» — сама жизнь должна откликнуться на провокацию и направить действие по-своему. В душе писателя происходит преображение жизни в искусство. Писатель-диктатор, который занимается «самовыражением», не способен уловить тончайшие душевные переживания: таковые могут попасть только в сеть, раскинутую чутким охотником. Перфоманс — ловчая сеть для легчайших, почти невыразимых, призрачных ощущений. Газданов писал роман «Призрак Александра Вольфа» восемь лет — и сделал четыре варианта конца этого романа. Эта работа — пример изготовления ловчей сети. Как плелись узлы этой сети, можно узнать, следя за развитием вариантов. Такой труд проделала Ольга Орлова в работе «Гайто Газданов: история создания образа»[1]. Перфоманс, представление может устроить один человек — отличии от мистерии, которая является коллективным делом — каста жрецов дает «водителей ритуала». Перфоманс можно рассматривать как попытку угадать ритуал мистерии: в коллективном бессознательном хранится память о посвящениях. Инициационные практики вошли в современную светскую культуру в свернутом виде, на поверхности мы видим формы, которые можно считать рудиментами древних обрядов — зачеты, экзамены и защиты, степени и звания, дипломы, аттестаты и прочие свидетельства «зрелости» и «статуса» соискателей...

Переживаемые во время мистерий состояния психики могут сохраниться в коллективной памяти культуры в архивированном виде — так в памяти компьютера оператор сохраняет старые программы. Можно распаковать эти программы — и тогда они начнут действовать, работать, вызовут к жизни те сущности, кото рые в древности именовали духами и демонами, а ныне связывают с тотемическим, культовым, религиозным сознанием. Писатель, который работает с бесплотными художественными образами, касается этих сущностей — перед ним воочию встают картины, слух полнится гомоном гомункулюсов, рожденных его воображением. Из глубины своей души писатель может добыть образы, которые заставят плакать и смеяться миллионы людей, он будет управлять биением их сердец, их дыханием, он даст им энергию волнения и ритм переживаний. Пульсация энергии между словами автора и вниманием адресата даст эмоциональный всплеск — возникнет сочувствие, экстаз, соучастие в таинстве.

Перфоманс творца превратится в мистерию для читателя, в таинство, преодолевающее дистанции пространства и времени. Сообщение соединит писателя и читателя, как оно соединяет певца и слушателя, артиста и зрителя. Воодушевленный читатель силой своего внимания и энергией со-творчества придаст слову голос и образ, воплотит в своей душе слова писателя. Мистерия чтения будет доведена до накала священнодействия, произойдет таинство откровения: сокровенное слово дарует читателю благодатные ощущения.

Искусство имеет истоком древние праздники. В Шумере и Вавилоне записи преданий сопровождались замечаниями, под какую музыку и с какими инструментами их надлежало исполнять. Существовало единство предания и обряда, мифа и ритуала. В основании мистерий Древнего Мира содержатся инициационные практики. Эти практики лежат и в основании волшебной сказки. Сюжеты сказок содержат комбинации определенных элементов. Герой проходил испытания, отправлялся в путешествие, встречался с «волшебным помощником». Нечто похожее мы видим в прозе Газданова. Герой романа «Вечер у Клэр» накануне своего совершеннолетия встречается с дядей — необыкновенным человеком, который говорит ему пророческие слова. Разговор с дядей помогает герою преодолеть внутренние затруднения, позволяет ему найти ориентиры в жизни. Юный герой идет сражаться на стороне Белой Армии не потому, что он хочет воевать за правду, а потому, что принимает сторону побеждаемых.

Основаниями сюжетов Газданова служат шествие и пиршество — древние архетипы литературного повествования: герои писателя скитаются по ночным улицам, отогреваются в кафе, пируют в ресторанах. Во время трапез происходят важные встречи и разговоры, завязываются узлы новелл и романов Газданова. Писатель представлял человеческую жизнь через метафору путешествия и остановки, об этом свидетельствуют названия его романов: «История одного путешествия», «Полет», «Ночные дороги», «Пилигримы»...

То, что в сказке имеет характер внешний, вещественно-символический, в прозе Газданова обретает характер внутренний, психологический. Благодаря точно выстроенным повествовательным структурам трогательно выглядят отношения Газданова с читателем. Читатель опускает свой взор в книгу — и душа его уносится далеко — действует магия чтения, от которой читающий впадает в состояние, близкое к упоению, грезам или сну. Увлеченный читатель слепнет и немеет, он теряет представление о времени и пространстве: его ведет поводырь по ландшафтам внутренних состояний, навевая ощущение за ощущением (об «эмоциональных ландшафтах» как основе творчества Газданова писал Ласло Диенеш[2], первый исследователь его творчества).

