ИЛЛЮСТРАЦИИ

Осенью 1922 г. из Петрограда на пароходах «Пруссия» и «Обербургомистр Хакен» отправились в изгнание более 60 русских мыслителей, политических деятелей, ученых, инженеров, писателей, кооператоров. По решению партии большевиков их насильно выдворили за пределы отечества. Первая массовая депортация деятелей русской культуры, получившая со временем название «философский пароход», фактически положила начало беспощадной борьбе с инакомыслием в Советской России и стала символом русской эмиграции. Высылка интеллигенции была тщательно спланированной, масштабной политической акцией, организованной руководством компартии и проведенной ГПУ. Однако в силу ряда обстоятельств это событие остается до настоящего времени своеобразной terra incognita в истории русской науки и культуры ХХ в.
«Философский пароход» занимает совершенно особое место в нашей истории. Он стал определенной точкой отсчета, с которой в ХХ в. начался драматический раскол единой русской культуры. Во многом именно поэтому обстоятельства, связанные с высылкой из Советской России большой группы интеллигенции осенью 1922 г., даже спустя более 80 лет привлекают пристальное внимание не только специалистов, но и всех, кто интересуется историей отечественной культуры и науки. Как полагает известный историк М.Е.Главацкий, словосочетание «философский пароход» впервые использовали публицисты и литераторы, занявшиеся в 80–90-е гг. ХХ в. изучением белых пятен нашей истории. Такой же точки зрения придерживается и В.Д.Тополянский: «Спустя почти семь десятилетий журналисты нашли броское определение иррациональной депортации интеллектуального потенциала государства, назвав эту акцию “философским пароходом”». Тем самым авторы данного термина хотели подчеркнуть тот огромный вклад, который внесли высланные мыслители в воспитание нового поколения русской эмиграции, в мировую и отечественную философскую мысль.
Размышляя о феномене «философского парохода», В.В.Костиков обращает внимание на характерную деталь в судьбе «изгнанников идеи»: «...в отличие от писателей, известность которых фактически не выходила за круг эмиграции, работы русских философов получили в Западной Европе широкое распространение. Их знали не только в русских кварталах Берлина и Парижа — они сделались величинами мирового масштаба, а русская философская мысль благодаря их трудам стала частью философской культуры человечества». В Берлине, Праге, Париже и других центрах русской эмиграции философы стали, образно говоря, «светильниками духа», вокруг которых концентрировалась интеллектуальная жизнь русской диаспоры.
Массовая высылка интеллигенции повлекла за собой становление монопольного диктата партии большевиков в сфере идеологии, свертывание демократических начал в политической жизни молодой Советской Республики. Однако, как ни парадоксально, из-за антигуманной акции советского правительства в живых остались выдающиеся представители русской культуры, которые внесли существенный вклад в развитие мировой науки, техники и искусства. Как сказано в русской поговорке: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
В своей известной работе «История русской философии» В.В.Зеньковский писал: «Когда власть в 1922 г. изгнала из России виднейших представителей религиозной и философской мысли (о. С.Булгаков, Н.А.Бердяев, Б.П.Вышеславцев, И.А.Ильин, Н.Н.Алексеев, С.Л.Франк, Л.П.Карсавин, Н.О.Лосский), их философское творчество, затихшее было в России, расцвело как раз в эмиграции, дав целый ряд замечательных философских трудов. Философы, оставшиеся в России (Лопатин, скончавшийся от голода, Флоренский, сосланный в Сибирь, Шпет, отправленный в ссылку, замолчавший Лосев, судьба которого осталась неизвестной), сошли со сцены...».
Примерно такого же подхода в оценке массовой депортации 1922 г. придерживаются и некоторые историки Русского Зарубежья: «Благодаря Ленину, Зарубежная Россия получила когорту блестящих ученых и интеллектуалов, чья деятельность, в значительной мере субсидируемая ИМКА, призвана была заложить основы культуры русской эмиграции». В книге «Утопия у власти» М.Я.Геллер и А.М.Некрич так оценивают это событие: «Высылка за границу была решением радикальным, но, по сравнению со смертными приговорами, выносимыми на публичных процессах, мерой “гуманной”. К тому же советское правительство не могло в 1922 году расстрелять сто или двести виднейших представителей русской интеллигенции». Правда подобная оценка этого драматического эпизода отечественной истории не раз подвергалась критике.
