• Содержание
• Выдержки из предисловия
• Рецензии
  
• Дополнительные материалы
• Указатель имен 

СОДЕРЖАНИЕ

Олег Коростелев. Владимир Варшавский и его поколение

Незамеченное  поколение

От автора
Глава первая: Исход    
Глава вторая: Младороссы и солидаристы
Глава третья: Русское студенческое христианское движение (РСХД)
Глава четвертая: Парижский русский Монпарнас
Глава пятая: Встреча с «русской идеей»
Глава шестая: «Новый Град»
Глава седьмая: Погибшие за идею
Послесловие

Полемика вокруг «Незамеченного поколения»

Г.Я. Аронсон. Новый журнал. Книга 41. [Отрывок]
М.Л. Слоним. «Незамеченное поколение»
Е.Д. Кускова. О незамеченном поколении. Памятка
В.С. Яновский. Мимо незамеченного поколения
М.Л. Слоним. Вынужденный ответ
Е.Д. Кускова. Упреки не по адресу
В.С. Яновский. «Спор о вкусах»
М.Л. Слоним. Все о том же
Ю.К. Терапиано. По поводу незамеченного поколения
Ю.П. Трубецкой. Недооцененное поколение
Н.Е. Андреев. Заметки о журналах.  «Новый журнал». Книги 37—42 [Отрывок]
М.В. Вишняк. О «незамеченном поколении»
Г.Я. Аронсон. «Русские мальчики» в эмиграции
И.М. Троцкий. Незамеченное поколение
Г.В. Адамович. О христианстве, демократии, культуре, Маркионе и о прочем
Кн. С.С. Оболенский. В.С. Варшавский: «Незамеченное поколение». (Изд-во имени Чехова, Нью-Йорк, 1956 г.)
В.Л. Андреев. [О так называемом «незамеченном поколении»...]
Ю.К. Терапиано. «Незамеченное поколение»
Н.И. Осипов. Право на доброе слово
М.М. Карпович. В.С. Варшавский.  Незамеченное поколение. Изд-во имени Чехова, Нью-Йорк, 1956, стр. 387
Ф.А. Степун. «Новоградские» размышления  по поводу книги В.С. Варшавского «Незамеченное поколение» и дискуссии о ней
Ю.П. Денике. В.С. Варшавский — Незамеченное поколение. Из[д]-во им[ени] Чехова. Нью-Йорк. 1956
Прот. В. Зеньковский. По поводу книги В.С. Варшавского «Незамеченное поколение»
Мария Васильева. О Владимире Сергеевиче Варшавском: Биографический очерк