Большинство романов Газданова имеет следующий сюжет: молодой герой встречается с умудренным человеком, Учителем с большой буквы — и отправляется в путешествие. Этот сюжет ложится как нельзя лучше в теорию Проппа: герой проходит инициацию, ему ставят задачу — и он отправляется «в тридевятое царство»[3]. Учитель Газданова — не жрец и не шаман, писатель аппелирует к современности, его Учитель — мудрец, преподаватель, слова которого полны философского смысла, они представляют собой отклик на вызов времени.

Перефразируя известные пушкинские слова, можно сказать, что Газданов разъял саму смерть — и ее алгебру поверил гармонией. Насильственная смерть — это процесс: вслед за ранением начинают развиваться процессы деградации — и заживления. Рана тела и травма души начинают жить далее по своим законам: физическая смерть и смерть духовная могут рассовмещаться. Бывает, что организм справляется с ранами физическими — но человек умирает от психической травмы. Эмигранты — люди глубоко травмированные, они пытаются забыться порой в наркотическом опьянении, не в силах противостоять процессам, развиваю щимся в их душах, они неосознанно стремятся к смерти, становятся одержимыми демонами разрушения. Такой человек превращается в фантом, призрак, сеющий на своем пути несчастье и смерть: задача призрака — забрать с собой в могилу живых людей.

Динамику такого преображения Газданов показал в романе «Призрак Александра Вольфа». Роман начинается и заканчивается выстрелом. Стреляет один и тот же человек — и убивает одного и того же. Но смерть не приходит мгновенно, не охватывает того сразу, целиком — она поселяется в человеке и постепенно отнимает его душу. Этот человек, запрограммированный на смерть, продолжает жить и служить поселившемуся в нем демону. Демон стремится к воплощению, результатом которого является полная, окончательная смерть.

Между двумя выстрелами заключено все действие романа. То, что представляется в начале случайным, оказывается закономерным. Газданов показывает процесс умирания, отсрочка конца позволяет взглянуть в нутро этого действия, увидеть его суть. Оба героя переживают опыт смерти: один как убийца, другой — как убитый. Эти переживания преображают их — но не сбивают, а лишь упрочивают каждого на своем пути. Один продолжает идти путем зла, другой — путем добра. Но их роли парадоксально перепутаны: зло творит убитый, добро — убийца. Убийца — защитник, он защищает свою жизнь и любовь от опасного маньяка, от человека, обуреваемого жаждой смерти. Газданов как-то написал, что «правильное моральное отношение» — залог художественного творчества. Газданов заостряет мысль Льва Толстого, он находит ядро традиции русской литературы, в которой основой творчества является изначальное этико-эстетическое единство. Газданова роднит с Толстым страсть к перфомансам (известно, что Лев Николаевич доверял дневнику интимные переживания — а потом публиковал его в общедоступном журнале) и особое отношение к смерти.

Для понимания глубины традиции, в которой работал Газданов, можно привлечь «Сказание о Гильгамеше» — древнейшее литературное произведение, датируемое II тысячелетием до нашей эры. Симптоматично, что в нем идет речь об освоении представления о человеческой смертности. Этот шаманский миф связан с инициацией и несет в себе следы древних мистерий. В нем мы находим концепты любви и дружбы, а также путешествие, сражение, утрату и отчаяние, выпавшие на долю главного героя. Крепость духа и достоинство, моральные ориентиры и тщета человеческих усилий — даже простое перечисление концептов и событий «Сказания» демонстрирует близость круга его тем и тех вопросов, которыми был занят Газданов.

Порой кажется, что писатель импровизировал, не ведая, куда заведет его перо. Газданов устроил литературный перфоманс, растянутый на восемь лет: пока «Призрак...» не вышел в свет, он под пером писателя преображался. Из двойника автора он превратился в его антипода. По наблюдениям Ольги Орловой, вначале это «призрак с человеческим лицом». Потом фигура эта становится все более инфернальной. Газданов сообщает призраку худшие черты — он наркоман, эгоист и мерзавец. Вызывая призрак, Газданов его заговаривает, «записывает» все более черными красками, демонизирует, пока герою не остается ничего иного, как уничтожить это исчадье ада. Герои «Призрака...» в начале романа обмениваются выстрелами — и оба оказываются травмированы: пуля застревает в теле одного из них, воспоминание об убийстве — в памяти другого. Потом они обмениваются женщиной: она переходит из рук в руки и прочно «застревает» в сердце обоих. Герою приходится опять стрелять, чтобы защитить возлюбленную от опасности — соперник хочет убить ее, не желая признать за ней право на выбор.