Судьба русских интеллигентов, оставшихся в Советской России, сложилась трагически. Жизненный путь многих известных политиков, философов, литераторов окончился в тюрьмах и лагерях. В 1937 г. расстреляны П.А.Флоренский и Г.Г.Шпет, в 1938 г. — М.С.Фельдштейн, в 1952 г. умер в лагере Л.П.Карсавин. Этот скорбный список можно продолжить... Вот как описывал этот период своей жизни А.Ф.Лосев: «Я вынес весь сталинизм, с первой и до последней секунды, на своих плечах. Каждую лекцию начинал и кончал цитатами о Сталине. Участвовал в кружках, общественником был, агитировал... А потом осуждал марризм, а то не останешься профессором. Конечно, с точки зрения мировой истории, — что такое профессор, но я думал, что если концлагерь, то я буду еще меньше иметь... А сейчас — мне все равно... Вынес весь сталинизм как представитель гуманитарных наук».
До «предложения» большевиков многие представители интеллигенции не допускали мысли об эмиграции, но судьба распорядилась иначе. Как отмечает В.А.Шенталинский: «Для большинства из высланных насильственная эмиграция стала страшным ударом. Не радовался никто, утешались лишь тем, что советская власть протянет недолго и тогда можно будет вернуться домой. Людей изгоняли из собственного отечества противу их воли — такая кара, изумившая всех, неизвестная в царской России, применялась в первый, но, увы, не в последний раз: она повторится и в 60-е годы, уже на нашей памяти. Интеллект, талант — это, пожалуй, единственный товар, который советская власть даром, не скупясь поставляла миру». К слову добавим, что изгнание инакомыслящих — широко известное наказание еще со времен Древней Греции. Применялась она и в царской России. В подтверждение этого достаточно взглянуть на биографии участников революционного движения конца XIX – начала ХХ в. Но были среди высылаемых в 22-м и такие, кто воспринял неожиданный поворот судьбы даже с некоторым облегчением. Так, Федор Степун в одном из очерков «Мысли о России» подробно описал свои чувства после визита в ГПУ: «В августе прошлого г. весь мир описанных мною мыслей и чувств был совершенно внезапно упрощен предписанием Г.П.У. покинуть пределы России. В первую минуту получения этого известия оно прозвучало (если отвлечься от совсем личных чувств и обстоятельств) радостью и освобождением. Запретное “хочется” по отношению к Европе и всем соблазнам “культурной” жизни становилось вдруг не только запретным, но фактически обязательным и нравственно оправданным: не ехать же в самом деле вместо Берлина — в Сибирь. Грубая сила (этот опыт я вынес еще с войны) — лучшее лекарство против мук сложного многомерного сознания. Не иметь возможности выбирать, не располагать никакой свободой иногда величайшее счастье. Это счастье я определенно пережил, заполняя в Г.П.У. анкеты на предмет выезда заграницу». Другой изгнанник — о. Сергий Булгаков — на борту итальянского парохода «Жанна» 18 (31) декабря 1922 г. писал: «Эпопея моей высылки началась еще 7 сентября, когда у меня был произведен обыск, но, несмотря на ордер об аресте, я не был еще арестован, — в канун Рождества Богородицы. Затем я был подвергнут аресту в канун Покрова Божьей Матери 30 сентября, был переведен в Симферополь и там получил свой приговор. В день Казанской Б<ожьей> М<атери> выехал оттуда в Ялту, где в день Введения во Храм Б<ожьей> М<атери> получил извещение о требовании выехать. 3 декабря был отправлен в Севастополь, где промучился до 17-го, когда выехали в море. Все пережитое за эти три месяца было и настолько кошмарно по своей жестокой бессмыслице и вместе с тем так грандиозно, что я сейчас не могу еще ни описать, ни даже до конца осознать. Но это дало последний чекан совершившемуся в душе и облегчило до последней возможности неизбежную и — верю — благодетельную экспатриацию. Страшно написать это слово, мне, для кого еще два года назад во время всеобщего бегства экспатриация была равна смерти. Но эти два года не прошли бесследно: я страдал и жил, а вместе с тем и прозрел, и еду на Запад не как в страну “буржуазной культуры” или бывшую страну “святых чудес”, теперь “гниющую”, но как страну еще сохранившейся христианской культуры и, главное, место святейшего Римского престола и вселенской католической церкви, — “Россия”, гниющая в гробу, извергла меня за ненадобностью, после того как выжгла мне клеймо раба».