Комментарии
Указатель имен 

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

У литературного или исторического поколения обычно короткий век, десять лет, от силы пятнадцать, и на авансцене оно сменяется следующим. При этом обычно выясняется, что некогда молодые ниспровергатели основ незаметно для самих себя превратились в маститых охранителей устоев.
С «незамеченным поколением» получилось несколько по-другому. Во-первых, о поколении всерьез заговорили, когда оно давно уже вышло из фазы своего формирования и цветения, во-вторых, на смену ему пришло не следующее поколение, выросшее из той же среды, а новая волна эмигрантов, радикально отличавшаяся от предыдущей и воспитанием, и нравами, и жизненными целями, поэтому естественного превращения «детей» в «отцов» не получилось.
Представители этого поколения были рождены на рубеже веков, оказались в эмиграции в юношеском, а то и детском возрасте, а ко времени выхода книги Варшавского большинству из них было за пятьдесят. Однако в глазах эмигрантской общественности они продолжали числиться в категории молодых и имели мало шансов перейти в разряд старших.
Видимо, так этому поколению и придется остаться в истории под грифом «незамеченного», и в какой-то мере такое определение будет справедливым. При комментировании нового варианта книги Варшавского выяснилось, что многие источники, цитируемые им, книги, журналы и газеты, сохранились в редких экземплярах, а то и не сохранились вовсе. Неудивительно, что исследователи предпочитают ссылаться на «Незамеченное поколение» как на первоисточник.
Автор и сам убежден в том, что поставил перед собой трудновыполнимые цели: «Это не исторический очерк. Такой очерк был бы невозможен из-за полного отсутствия подготовительных работ. История этого поколения вряд ли вообще когда-либо будет написана». Тем не менее, он сделал все, что мог.
На страницах книги впервые в полный рост встало поколение со сложной судьбой во всем разнообразии устремлений и умонастроений, показанное без умолчаний, но с явным желанием не обвинить или оправдать, а понять, объяснить и донести правоту каждого до остального мира.
Разумеется, в какую-либо стройную и цельную картину все это разнообразие не складывается и одной формулой описано быть не может. Варшавский, однако, не хотел жертвовать даже мелкими деталями и стремился к полноте, резонно полагая, что в такой ситуации, отбрасывая мелочи, рискуешь пробросаться.
Эмигрантская молодежь категорически отказалась разделить давно сформировавшиеся и успевшие поизноситься доктрины старшего поколения, поэтому собственную идеологию ей приходилось строить заново, чуть ли не на пустом месте. При недостатке опыта, образования и полном отсутствии руководства и преемственности создать стройную доктрину непросто, и все эти молодежные начинания чаще всего представляли собой весьма своеобразное зрелище: дикую смесь из лозунгов, эмоций и непереваренных осколков чужих теорий, организующуюся прежде всего молодой энергией и бунтом против старших. С самого начала двадцатых годов по всему миру русского рассеяния как грибы появлялись сотни молодежных объединений, кружков и течений, претендующих на новую идеологию, спешивших заявить о себе манифестами и открывавших для этого собственные издания. Запала и средств обычно хватало лишь на несколько номеров. По-настоящему крупные движения, проявлявшие активность до сороковых годов, можно пересчитать по пальцам, и лишь одному (НТС) удалось пережить войну и продолжить существование в новых условиях.
Отношение к ним было весьма неоднозначным. Практически все попытки создания новой идеологии в эмиграции были связаны с так называемым пореволюционным сознанием, т.е. с необходимостью учитывать новую реальность. Но любое желание считаться с новой реальностью воспринималось как намерение считаться с большевистским режимом, что в глазах эмигрантской общественности было равносильно самому главному преступлению. Попытки считаться с режимами фашистскими вызывали гораздо менее нареканий, но тоже до поры до времени. Очень огрубляя, можно было бы сказать, что фашизм в муссолиниевском изводе поначалу скорее импонировал русским эмигрантам, но когда в Германии пришел к власти Гитлер, отношение к модной доктрине стало меняться.
Однако при всем том молодежь упорно не желала сменять отцов на их посту и присоединяться к политическим платформам старших, предпочитая в меру умения разрабатывать собственные. Впрочем, старшие тоже только на словах были озабочены новой сменой, а на деле отнюдь не горели желанием принимать в свои ряды заведомых еретиков. Разрыв поколений в русском зарубежье проявился очень серьезно. П.Н. Милюков, например, внимательно следивший за умонастроениями в эмиграции, обращал внимание на любые группировки, в том числе и на молодежные, но только если они начинали заявлять о себе новой идеологией, претендующей на социальную значимость. Впрочем, и тогда интерес его объяснялся желанием не столько понять, сколько вступить в полемику. <...>

РЕЦЕНЗИИ

Виктор Леонидов

«Мы несколько месяцев жили "под знаком" или "в эпоху Варшавского"», — так писал знаменитый историк русской литературы Глеб Струве после того, как в 1956 году в нью-йоркском Издательстве имени Чехова увидела свет книга Владимира Сергеевича Варшавского «Незамеченное поколение». Появление этого труда было равносильно разорвавшейся общественной бомбе. Варшавский задал прямые и честные вопросы своим соратникам по изгнанию. «Это первое и до сих пор единственное исследование об идейных и духовных движениях среди "эмигрантских сыновей", родившихся в России, но почти еще детьми очутившихся в изгнании», — писал он в издательство, представляя свой труд.

