Зеньковский В.В. Очерки идеологии Русского студенческого xристианского движения

За последнее время я не раз слышал мнение, что Движение равнодушно к идеологическим проблемам, что оно духовно узко и односторонне. Я не склонен защищать Движение от всех упреков, которые высказываются по его адресу, но указанное мнение о Движении представляется мне совершенно неверным и необоснованным. Верно то, что идеологическая позиция Движения остается до сих пор не до конца формулированной, а кое в чем и внутренне незаконченной. Но не следует забывать, что преждевременное и поспешное формулирование того, что только зреет, только рождается в недрах самой жизни, всегда опасно — об этом красноречиво свидетельствуют судьбы различных русских идеологических течений последнего времени. Между тем Движение характеризуется глубоким чувством найденности почвы, найденности основополагающего принципа, который должен образовать исходный пункт в построении идеологии. Как ни медленно протекает процесс формирования и уяснения пути Движения, он все же идет неуклонно вперед, хотя часто тревожит и беспокоит своей медленностью. Чрезвычайно поучительна в этом смысле судьба одной идеи, в свое время горячо и даже страстно принятой Движением, но фактически им не осуществленной и не оказавшей влияния на жизнь Движения. Я говорю об идее братства как высшей формы в Движении: эта идея была принята на Хоповском съезде (1925 г.) очень искренно единодушно, но с того времени в Движении по-прежнему существует всего только одно братство (во имя Св. Троицы)36, возникшее еще до Хоповского съезда. Этот факт очень поучителен, он свидетельствует о том, что для Движения вовсе не характерны идеи как таковые, а лишь идеи, претворенные в жизнь. Если бы кто-нибудь, характеризуя Движение, воспользовался для этого решением Хоповского съезда, он сделал бы большую ошибку: идея братства, принципиально бесспорная для Движения, вовсе не характерна для него. То, что принципиально принимается и исповедуется, но не проводится в жизнь, не может быть признано существенным для Движения. Не в этом ли причина того, что называют «идеологической узостью» Движения? Ведь другие течения русской жизни заняты лишь выявлением и уяснением своих идеологических позиций, и никому в голову не приходит справляться, проводятся ли в жизнь этими течениями их идеи. Это было бы наивно и странно, ибо они суть только идеологические течения, тогда как Движение прежде всего определяется своим религиозным устремлением, в состав которого, конечно, входит и идеологическая сторона, но непременно входит и жизненное воплощение идей. Сама природа Движения как религиозного течения выдвигает перед ним не те задачи, какие могут ставить себе другие течения: для Движения было бы не только опасно, но, может быть, просто убийственно, если бы процесс формирования и уяснения его идеологии приобрел независимость, оторвался бы от жизни Движения. Но именно в силу этого то, что может быть со стороны признано слабостью Движения, представляется мне особенно ценной и надежной его чертой — а именно неотрываемость его идей от его жизни. Путь Движения идет в сторону идейного приложения начал христианства к пониманию и освящению современности, но он в то же время требует и труда в реальном воплощении найденных принципов в жизни. Неразрывность теоретической и практической жизни Движения лишает его той свободы, того полета мысли, которая сообщает чисто идейным течениям их четкость и определенность, — но зато она придает Движению ту жизненность, которая предохраняет его от отвлеченного радикализма и безответственной фантастики.
Я не хотел бы, впрочем, отрицать известной идеологической «вялости» в Движении, но она связана, как мне кажется, с особенностями современной молодежи, которая, пройдя ряд тяжелейших испытаний, оказалась и мало просвещенной, и лишенной непосредственной связи с предыдущими течениями в русской культуре, и несколько более «практичной» и реалистичной, чем что бывало раньше. В идейной беззаботности, в равнодушии к идеям было бы грешно обвинить современную молодежь. Кто знает ее вблизи, кто подходил к ней вплотную, тот должен признать, что современная молодежь глубоко носит в себе все проблемы времени, мучится ими и ищет выхода для себя. Но в то же время современная молодежь глубочайшим образом боится всякой риторики. Это есть новая и драгоценная черта — она означает новую, давно уже незнакомую истории духовную целостность. Так наз<ываемой> «чистой» преданности идеям как идеям действительно мало у современной молодежи — и тут нет ни заслуги, ни вины ее — это просто влияние времени. Наша молодежь не хочет знать отрешенных, «чистых» идей, но хочет живой связанности их с самой жизнью, хочет их применения к жизни. Оттого она менее интеллектуальна, чем молодежь предыдущих поколений, интеллектуально сравнительно бедна, узка, но зато она духовно цельнее, крепче, прямее. Все эти черты молодежи, конечно, очень резко выражены и в Движении, и это нужно иметь в виду, чтобы дать справедливую оценку тому, что в нем делается.
Я хотел бы в нескольких очерках охарактеризовать идеологию Движения, как она рисуется мне, как я сам ее слагаю для себя, когда думаю о Движении. Я не собираюсь высказывать всех своих мыслей о Движении, это здесь не место, но хотел бы в связной форме очертить идеологию Движения. Весьма вероятно, что я заслужу упрек в субъективности, но в таком случае добавления и возражения внесут необходимый корректив в мои очерки.