 

РЕЦЕНЗИИ

Анатолий Берштейн
И корабль плывет...


Осенью 1922 г. из Петрограда на пароходах «Пруссия» и «Обербургомистр Хакен» отправились в изгнание более 60 русских мыслителей, политических деятелей, врачей, учёных, писателей, инженеров. По решению большевиков их насильно выдворили за пределы страны. Можно обобщённо сказать, что они стали пассажирами одного «Философского парохода», превратившегося в некий символ взаимоотношений соввласти и интеллигенции. Депортация 1922 г. явилась началом активной, эффективной и беспощадной борьбы с инакомыслием, а «Философский пароход» к тому же послужил формированию интеллектуального ядра русской эмиграции. Всего, по оценкам историков, в первую половину 1920-х гг. из России было выслано около 500 чел.
Обо всех подробностях этого остракизма рассказано в книге, вышедшей в 2005 г., — «Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ. 1921–1923 гг.» (М.: Русский путь). Само название заимствовано из статьи, появившейся в Уголовном кодексе РСФСР, принятом в начале 1922 г. Тогда в него было включено более десятка статей, предусматривающих расстрел. Но появилась и новая мера наказания — высылка. Она приравнивалась к расстрелу, заменяя его. В дальнейшем, кстати, стала прерогативой Президиума Верховного Совета СССР и неоднократно применялась, цинично называясь «истинной высшей мерой», т.к. лишала даже не жизни, а Родины.
Но в 1922 г. Ленин был не совсем доволен степенью жёсткости нового Уголовного кодекса. Примечателен его комментарий мая 1922 г. на присланном ему народным комиссаром юстиции Д.И.Курским проекте «Вводного закона к Уголовному кодексу РСФСР». В проекте сказано: «Впредь до установления условий, гарантирующих Советскую власть от контрреволюционных посягательств на неё, революционным трибуналам предоставляется право применения как высшей меры наказания — расстрела, так и высылки за границу, заменяющей расстрел». Потом перечислены статьи. Ленин пишет на полях проекта: «Т.Курский, по-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылки за границу) по всем видам деятельности меньшевиков, с-р., и т.п. Найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией в её борьбе нами (подкупом печати и агентов, подготовкой войны и т.п.)».
УК РСФСР и новая норма стали формальным юридическим основанием, чтобы практически приступить к операции по высылки части нелояльной к большевистской власти российской интеллигенции. ВЧК-ГПУ начала готовить её, когда стало окончательно ясно, что подкупить эту часть интеллигенции и привлечь на свою сторону ей не удастся. А инакомыслия Советская власть допустить не могла.
Всего к первой депортации были приговорены 225 человек, притом основную группу составляли врачи — 45 человек, а также профессора и педагоги, среди них было и 11 профессиональных философов. В дальнейшем выслали 67 (по данным ГПУ на январь 1923 г. — 56 человек), 33 высылка была отменена, 49 подверглись административной ссылке (в основном врачи и студенты), а данные о 46 отсутствуют.