Потеря тончайших соответствий между темпом введения в читательское сознание суждений и образов, наличие «неровных» мест в прозе Газданова, на наш взгляд, никак не умаляет ее достоинств: писателя следует оценивать по высшим его достижениям. Определенные сбои режима чтения, неровности ритма — естественная плата за интуитивный поиск оптимального ритуала общения с читателем. Перфоманс, основанный на импровизации, не гарантирует регулярного успеха — но дает тексту уникальное ощущение свободы и непредсказуемости, драгоценное чувство непреднамеренности. Газданов является тем редким типом автора-собеседника, о котором говорил Мандельштам как о писателе будущего. Чтение как сотворчество становится уделом немногих, — но только такое чтение можно признать истинным, про чее же будет вытеснено кино и телевидением. Это чтение возвращает нас к истокам искусства, в глубины веков, когда не было разделения на исполнителей и слушателей, все присутствующие были участниками праздничного мифо-ритуального действия, придающего жизни смысл. Проза Газданова несет в себе отголоски этой древней праздничности, которая сейчас становится вновь актуальной.

Проза Газданова является традиционной и не претендует на мистику, но по сути своей традиция, на которую он опирался, связана с глубокой архаикой. А там, где архаика, естественно обнаружить мифологичное сознание со следами мистики и первобытной магии. Не декларацию мистики, претензию на таинства — а саму структуру повествования, организованную по законам мифологичного сознания.

Важнейшим вопросом является разграничение частного и общего в творчестве и судьбе писателя. Параллели и аналогии, которые простраиваются сейчас исследователями между прозой Газданова и Гоголя, Гофмана, Эдгара По могут основываться не на прямом влиянии, а на присутствии «общего предка» — следовании единой литературной традиции. Что же касается до влияния Марселя Пруста и Альбера Камю на Газданова, то здесь мы можем иметь дело с общей атмосферой интеллектуальной жизни в Париже ХХ в.: так ветер одинаково треплет разные флаги — но кому придет в голову сказать, что есть прямая связь между тем, как полощется знамя на Эйфелевой башне и как ведут себя флажки в руках участников праздничной манифестации?

Вопрос о влиянии встает при рассмотрении связи творчества Газданова с его масонством. И масонство, и творчество Газданова могут быть разными формами реализации более общих мировоззренческих установок писателя, результатом его мировидения, которое имеет корни более глубокие, чем литературная традиция или традиция тайных обществ (кто будет спорить о том, что в форме масонских собраний реализовалась тяга русских эмигрантов к общению, тот солидаризм, который по другую сторону границы, в СССР принимал форму коллективизма?) 

Писатель создает образ автора, который во время повествования делает определенные психологические жесты. У разных писателей жесты эти различны — они являют высокомерие или дружелюбие, приязнь или пренебрежение... Писатель может вещать: смотреть сверху вниз на читателя. Однако такой писатель придется по вкусу лишь тем, кто готов, в свою очередь, преклоняться: глазеть на него снизу вверх, как на идола, божка, кумира. Газданов создает образа автора-соратника, собеседника, который общается с читателем «на равных». Отсюда возникает желание продолжить общение с писателем. Слово-жест рождает жест ответный — отклик в душе хочет найти воплощение в поступке. Расположенность и доверительность писателя порождает благодарность читателя.

Имя Газданова звучит для любителей его прозы как пароль, знак принадлежности к некоему сообществу. С другой стороны, знание Газданова можно рассматривать как определенную награду, свидетельство литературного вкуса и полноценности представлений о литературе ХХ в. До сих пор в этом имени слышится загадка и чувствуется скрытая, могущественная энергия.

Писатель творит образы, использует приемы, которые переопределяют само представление о писательстве: так продолжением традиции является не послушное следование ей и доведение ее до механического автоматизма, а отказ от застывших, поверхностных форм — следование традиции по сути, продолжение ее на глубинном уровне. Так традиция находит свое новое воплощение.

Можно считать, что Газданову повезло — его звезда восходит после литературной бури, когда схлынула мутная волна конъюктурщины, претендующей на элитарное чтиво.                                         

---

[1] См.: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература (реферативный журнал). Серия 7. Литературоведение. М.: ИНИОН РАН, 1999. № 3.

[2] Д и е н е ш  Л.  Гайто Газданов. Жизнь и творчество. Владикавказ, 1995. С. 20.

[3] См.: П р о п п  В. Я.  Морфология сказки. М., 1966.