Движение объединяет верующую во Христа и Его Церковь молодежь для совместной работы на пользу Церкви. Эта формула, принятая давно одним из съездов Движения, совершенно ясно и определенно рисует путь Движения. Не будучи церковной организацией, канонически входящей в церковный организм, Движение является объединением мирян (хотя и имеет в своем составе и духовенство). Это не означает никакой отделенности Движения от церковной власти, но отвергает в то же время и прямую подчиненность Движения этой власти. Вообще говоря, место Движения в Церкви остается канонически неясно и неопределенно; отсюда объясняется тот странный факт, что, несмотря на официальное признание ценности Движения епархиальным съездом в Париже летом 1927 г., бывают случаи, когда отдельные священники относятся к Движению настороженно и подозрительно. Среди церковного общества это встречается еще чаще... Движение, бесспорно, занимает заметное место в современной церковной жизни, ведет самую ответственную для Церкви работу с младшим поколением, пользуется расположением пастырей и архипастырей Церкви и постоянно действует по их благословению. А в то же время оно никак не включено в систему церковных учреждений, является какой-то «иррегулярной» силой Церкви. Многие члены Движения очень скорбно переживают это положение, многие и в Движении, и вне его испытывают глубокие сомнения в том, отвечает ли Движение духу и традициям Православия, не является ли оно продуктом влияния протестантизма и т. д. Конечно, последнее сомнение явно неосновательно, раз Движение благословляется пастырями и архипастырями, — а с тех пор как в Движении находится по назначению митрополита священник, который носит официальный титул «священник Движения»37, эти сомнения совершенно неуместны. Одно назначение священника Движения, впрочем, не уясняет канонических взаимоотношений Движения и церковной власти, ибо может быть назначен особый священник для школы, для госпиталя и т. д. Но Движение есть организация, ставящая своей целью служение Церкви, и назначение в нее священника канонически несколько оформляет Движение, хотя нельзя отрицать основного факта канонической неопределенности Движения в составе церковного общества.
Не буду входить в этот вопрос, заслуживающий особого рассмотрения. Выскажу лишь свое мнение, что Движение, оставаясь верным своему духу и своим задачам, бессильно пока что-либо изменить в создавшемся положении, хотя оно ничего не предпринимает, не испросив благословения своих пастырей и архипастырей. На мой взгляд, лишь сама церковная власть могла бы взять инициативу в этом вопросе и найти форму, согласующую внутреннюю свободу Движения и его широту с канонической включенностью его в организм Церкви.
Гораздо более важным, чем этот вопрос о каноническом «месте» Движения, является вопрос о внутренней верности началам Церкви. Здесь позиция Движения с самого его возникновения (говорю, конечно, о зарубежном русском Движении) имеет ясный и совершенно определенный характер: эта позиция может быть охарактеризована как принятие принципа примата Церкви. Это значит не только то, что Движение во всем и до конца следует учению Православной Церкви, ставит себя под непосредственное руководство священнослужителей, стремится овладеть по мере сил всей неисчерпаемой сокровищницей, заключенной в Церкви. Преданность Церкви подлинно и искренно одушевляет Движение; глубокой любовью овеяно отношение членов Движения к Церкви, и все, кто бывал на наших съездах, посещал церковь Движения в Париже, должны будут признать это. Но в этом еще не раскрывается основной смысл указанного принципа; он, конечно, предполагает индивидуальную и общую подлинную преданность Церкви и искреннюю любовь к ней. Но в нем утверждается не только святыня Церкви, не только ее вечная правда и спасительная сила ее, но и ее жизненно-творческое значение, ее основное значение для построения жизни. Примат Церкви раскрывается в том, что все иные ценности признаются исходящими от нее и в ней находящими и свой смысл, и свою силу. Прямая и открытая борьба с тем началом «секуляризации», которое характеризует религиозную и культурную жизнь Запада в последние века, признание ложности всяких односторонностей в отношении Церкви к мифу и к истории — таков прежде всего смысл принципа примата Церкви. В нем отвергается тот христианский спиритуализм, который отделяет правду Церкви от правды жизни и истории, отдавая их в полную власть всяческого натурализма, но в нем отвергается и та формальная абсолютизация Церкви, которая ярче всего сказалась в средневековой теократии и которая не видела в мире, в натуральном порядке ничего светлого, ценного. Против этого отвержения и гнушения жизнью Православие всегда выдвигало идею преображения жизни в духе Церкви: это есть та же самая глубоко христианская идея обожения (теозиса), которая впервые была выдвинута св. Афанасием Великим. В философской терминологии эта сторона христианства может быть выражена как принципиальный космизм, вера в то, что в Христе не отвергается, а спасается и преображается мир. Именно это начало космизма, чуждое и спиритуализму, и формальной абсолютизации Церкви, начало, изнутри присущее Православию, глубоко вошло в Движение, определило его дух, его путь. Среди молодежи мы часто встречаем жажду подвига и аскетического устремления к «почести вышнего звания»; путь монашества открыт перед членами Движения, и он уже увлек к себе нескольких участников Движения. Любовь к монастырю, благоговейное поклонение ему глубоко и сильно сказалось на третьем съезде Движения, который имел место в Хоповском монастыре (1925 г.). Но в этом глубоком чувстве любви к монастырю, в аскетической жажде подвига нет и тени презрения к миру. Примат Церкви, признание того, что она есть единственная верховная сила и ценность, означает, что начало церковности одно может осветить и устроить жизнь, все в ней поставить на место, все примирить и возвести на высшую ступень. Это признание жизненно-творческой силы Церкви, обосновывающее идею церковной культуры, иначе говоря — идею оцерковления культуры, внутренно связывает Движение и с лучшими традициями русской религиозной мысли. Я не думаю, что ошибусь, если скажу, что идея оцерковления культуры и жизни, непосредственно вытекающая из принципа примата Церкви, является второй центральной идеей Движения, — именно эта идея лежит в основе различных исканий Движения (в особенности в работе с младшим поколением). Но для правильного понимания того, что значит для Движения идея церковной культуры, необходимо ввести некоторые дополнительные замечания, к которым мы и обратимся в следующем очерке.