В числе тех, кто вынужден был покинуть Родину, были Н.А.Бердяев, С.Е.Трубецкой, Ф.А.Степун, П.А.Сорокин, отец С.Булгаков, И.А.Ильин, С.Л.Франк, Н.О.Лосский. Их судьбы сложились по-разному. Тем не менее, безусловно, несравненно лучше, чем то, что было уготовано тем, кто остался. Были расстреляны не покинувшие СССР П.А.Флоренский, Г.Г.Шпет, М.С.Фельдштейн, скончался от голода Л.М.Лопатин, в 1930-х был арестован А.Ф.Лосев. Особо судьба отметила Л.П.Карсавина, который был выслан со всеми, но затем жил и работал в Вильнюсе. И после войны был репрессирован и умер в лагере.
Большинство репрессированных не хотели уезжать. Тот же Карсавин говорил: «Будущее России не в эмиграции». Но им не оставляли выбора.
Политика Советской власти на разрыв со старой интеллигенцией была сознательной и целенаправленной. Вскоре произойдёт массовая ротация интеллигенции: старая, дореволюционная, заменится кадрами с рабфаков. Но ещё в 1925 г. в партии насчитывалось 30 тыс. практически неграмотных людей. В 1930 г. на съезде партии среди его участников было 74,5% делегатов только с начальным и неполным средним образованием. Произошло то, о чём говорил Н.Ф.Фёдоров: «Разум, находясь в руках одного класса, теряет доказательную силу». В более развёрнутом виде в 1927 г. это высказал Н.А.Бердяев: «Опыт русского коммунизма научает нас тому, что стремление к совершенному государству, организующему всю жизнь, есть нечестное и безбожное стремление. Я откровенно должен сознаться, что стремлюсь к несовершенному государству, и в нём вижу больше правды, чем в совершенном».
В дальнейшем, вплоть до своего развала, Советское государство не перестанет проводить всё ту же политику — коварная и беспощадная борьба с инакомыслием и, по существу, с интеллигенцией, которой всегда классовым чутьём не доверяла. Во времена Брежнева-Андропова, когда, так же как и в начале 1920-х, Советскому Союзу надо было заботиться о своём международном имидже, нельзя было прибегать к массовым репрессиям. Высылке подверглись: Солженицын, Бродский, Копелев, в дальнейшем — Войнович, Аксёнов, Зиновьев, Рабин… И многие другие. А в 1930-е, когда Сталин и его окружение откровенно взяли курс на войну, было возможно всё…
Книга «Высылки вместо расстрела» — сборник рассекреченных документов ВЧК-ГПУ. В них представлены: вся подготовка операции по депортации интеллигенции в 1920-е гг., материалы арестов, допросов, статистика, краткие биографии. Опубликовано много иллюстраций.
Могут спросить — почему снова о «тёмных пятнах» нашей недавней истории, не пора ли забыть дурное прошлое и начать всё с чистого листа? Сколько можно испытывать чувство вины?
В этой связи напомню маленький рассказ Борхеса. Каин и Авель встретились уже после смерти Авеля. И вот сидят они у костра, вдруг Каин видит шрам на лбу Авеля и вспоминает, что произошло. «Я же убил тебя», — восклицает он. «Не помню», — отвечает Авель. «Значит, по-настоящему простил, потому что забыть — значит простить», — подумал он. И сказал вслух: «Тогда забуду и я». «Пусть будет так», — согласился Авель. И подумал: «Пока живы угрызения совести — жива и вина».
Совесть всегда чувствует себя виноватой. В противном случае её нет. Она умирает вместе с памятью.