Владимир Варшавский принадлежал к неистребимой плеяде российских правдоискателей, тех, кто всегда во всем хотел «дойти до самой сути». Сын присяжного поверенного и драматической актрисы, он покинул Россию на одном из последних пароходов из Севастополя в 1920 году. Ему было всего 14 лет. Успев застать Гражданскую, Варшавский навсегда сохранил ненависть к насилию. Он окончил Русский юридический факультет в Праге, но затем на долгие годы его новой родиной стала Франция. Впоследствии, уже после Второй мировой, военный министр правительства де Голля наградил его, русского героя, Военным крестом с серебряной звездой за мужество во время боев с гитлеровцами. Перед этим, попав в плен, Владимир Сергеевич несколько лет провел в нацистском концлагере, где уцелел каким-то чудом.

Его отцу повезло меньше. С радостью встретив победу 1945 года, он, старый юрист, был арестован МГБ вместе со многими другими русскими эмигрантами. Впоследствии до Варшавского доходили слухи о том, что кто-то встречал отца в лагере в Караганде, но ничего точно он так и не узнал. Тот просто исчез в необозримой пропасти ГУЛага.

Сам Варшавский в 1951 из Франции перебрался в США. Именно здесь он создает книгу о своем времени, о тех, кого знал по Парижу, о своих друзьях и недругах. «Незамеченное поколение» — огромная панорама духовной жизни русского Парижа, многочисленных кружков и литературных направлений эмиграции. Варшавский показывает и евразийцев, и тех, кого сначала привлекла идея фашизма, но потом привело в ужас его воплощение. Пишет о своих друзьях – о Борисе Вильде, замученном в концлагере, о героях Сопротивления матери Марии и Ариадне Скрябиной, дочери великого русского композитора; пишет о поисках новых путей, об осмыслении случившегося, о бесконечных спорах в парижских кафе и на страницах газет и журналов, о «царстве Монпарнасского королевича», гениального поэта Бориса Поплавского, нелепо погибшего от наркотиков...

Варшавский яростно отрицал любую возможность сотрудничества с тиранами. Он был очень точен в формулировках и оценках: «Пусть нам теперь не говорят, что сталинизм с его приправами нужно принимать "ради государства". Не таюсь: государственником я был и таковым остался, но только не на русский манер. Кровавая каша 1917 года меня не прельщает ничуть».

Последние годы жизни Варшавский работал в Мюнхене на радио «Свобода», затем поселился в швейцарском местечке Ферней-Вольтер, где его жена Татьяна Георгиевна получила место переводчицы в международной организации. Даже уйдя на пенсию, он очень много писал, готовил новую редакцию «Незамеченного поколения» и другую книгу — «Родословную большевизма», навеянную, судя по всему, его любимым Бердяевым. Но завершить ничего не успел.

И вот сегодня Татьяна Георгиевна Варшавская передала в Дом Русского Зарубежья имени Александра Солженицына архив мужа, среди материалов которого и была бесценная рукопись нового варианта книги. К печати в московском издательстве «Русский путь» ее подготовили известные российские исследователи Зарубежья Мария Васильева и Олег Коростелев. В книгу включена полемика, которая разразилась после выхода книги в свет в 1956 году; гневные статьи Кусковой, Слонима, Аронсона, Яновского, появившиеся, в основном, на страницах газеты «Новое русское слово», а также письма, сохранившиеся в архиве Варшавского. Среди них выделяется блистательное послание Вадима Андреева: «Наше поколение оказалось как бы вырезанным из истории — и русской, и иностранной. Мечтатели и чернорабочие на заводах, бездельники и шоферы такси, монпарнасские "сидельцы" и наборщики, всю ночь напролет проводившие в типографиях, — всех нас объединяло лишь одно: верность русской культуре, русскому языку — наша русскость, никому, кроме нас, не нужная. Перед нами стоял соблазн денационализации — в конце концов, легко было включиться в жизнь страны, нас приютившей, и кое-кто соблазнился: чуть не треть получивших за последние двадцать лет Гонкуровскую премию – писатели русского происхождения. Казалось бы, нам легко было перестать быть "незамеченным поколением", а вот мы предпочли остаться русскими, писать по-русски, даже весь мир любить впустую — по-русски. В большинстве своем мы устояли перед соблазном денационализации»... Мы устояли — так хочется сказать после этой удивительной книги.


Распопин В.Н.