Виктор Леонидов
Как отправляли «Философский пароход»


«Большевикам мало одной только лояльности, то есть мало признания Советской власти как факта и силы; они требуют еще и внутреннего принятия себя, то есть признания себя и своей власти за истину и добро...
Очень часто я чувствовал в разговорах с большевиками, и с совсем маленькими сошками, и с довольно высокопоставленными людьми, их глубокую уязвленность тем, что, фактические победители России, они все же ее духовные отщепенцы, что, несмотря на то, что они одержали полную победу над русской жизнью умелой эксплуатацией народной стихии, — они с этой стихией все-таки не слились, что она осталась под ними краденым боевым конем, на котором из боя им и выехать некуда».
Это слова одного из самых известных мыслителей России эпохи Серебряного века и «первой волны» изгнания — Федора Августовича Степуна. Наверное, они во многом дают ключ к пониманию того, что случилось осенью 1922 года в Петрограде. Тогда на пароходах «Пруссия» и «Обербургомистр Хакен» были высланы 60 русских философов, ученых, политических деятелей, писателей, инженеров, кооператоров. Вслед за этим было отправлено еще несколько сотен. Беспрецедентная акция, когда цвет интеллектуальной элиты России был лишен Родины только за несогласие с политическим курсом новой власти. Событие, до сих пор не дающее покоя многочисленным историкам русской философии, да и просто тем, кто пытается понять причины и истоки трагедии 1917 года.
Правда, до сих пор раздаются голоса, да и в эмиграции их хватало, что за это надо сказать огромное спасибо лично Владимиру Ильичу. Все-таки он сохранил для отечественной культуры Бердяева, отца Сергия Булгакова, Семена Франка и многих, многих других.
Классическое ленинское определение интеллигенции, которое, смущенно, словно выдавая государственную тайну, рассказывали сотням тысяч студентов преподаватели истории КПСС, вызывая неизменный восторг у слушателей, хорошо известно. Менее известны воспоминания художника-эмигранта Юрия Анненкова, писавшего портреты обоих вождей пролетариата — и Ленина, и Троцкого. Впоследствии Юрий Павлович Анненков благополучно окончил свой век в Париже. В свое время мемуары его были в СССР засекречены, и абсолютно понятно, почему.
«Я, знаете, в искусстве не силен», — говорил Владимир Ильич художнику, набрасывавшему его портрет. «Искусство для меня это... что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его — дзык, дзык — вырежем. За ненужностью... Вообще к интеллигенции, как Вы, наверное, знаете, я особых симпатий не питаю, и наш лозунг “ликвидировать безграмотность” отнюдь не следует толковать как стремление к нарождению новой интеллигенции. “Ликвидировать безграмотность” следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи, читать наши декреты, приказы, воззвания. Цель — вполне практическая. Только и всего». Комментарии, как говорится, излишни...
И все-таки операция по высылке интеллигенции, среди которой были и блистательный мыслитель Иван Ильин, чьи останки недавно перезахоронили у стен Донского монастыря, и великий философ Лев Карсавин, через тридцать лет после высылки сгинувший где-то в лагерях Казахстана, и народный социалист Пешехонов, неоднократно в эмиграции моливший о возвращении ему советского паспорта, и видный экономист Прокопович, и множество других, проводилась не только ввиду высказываний Ленина.
Это была особая, хорошо скоординированная операция советских спецслужб, по всей стране собиравших сведения о неблагонадежных представителях тех, кого впоследствии назовут представителями «прослойки» между партией и всеми остальными трудящимися.
НЭП пробудил неожиданное для новой власти раскрепощение интеллектуальной деятельности. Опять возникли вольные философские общества, как грибы пошли плодиться издательства. Интересно, что, невзирая на проблемы, стоявшие перед большевиками, такие, как, к примеру, голод и холод, борьбе с инакомыслием внимание было уделено неусыпное.
Так, при всех мало-мальски серьезных учреждениях были организованы Бюро содействия ГПУ, одной из важнейших задач которых было наблюдение за ненадежными элементами. Все доносы стекались наверх, где шла самая активная подготовка к высылке. Накануне операции произошли массовые аресты профессоров и бывших общественных деятелей. Особенно взбесили новую власть успехи самостоятельного Комитета по борьбе с голодом (ПОМГОЛ), который большевики вначале разрешили, а потом разогнали.
«Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе политически ничтожны. Но они — потенциальные орудия в руках наших возможных врагов. В случае новых военных осложнений все эти непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага. И мы будем вынуждены расстреливать их по законам войны. Вот почему мы предпочли сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. И я выражаю надежду, что Вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность и возьмете на себя защиту перед общественным мнением». Так просто и доходчиво изъяснялся другой вождь коммунистического режима — Лев Троцкий, излагая свое понимание момента американской корреспондентке Лоре Стронг.
Знание прошлого в какой-то мере помогает избежать ошибок в будущем. Московское издательство «Русский путь» только что выпустило большую, отменно по всем археографическим правилам подготовленную книгу «Высылка вместо расстрела: Депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ». Вся история высылки неугодных и на «Философском пароходе», и тех, кого отправили позднее, в том числе и великого философа отца Сергия Булгакова, прослежена на основе многочисленных протоколов допросов, докладных записок разных структур ГПУ между собой и в ЦК — чего стоит только одна смета расходов на административно высылаемых политзаключенных в числе 500 человек и объяснительная записка к ней. Письма Ленина, Троцкого, наркома Семашко, возмущенного засильем «чуждых элементов» в советском здравоохранении, списки арестованных. Вся история высылки предстает очень четко, в деталях.
Но, пожалуй, наиболее интересная часть книги — раздел «Документы из архивных следственных дел представителей интеллигенции, репрессированных в 1921 – 1923 гг.». Особенно впечатляют записи, сделанные во время следствия. Здесь и необыкновенное мужество, и попытки спасти себя, и какие-то наивные ожидания просветить своих тюремщиков. Многие вполне искренне объясняют, что ничего они не имеют против советской власти, они просто хотят помочь России. Странно, но никакого взаимопонимания в этом у следователей они не встретили.


Иван Синдерюшкин
Превентивное милосердие


Знаменитый пароход — лишь маленькая деталь этой книги. Кстати, пароходов было на самом деле два — это уж потом, через семьдесят лет, заладили «философский пароход, философский пароход». На этих пароходах в 1922 году шестьдесят человек уплыли по волнам — как Гвидон со своей матерью. Кстати, незадолго до этого в Петрограде вывели в расход примерно столько же — по знаменитому «Таганцевскому делу». (Акция, у современного читателя известная больше из-за гибели поэта Гумилева).
События этого времени описывались по-разному — в мемуарах высылаемых и в протоколах, что вели высылавшие. Мемуары были изданы на другом краю Европы, а потом перепечатаны в конце прошлого века. Протоколы начали появляться позже.
Сопоставление текстов приносит любопытные результаты. Нет, не в том дело, что мемуарист, тем более часто через много лет, бывает неточен в деталях. Это пример того, как звучит слово русского языка, записывается — и обретает множественные жизни.
Вот, был среди невольных путешественников Михаил Осоргин — довольно больной, угрюмый человек. Когда его, после долгого перерыва, стали у нас издавать, то в предисловии к изданию «Сивцева Вражка» 1990 года говорилось: «На прощанье следователь предложил в очередной раз заполнить очередную анкету. На первый ее вопрос: “Как вы относитесь к Советской власти?” — Осоргин ответил: “С удивлением”». Мне тогда очень понравилась эта фраза. «С удивлением». С удивлением — это хорошо.
Но когда сунешь нос в давние документы, то понятно, что эти фразы звучали несколько иначе. Есть протокол, где Осоргин отвечает на этот вопрос: «Вообще, я сторонник федеративной республики; как человек чуждый политике и занимающийся уже более 25 лет исключительно литературой, затрудняюсь детально обсудить такой сложный и большой вопрос как структура власти в пролетарском государстве. Лично был всегда лояльным в отношении власти Советов и считаю ее прочной и укрепившейся».
И вот кто точен в воспоминаниях, так это Сергей Трубецкой. В протоколе его допроса значится: «На структуру Советской власти и на созданное ею пролетарское государство я смотрю с большим интересом, как на совершенно новое для мира историческое явление; я никогда себя не считал пророком и поэтому не знаю, что получится из этого развития, но теперешняя давность Соввласти в России привела меня к твердому убеждению, что это, по-видимому, необходимый фазис ее исторического развития.
На указанных Вами двух докладах по вопросу о примате Св[ятого] апостола Петра и о направлениях возможного соединения церквей (православной и католической) я был. Лиц, присутствовавших на докладах, хотя эти собрания я считал и продолжаю считать вполне законными, я назвать отказываюсь, т.к. это могло бы повлечь для них некоторые неприятности».
Вот это место в «Минувшем» Трубецкого: «Попал я к довольно тупому следователю, который не умел толком ставить вопросы и еще хуже понимал ответы. Так, на обычный вопрос: “Как вы относитесь к советской власти?” — я ответил: “С интересом наблюдаю за её развитием”. — “Значит, записать, что вы ей сочувствуете?” — с недоумением спросил следователь. — “Нет, я прошу вас точно записать мой ответ; хотите, я вам его продиктую?”».