Тот, кто видел феллиниевский «Амаркорд», никогда не забудет эпизод в тумане, пару лет спустя обыгранный Норштейном в своем не менее знаменитом мультфильме. Читая «Незамеченное поколение» В.С.Варшавского, я ощущал себя, как в той песне, «на том же месте, в тот же час». Вполне отдаю себе отчет в том, что ни Феллини, ни Норштейн ни в коей мере не обыгрывали в своих картинах историко-философский очерк русского писателя, да, скорее всего, и вовсе не слыхали о его существовании — таково лишь мое восприятие. И согласно этому восприятию, не только автор книги бродит в густом тумане, натыкаясь на вдруг отчетливо проявляющиеся фигуры или деревья, но я, читатель. Старый, опытный, подготовленный. В данном случае ощутивший себя едва ли не совершенным неофитом.
Ну, с самим собой разобраться несложно: я ждал знаменитой, едва ли не самой знаменитой мемуарной книги. А никаких воспоминаний в «Незамеченном поколении» нет. Ни художественных, как в большинстве случаев, ни публицистических, каких немало написали авторы старшего поколения первой эмиграции, ни злоязычно-скандальных, какие вышли из-под пера состарившихся представителей поколения незамеченного.
А что же с автором? В самом ли деле и он бродит в тумане, выискивая едва ли не ощупью надежные ориентиры? Очень похоже, что это именно так. Представьте себе огромный густой лес с множеством самых разных деревьев, представьте себе путника, плутающего в этом лесу, в густом тумане ищущего проход к торной дороге. Вот заповедник младороссов, вот гать евразийцев, вот опушка РСХД, вот поляна кадетов, вот всхолмье эсеров, тут высоченное древо Степуна, тут кряжистое — Бердяева, тут — стройное Федотова, тут — непролазный колючий кустарник Вишняка, а там — старая, но не перестающая плодоносить груша Адамовича, а вон там проступающие призрачные силуэты Поплавского, Яновского. И это лишь самые знакомые деревья в огромном лесу, немногие и вовсе не факт, что верные ориентиры, следуя за которыми путник может выбраться на правильную дорогу.
Я думаю, что именно в этой картине и хаоса, и тумана, где, однако, надежда на выход (пусть даже не на выход, а на исход) никогда не исчезает насовсем, и заключается высокая художественность отнюдь не художественной книги Варшавского, а мало того — и ее право на бессмертие.
Итак, «Незамеченное поколение» — не мемуар и не публицистика, написанная ради того, чтобы свести давние счеты, и даже не апологетика поколения эмигрантских сыновей, хотя именно они — ее истинные и самые настоящие герои. «Незамеченное поколение» — попытка проложить гать в туманном заболоченном лесу, с помощью всего лишь одного шеста, на коем начертано всего лишь одно слово «демократия». Этим-то шестом сильный, талантливый и мужественный автор поверяет топи революционного, пореволюционного, военного, межвоенного  и послевоенного времени, в которое ему выпало жить. Шест не сломался, гать была проложена, а выход - иначе и не могло быть — оказался исходом. Вполне в библейском духе, да ведь и что такое эмиграция, как не исход...
Все сказанное — другими, конечно, словами — подтвердила и полемика современников Варшавского, вызванная его книгой. Подтвердит, я надеюсь, и сегодняшняя критика, которая пока молчит, вероятно, еще плутая в туманном лесу.
Однако же не подтвердить не может, потому хотя бы, что появление такого издания — факт необычайный. Дело в том, что книга Варшавского, впервые вышедшая в изд-ве имени Чехова (Нью-Йорк, 1956) и переизданная в России репринтным способом в 1992 году, нынче вышла, во-первых, в последней, сильно переработанной авторской редакции, а во-вторых, включает большой раздел дополнений, куда входит полемика вокруг первого, нью-йоркского, издания и обширнейший комментарий ко всем публикуемым материалам. Иначе говоря, мы получили академическое издание этой, без преувеличения, авторской энциклопедии эмигрантской мысли как минимум двух поколений.
Исходя из сказанного, читатель поймет и, надеюсь, простит этот отклик — неизбежно приблизительный и ни в коей мере не соответствующий ни масштабу книги, ни уровню ее издания. Для того, чтобы сколько-нибудь достойно написать о «Незамеченном поколении», надобно писать не рецензию, а исследование, а для того, чтобы написать исследование, надо не просто прочитать книгу, но годами изучать ее, в сопоставлении со всем тем «лесом» первоисточников, которые автор, прокладывая собственную гать, цитирует обильно, но все-таки недостаточно — по крайней мере, для нас, потомков, в общем-то, впервые встретившихся с отдельными «деревьями» этого «туманного леса» всего лишь два десятка лет назад, причем, в среде, до того практически никак не сообщающейся, более того, намертво перекрытой от него «железным занавесом».
<...> Читать Варшавского — труд, тяжелый, но, я думаю, благодарный, поскольку, преодолев этот долгий путь с препятствиями, мы получаем значительное представление и о том, что такое вселенная эмиграции (а это именно вселенная, насчитывающая миллионы людей, тысячи авторов, общественные институты, разнообразные мироустройства и проч.), и том, какой нравственный, философский, жизненный подвиг совершило поколение «русских мальчиков» 20-х - 30-х годов минувшего столетия, выбираясь из «сумрачного леса» бытия — того, что у всех один и у каждого свой. А путь — и это со всей очевидностью и полной благожелательностью показал Владимир Варшавский в своей книге — был воистину героический: путь в одиночестве, заброшенности, нищете, непризнании, путь меж Сциллой советского коммунизма и Харибдой немецкого фашизма, путь чужих для европейцев и врагов для родины, путь детей, ищущих своих идеалов и уже потому оказавшихся не то чтобы и впрямь незамеченных отцами, а скорее, непонятных, неприятных, неприемлемых для них, чьи собственные идеалы резко расходились с основным вектором движения молодежи. Партийное и, если угодно, по-своему безбожное поколение «отцов» не могло не конфронтировать — если не внешне, так внутренне — с поколением «сыновей», часто прошедших горнило Гражданской войны и не могших более закрывать глаза на стариков, все проигравших, но продолжающих поклоняться давно разрушенным идолам.
Путь «незамеченного поколения» был предельно непохож на путь их сверстников в Советском Союзе, и очень близок к нему — как непохоже на нас наше зеркальное отражение, в котором мы выглядим как живые. Вот именно: как. Высшей точкой этого восхождения стала Вторая Мировая война, на которой лучшие люди 30-х сложили головы — и там, и здесь. Естественно потому, что завершающей главой книги Варшавского стала глава-реквием погибшим. Можно всю жизнь искать идеал, но отдать жизнь в бою за него, как всегда отдавали свои жизни в битвах за идеалы члены всех орденов (чем лучше или хуже Орден отцов — Орден русской интеллигенции?), — что сравнится с таким исходом?.. Так и заканчивается поиск «русской идеи», но, может быть, тем самым он только начинается, настоящий поиск этого мифического русского грааля — как и полагается, жертвенной кровью.
Я ничего и никого не цитирую в этом очерке — бесконечно много автор книги цитирует сам, не меньше цитируют и ее составители. «Незамеченное поколение» — своего рода огромный энциклопедический центон, чрезвычайно интересный и совершенно живой, несмотря на то, что последние из действующих в нем лиц ушли из жизни десятки лет назад.
Живой же потому, что мы — совсем другие, куда более циничные, всезнающие и одновременно совершенно малограмотные в сравнении с поколением Варшавского или Набокова, — продолжаем тем не менее искать «русскую идею» и допытываться до последней русской правды, то есть блуждать в туманном заболоченном лесу, алкая грааля. Как и должно быть, безрезультатно, «бессмысленно и беспощадно»...
Впрочем, стоит ли говорить красиво? Вполне вероятно, что к тому подталкивает меня книга Владимира Варшавского — удивительно уважительная, даже доброжелательная не только к тем, с кем вместе автор искал в одиночку свой и наш общий грааль, но и к тем, против кого он его искал. И в этом еще одно ее высшее достоинство, в пример и поучение нам, кажется, совсем забывшим о простой порядочности в общении со своими оппонентами. Может, «русская идея» или хотя бы часть ее и заключается в той самой доброте и простой порядочности, пример которых подает нам в своем очень непростом для чтения, но необходимом каждому в поисках собственного истинного пути труде Владимир Сергеевич Варшавский?
В заключение хочу выразить искреннюю благодарность приславшему мне книгу ее редактору и составителю Олегу Анатольевичу Коростелеву, без чьего труда и таланта вряд ли это издание было бы осуществлено в таком близком к идеальному варианте.