Трубецкой дальше пишет: «Вдруг следователь, можно сказать, совсем огорошил меня. “А не желаете ли вы вместо этого уехать за границу?” — спросил он. Надо знать общую обстановку в те времена, чтобы понять всю чудовищную неожиданность такого предложения». Уже на воле Трубецкой прочитает статью Троцкого «Превентивное милосердие», отчасти объяснившую ему произошедшее. Троцкий говорил о том, что Советская власть победила всех своих внутренних врагов и жалкие остатки их ей не страшны. «Но, — говорил Троцкий, — мы можем быть уверены, что эти уцелевшие внутренние враги непременно примкнут к внешним врагам Республики, если дело дойдет — что не исключено в будущем — до столкновения с ними. Конечно, наши внутренние враги и тогда не будут нам опасны, но мы все же принуждены будем их тогда уничтожить».
Отъезд был тяжелым делом для всех высылаемых — недаром все время на язык просится метафора с греческими черепками-остраконами.
Вернемся к сборнику. Он состоит из трех частей — нормативных актов ВЧК-ГПУ, следственных дел и, собственно, главного: первого раздела – переписки органов по поводу интеллигенции.

Одним словом — добротная книга, вводящая в научный оборот множество документов.


Пять книг недели


С первых же дней Октября ВЧК взяла на учет так называемых «бывших людей», всех тех, кто представлял потенциальную угрозу новой власти. Кого-то впоследствии репрессировали, кто-то избежал кары, кому-то посчастливилось избежать «классового возмездия» и отчалить за рубеж.
Сборник посвящен «философскому пароходу». Книга — документальная. Здесь представлены уникальные материалы, связанные с депортацией из страны в 1920-х гг. «гнилой интеллигенции», так определяли изгоняемых большевики. Вообще в то время отправка парохода подавалась чуть ли не как верх гуманизма — мол, мы строим светлое общество, свободное от «вредных миазмов», а разрушительный элемент волен искать себе пристанище…
В книге публикуются документы, касающиеся «депортации вплавь» Н.А.Бердяева, А.А.Кизеветтера, Е.Д.Кусковой, Н.О.Лосского, С.Л.Франка и других. Большинство документов извлечены из ранее засекреченных или малодоступных архивов.


Новости дня


Московское издательство «Русский путь» выпустило сборник «Высылка вместо расстрела: Депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ: 1921–1923». Сборник составлен В.Макаровым и В.Христофоровым по материалам Центрального Архива ФСБ России и Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, а также Архива президента России и Российского Государственного Архива социально-политической истории. В книге впервые представлен комплекс материалов по истории изгнания из страны инакомыслящей интеллигенции — политических деятелей, ученых и мыслителей: Кусковой, Лосского, Бердяева, Франка, Булгакова, Кизеветтера и других. В именном комментарии приводятся биографические сведения о высланных, помещены фотографии из следственных дел. Большинство архивных материалов публикуется впервые.