Виктор Леонидов
Драма «русских мальчиков»
Владимир Варшавский об эмигрантских сыновьях, которые были «абсолютно никому не нужны»


«Вам, из другого поколения», — писал Александр Твардовский, начиная свою впоследствии запрещенную поэму «По праву памяти». Вряд ли он знал о существовании другой книги, написанной русским писателем-эмигрантом, который также бился над неразрешимыми русскими вопросами — как и для чего жить. И попытался в своей книге понять и дать оценку его поколения, поколения русских мальчиков, знавших свою страну только в детстве и сохранивших ее на других берегах.
Когда эта книга вышла в свет в 1956 году в Нью-Йорке, то она вызвала не то что полемику, а настоящую бурю. Порядком увядшая после Второй мировой войны интеллектуальная русская эмиграция кинулась в решительный бой, защищая и оспаривая положения «Незамеченного поколения» Владимира Варшавского.
«Это первое и до сих пор единственное исследование об идейных и духовных движениях среди «эмигрантских сыновей», родившихся в России, но еще почти детьми очутившихся в изгнании», — писал автор, представляя свою работу в издательство. «Не ждите от меня перечня достижений на чужой почве. Я задался другой целью: попытаться понять судьбу тех эмигрантских молодых людей, которые жили на чужбине мечтанием служить русской идее», — предварял Варшавский свое детище.
Он знал, о чем писал. Недоучившийся юрист, сын правоведа, впоследствии арестованного в Праге органами НКВД и сгинувшего в лагере, участник скаутских отрядов в Константинополе, герой Сопротивления, награжденный высшим боевым орденом Франции — Военным крестом с Серебряной звездой, Владимир Сергеевич пережил многое. И нищету изгнания, и гитлеровские концлагеря, и потерю близких, замученных гестаповцами. Для него, долгие годы работавшего на радиостанции «Свобода» и на дух не переносившего любой тоталитаризм, Родина, а ее это поколение «русских мальчиков» всегда носило в себе, была закрыта напрочь.
Перед читателями возникла широкая панорама эмигрантских кружков литературных и политических объединений. В книге можно было прочесть о младороссах, о тех, кого сначала привлекла идея фашизма, но потом привело в ужас ее воплощение. Варшавский писал о кружке Ильи Фондаминского, эсера, духовного публициста и историка, принявшего православие незадолго до казни в немецком концлагере, о матери Марии, ангеле-хранителе сотен русских больных и нищих в Париже, шагнувшей в газовую камеру вместо еврейской женщины с ребенком. Много размышлял об идеях свободы у Бердяева и других властителей дум интеллектуальной русской молодежи, жившей за пределами своей страны. Вспоминал своего друга Бориса Вильде, также замученного фашистами, нарисовал широкое полотно легендарного парижского русского Монпарнаса, «королевства» одиночества и нищеты молодых русских поэтов в Париже. Варшавский, правовед по образованию, умевший писать ярко и доходчиво, не стеснялся перегружать свой рассказ цитатами, чтобы ни у кого не возникло сомнений в достоверности мнения автора.
Его оценки и вызвали такое яростное обсуждение. Потому что он затронул, вольно или невольно, самую сердцевину «проклятых вопросов» русской эмиграции. Зачем и для чего прошла жизнь.

После 1956 года Варшавский готовил переиздание «Незамеченного поколения», однако довести дело до публикации так и не успел. Рукопись последнего варианта книги вместе с архивом мужа передала в Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына вдова писателя Татьяна Георгиевна Варшавская. Результатом чего и стал выход этого замечательного труда в последней авторской редакции.
Составители книги, можно сказать, уже «классики» — исследователи литературы эмиграции Мария Васильева и Олег Коростелев не просто подготовили рукопись к печати, снабдив обстоятельными комментариями. В издание включена та яростная полемика, которая царила на страницах эмигрантской прессы вокруг обид старшего поколения эмиграции и осмысления итога его деятельности. Причем в книгу вошли не только опубликованные статьи, но и письма, сохранившиеся в архиве Варшавского. Среди них, к примеру, послание Вадима Андреева, человека удивительной порядочности, всю жизнь сохранявшего веру в «социализм с человеческим лицом». Вот что он писал: «Мы были поколением без будущего — и знали это. Мы жили и работали в безвоздушном пространстве. Мы были абсолютно никому не нужны. Отцы рассуждали об ответственности за революцию, мы этой ответственности не ощущали. Младшие братья и сестры становились французами, американцами, чехами — мы этого сделать не хотели. Вот в этом не хотели и лежит вся сущность трагедии нашего поколения… В писавших на русском языке больше всего и бескорыстнее отразилась наша русскость, они не могли жить и работать вне русского наследства».


Михаил Ефимов
Место в истории


Впервые российский читатель получает в руки квалифицированно изданный литературный памятник русского зарубежья, подготовленный группой российских филологов под руководством О.А.Коростелева при самом непосредственном участии вдовы писателя. Татьяна Георгиевна Варшавская передала архив мужа в московский Дом русского зарубежья им. А.И.Солженицына, и эти ценнейшие материалы широко использованы в сопровождающей текст «Незамеченного поколения» статье М.Васильевой. Обширные комментарии будут важны и полезны для любого исследователя истории русской эмиграции. Книга иллюстрирована редкими (и впервые опубликованными) фотографиями из семейного архива Варшавского.
У книги Владимира Сергеевича Варшавского (1906—1978) — особое место в истории литературы русского зарубежья. У нее нет статуса классической, как у книг «зубров» русской эмиграции — «Самопознания» Бердяева или «Бывшего и несбывшегося» Степуна. Не обладает она и литературным блеском (а подчас и литературной злостью) «Курсива» Берберовой или «Полей Елисейских» Яновского, оба мемуариста — сверстники Варшавского. Однако об этой книге слышали практически все, ее название стало невольным названием тех, к числу кого принадлежал и сам Варшавский, — молодежи первой волны русской эмиграции. Можно сказать, что из всей книги Варшавского самым востребованным и оказалось ее название. Саму книгу — по крайней мере, в современной России — как-то «проглядели» (вне сообщества филологов и историков; отметим здесь, в частности, работы Владимира Хазана о Варшавском), хотя она и была переиздана репринтным способом в 1992 году*.
У этой невостребованности книги Варшавского в сегодняшней России есть причины, которые коренятся в самой ее природе.
Сам Варшавский отрицал, что пишет исторический очерк. Свою книгу он видел как «опыт рассуждения о судьбе “эмигрантских сыновей”, особенно тех из них, кто при более благоприятных условиях могли бы стать продолжателями “ордена русской интеллигенции”». Если Варшавский и писал «портрет поколения», то это была попытка портрета, а не «автопортрета с отрезанным ухом». Неслучайно Варшавский ищет в «эмигрантских сыновьях» «отблеск исчезнувшего вдохновенья “русской идеи”».
У Варшавского были причины для горечи, негодования, озлобления. «Люди 30-х годов» русского зарубежья оказались оторванными не только от России, но и от деятельности и созидания вообще — очень часто в прямом, практическом смысле слова. Литературная и политическая аристократия русской эмиграции смотрела на эту молодежь (которая совсем скоро перестала быть молодежью и превратилась в 40—50-летних людей) со смесью недоумения, любопытства, опаски и брезгливости. «Русские мальчики» занялись жизнестроительством в социальном вакууме. Алданов в 1936 году скажет: «Молодых жаль чрезвычайно, и посоветовать им нечего». Биография самого Варшавского знает и нищету, и бесцельность, и их преодоление.
Как известно, одним из лучших способов заполнения вакуума является идеология. В русской истории XIX — начала XX века недостатка в идеологии и идеологиях явно не ощущалось, скорее наоборот. Русская либерально-социалистическая интеллигенция тщетно пыталась переварить это изобилие. Никакие лозунги парламентской демократии или «от марксизма к идеализму» не смогли консолидировать сколько-то значимые группы ни до 1917 года, ни после. Количество «общественно-политической публицистики» (та самая «тошнота мировыми вопросами», о которой писал Мандельштам) не перерастало в новое качество сознания русской интеллигенции, слова порождали лишь все новые слова.
Было бы, однако, бессмысленно оспаривать, что русское зарубежье между двумя мировыми войнами породило немало блестящих текстов, в которых содержится тонкий анализ судеб России и Запада. В книге Варшавского много цитат. Цель их — показать живую мысль людей, не желающих сдаться перед лицом катастрофы 1917 года и Гражданской войны.
Варшавский пишет об идеологических соблазнах, с которыми столкнулась молодежь в русской эмиграции, о соблазнителях (например, Бердяеве и евразийцах) и соблазненных. В этом смысле его книга — горькое свидетельство. Однако Варшавский, при всем внешнем романтическом пафосе (неслучайны его отсылки к Мюссе и Аполлону Григорьеву), пытается сформулировать созидательные принципы, которые надлежит осуществить в будущем. В послесловии к книге М.Васильева пишет о понимании Варшавским «судьбы своего поколения как движения по некоей символической лестнице».
Варшавский видел это движение вперед и вверх в следовании идеям «Нового Града», в первую очередь — идеям Георгия Петровича Федотова. Федотов — тот редкий случай, когда фундаментальное образование и историко-культурная проблематика в ее социальном изводе не мешают ясности мысли и языка. Подобных примеров русская культура знает не так уж много. Пример русской культуры со всей печальной очевидностью свидетельствует как раз о том, что легче исписать сотни страниц в полемике или «введении в предмет», чем ясно изложить немногие, но четко осознанные утверждения. Как мыслитель и писатель Федотов замечателен тем, что в эпоху страшных срывов и болезней сумел выразить новый опыт. Ясность языка и мысли — явление в русской культуре первой трети ХХ века более чем редкое. Потому Федотов и необходим не «сегодняшней», а просто — русской культуре, поскольку она еще подает признаки самосознания, а не самогипноза. Наследие Федотова — драгоценное наследство, которое завещала потомкам зарубежная Россия; но, кажется, Россия современная все еще в малой степени оценила его значение.
Попытка Варшавского не только определить место в истории своего поколения, но и извлечь без наивного дидактизма из судьбы этого поколения урок — небесспорна и не исчерпывающа. Однако для современного российского читателя она не может не представлять интереса. Поиски поколением своего места в истории обычно превращаются у нас в разоблачения. В России говорят о правоте и неправоте поколений, стараясь оправдать собственный опыт.
Книга Варшавского — это во многом пример того, как трагический опыт своего поколения учит стремлению к созиданию. «Опыт рассуждения» Варшавского — антитеза публицистическому анафемствованию, с его опасной (хоть и примитивной) игрой «красными словцами». В известном смысле книга Варшавского — антитеза памфлетам Ивана Ильина, которые в нынешней России иной раз все еще воспринимаются как «заветы русской эмиграции». Как отмечает О.А.Коростелев, «переработанный вариант гораздо ближе к проповеди, чем к историческому исследованию». Однако это обстоятельство ни в коей мере не умаляет ценности книги. В известном смысле книгу Варшавского можно увидеть как попытку «эмигрантского “Былого и дум”»; недостатки и слабые места книги едва ли должны заслонить это обстоятельство.
Нынешнее издание впервые представляет вторую редакцию «Незамеченного поколения», над которой Варшавский работал в последние годы своей жизни. Варшавский задался целью ответить на многочисленные полемические отклики, которые вызвало первое издание книги в 1956 году. Эта полемика, впервые собранная целиком в издании 2010 года, исключительно интересна. Посвященные «Незамеченному поколению» статьи Кусковой, Слонима, Яновского, Вишняка, Андреева, Степуна, Адамовича — не только пример ожесточенной (и временами яростной) ситуативной полемики, но и важные свидетельства о жизни русской эмиграции 1950-х годов — период, о котором мы до сих пор знаем недостаточно.
Будем надеяться, что нынешнее издание «Незамеченного поколения» будет замечено и оценено по достоинству.

   * Варшавский В.С. Незамеченное поколение. — Репринтное воспроизведение издания: Нью-Йорк, 1956. М.: ИНЭКС, 1992.

Дополнительные материалы